Леонид Андреев - Океан

– Не сразу, Нони! Не сразу! – говорит матрос и осторожно отбирает бутылку.

Хаггарт садится и обеими руками сжимает голову.

– Болит. Что это за крик: разбился корабль?

– Нет, Нони. Это ветер плутует.

– Хорре!

– Капитан.

– Дай бутылку.

Отпивает немного и ставит на стол. Потом ходит по комнате, расправляя плечи и грудь, и заглядывает в окно. Хорре смотрит через плечо и подсказывает:

– Ни одного огня. Темно и пусто. Кому нужно было погибнуть, тот уже погиб, а осторожные трусы сидят на твердой земле.

Хаггарт оборачивается и говорит, вытирая лицо.

– Когда я бываю пьян, я слышу голоса и пение. С тобою не бывает этого, Хорре? Кто это поет сейчас?

– Ветер поет, Нони, только ветер.

– Нет, а еще? Как будто поет человек, женщина поет, а другие смеются и что-то кричат. И это только ветер?

– Только ветер.

– Зачем же он обманывает меня? – говорит Хаггарт надменно.

– Ему скучно, Нони, как и мне, и он смеется над людьми. Разве ты слыхал когда-нибудь в открытом море, чтобы он так лгал и издевался? Там он говорит правду, а здесь – здесь он пугает береговых и издевается над ними. Он не любит трусов, ты знаешь.

Хаггарт говорит угрюмо:

– Я слышал недавно, как играл в церкви их органист. Он лжет.

– Они все лжецы.

– Нет! – кричит гневно Хаггарт. – Не все. И там есть говорящие правду. Я обрежу тебе уши, если ты будешь клеветать на честных людей! Слышишь?

– Есть.

Молчат и слушают дикую музыку моря. С ума сошел ветер, это видно. Взял в охапку множество инструментов, из которых люди извлекают свою музыку: арф, свирелей, драгоценнейших скрипок, тяжелых барабанов и медных труб – и с размаху вместе с волной разбил об острые камни. Разбил и захохотал: только так понимал он музыку – каждый раз в смерти инструмента, каждый раз в разрыве струн, звенящей меди. Так понимал он музыку, сумасшедший музыкант! Хаггарт глубоко вздыхает и с некоторым изумлением, как человек проснувшийся, оглядывается по сторонам.

Коротко приказывает.

– Дай трубку.

– Есть.

Оба закуривают.

– Не сердись, Нони, – говорит матрос. – Ты стал такой сердитый, к тебе нельзя приступиться. Можно мне потолковать с тобой?

– И там есть говорящие правду, – говорит Хаггарт, угрюмо выпуская клубы дыма.

– Как тебе сказать, Нони? – отвечает матрос осторожно, но упрямо. – Нет там правдивых людей. Это с тех пор, как случился потоп: тогда все честные люди ушли в море, а на твердой земле остались одни трусы и лжецы.

Хаггарт минуту молчит, потом вынимает трубку изо рта и весело смеется:

– Это ты сам придумал?

– Я так думаю, – скромно говорит Хорре.

– Ловко! И стоило для этого учить тебя священной истории. Тебя поп учил?

– Да. В каторжной тюрьме. Тогда я был невинен, как голубица. Это тоже из священной истории, Нони: там всегда так говорится.

– Он был глуп! Тебя надо было не учить, а тогда же повесить, – говорит Хаггарт и добавляет угрюмо: – не говори глупостей, матрос. И подай мне бутылку.

Пьют. Хорре топает ногой по каменному полу и спрашивает:

– Тебе нравится эта неподвижная штука?

– Я хотел бы, чтобы подо мною плясала палуба.

– Нони! – кричит матрос восторженно. – Нони! вот я слышу настоящее слово! Уйдем же отсюда. Я не могу так существовать, я утопаю в джине, я ничего не понимаю в твоих поступках, Нони! Ты с ума сошел. Откройся мне, мальчик. Я был твоей нянькой, я с пальца кормил тебя, Нони, когда твой отец привез тебя на борт. Помню, как горел тогда город, а мы уходили в море, и я не знал, что с тобою делать: ты визжал как поросенок в камбузе. Я даже хотел бросить тебя за борт, так ты мне надоел тогда. Ах, Нони, это все так чувствительно, что я не могу вспоминать. Я должен выпить. Выпей и ты, мальчик, но только не сразу, не сразу!

Пьют. Хаггарт тяжело и длительно шагает, как человек, запертый в темнице, но не желающий убежать.

– Тоска! – говорит он, не глядя на Хорре.

Тот с видом понимания утвердительно кивает головой.

– Тоска, понимаю. С тех пор?..

