Наталья Арбузова - Мы все актеры
7. Загадка
Кузина Марина Скурская выросла сиротой. Отец погиб в Белой армии, потом мать померла скоротечной чахоткой. Марина выучилась в Орле в ветеринарном техникуме. Послали работать в сибирскую деревню, поселили у хозяйки. Та пригляделась и сказала: «Никак не пойму, не то ты очень простая, не то ты очень благородная». И впрямь загадка.
8. Своя своих не познаша
Переехала я в хрущёвку на улицу Тухачевского. Вскорости приходит соседка, спрашивает, когда у нас Троица. Я сочла семь недель от минувшей Пасхи, говорю ей. Но хитрая баба не хуже моего знает Троицын день. После проверки на православное вероисповеданье она разговорилась. Ее зовут Марья Ивановна Решетникова, она из села Девицы Воронежской губернии. – «А Вы, верно, учительница, так чисто ходите» (то есть, это я чисто одеваюсь).
9. Отче наш, или шпиономания
В 60-тых годах я ходила пешком по северу от монастыря к монастырю с малыми деньгами в подкладке куртки и зубной щеткой в кармане. В деревне Пристань бдительные бабы поймали меня за шпионку. Свели к бригадиру - единственному мужику на всю деревню. Тот сидел обедал. Заставил меня прочесть «Отче наш» и велел отпустить.
10. Неудобно без электричества
Летом в Дмитровском взяли в услуженье девушку из деревни. Она вошла в барский дом и всплеснула руками: «Сколько народу в этих комнатях положить-то можно!» Потом съездила на зиму с господами в Москву. Вернулась в тот же недавно так поразивший ее воображенье деревенский барский дом и посетовала: «А неудобно без электричества».
11. Больно неохота
К деду пришла за советом и помощью недавно овдовевшая крестьянка. Забота ее крестьянская - не стало мужика в хозяйстве. – «Нюшку выдавать жалко, а самой уж больно неохота». Нюшке, как потом выяснилось, было еще только пятнадцать.
12. Вежество
Орловский деревенский обряд угощенья таков: «Ешьте, ешьте, нешто нам жалко». – «Спасибо, дома прискучило».
13. Роды наши не такие
В бытность деда мировым судьей судили бабу-однодворку за кражу. Баба оправдываться не хотела, только хмуро повторяла: «Роды наши не такие, чтобы красть». Насилу дед ее оправдал, с него семь потов сошло. Баба спасиба не сказала, но повторила с удовлетворением: «Роды наши не такие...» Дед был счастлив.
P.S. Надеюсь, читатель углядит из моих заметок, что русский наш народ и в нонешних ненормальных условиях многое сохранил от былого своего простодушия.
СОТВОРЕНЬЕ МИРА
Миша спрашивает: «А может Бог так сделать, чтобы была горная цепь, а за нею еще горная цепь?» Я отвечаю с готовностью: «А Он так и сделал». Миша долго молчит. Попробуйте объять разумом Божье мирозданье, когда вам четыре года. Потом снова спрашивает: «А может Бог так сделать, чтобы плавал кит, а рядом маленький кит?» Я отвечаю радостно: «Он так и сделал!» Через несколько лет на чье-то замечанье, что де человек произошел от обезьяны, Миша сам отвечает с учтивой уклончивостью: «Есть такая теория».
УТРЕЧКО
Утром в троллейбусе еду. Вошли трое троллей с нестрижеными разноцветными волосами - зеленый, синий и красный тролль. Чтобы не потерять в толчее друг друга, они сплели волосы вместе в косицу, в три разноцветные пряди. Было не так