– С тех пор.

– С тех пор, как мы утопили тех? Они очень кричали.

Хаггарт. Я не слыхал их крика. Но вот это я слышал: в груди у меня оборвалось что-то, Хорре. Всегда тоска, везде тоска! Пить!

Пьет.

– Тот, который плакал – уж не боюсь ли я его, Хорре? Вот было бы хорошо! У него текли слезы и он плакал, как несчастный. Зачем он делал это? Может быть, он из такой страны, где никогда не слыхали о смерти, как ты думаешь, матросик?

Хорре. Я его не помню, Нони. Ты так много говоришь о нем, а я не помню.

Хаггарт. Он был глупец. Себе он испортил смерть, а мне испортил жизнь. Я его проклинаю, Хорре. Пусть он будет проклят. Но только это ничего не значит, Хорре – нет!

Молчание.

Хорре. Хороший джин на этом берегу. Оно наладится, Нони, пройдет полегоньку. Уж если ты проклял, так ему нет никакой задержки: пройдет в ад, как устрица.

Хаггарт качает головою:

– Нет, Хорре, нет! Тоска. Ах, матрос, зачем я остановился тут, где я слышу море? Уйти бы мне туда, в глубину земли, где совсем не знают моря, где никогда о нем не слыхали на тысячу миль, на пять тысяч миль!

– Такой земли нет.

– Есть, Хорре. Давай пить и смеяться, Хорре. Этот органист лжет. Спой ты мне, Хорре, ты поешь хорошо. В твоем хриплом голосе я слышу скрипение снастей, твой припев – как разорванный бурею парус. Пой, матросик.

Хорре мрачно качает головой.

– Нет, я не буду петь.

– Тогда я заставлю тебя молиться, как тех!

– И молиться ты меня не заставишь. Ты капитан, и ты можешь убить меня, и вот тебе твой пистолет. Он заряжен, Нони. А теперь я буду говорить правду. Капитан! От лица всего экипажа с вами говорит Хорре, боцман.

Хаггарт говорит:

– Оставь это представление, Хорре. Тут нет никакого экипажа. Мы двое. Выпей лучше.

Пьет.

– Но он тебя ждет, ты это знаешь. Капитан, вы намерены вернуться на корабль и снова принять командование?

– Нет.

– Капитан, вы не намерены ли пойти к тем береговым и жить с ними?

– Нет.

– Я не понимаю твоих поступков, Нони. Что же вы намерены делать, капитан?

Хаггарт молча пьет.

– Не сразу, Нони, не сразу. Вы намерены, капитан, торчать в этой дыре, пока придут полицейские собаки из города и потом нас повесят, даже не на рее, а просто на ихнем дурацком дереве?

– Да. Ветер крепчает. Ты слышишь, Хорре, ветер крепчает?

– А золото, которое мы зарыли тут? – показывает пальцем вниз.

– Золото? Возьми его и иди с ним куда хочешь.

Матрос говорит гневно:

– Ты плохой человек, Нони. Ты только что ступил на землю и уже у тебя мысли предателя. Вот что делает земля!

– Молчи, Хорре. Я слушаю. Это наши матросы поют, ты слышишь? Нет, это вино бьет мне в голову. Я скоро буду пьян. Дай бутылку.

– Не пойдешь ли ты к попу? Он отпустит тебе грехи.

– Молчать! – ревет Хаггарт и хватается за пистолет.

Молчание. Буря крепнет. Хаггарт возбужденно шагает, натыкаясь на стены. Отрывисто бормочет что-то. Вдруг хватает парус и яростно срывает его, впуская соленый ветер. Плошка почти гаснет и пламя в камине мечется дико – как Хаггарт.

– Зачем ты запер ветер? Теперь так, теперь хорошо – иди сюда.

– Ты был грозою морей! – говорит матрос.

– Да. Я был грозою морей.

– Ты был грозою берегов! Твое славное имя гремело, как прибой, по всем побережьям, где живут только люди. Они видели тебя во сне. Когда они думали об океане, они думали о тебе. Когда они слышали бурю, они слышали тебя, Нони!

– Я жег их города. Подо мною колышется палуба, Хорре. Подо мною колышется палуба!

Радостно смеется, безумно.

– Ты топил их корабли. Ты пустил на дно англичанина, который гнался за тобой.

– У него на десять пушек было больше, чем у меня.

– И ты зажег и потопил его. Помнишь, Нони, как смеялся тогда ветер? Ночь была черна как сегодня, а ты сделал из нее день, Нони. Нас качало огненное море.

Хаггарт стоит бледный, с закрытыми глазами. И вдруг кричит повелительно:

– Боцман!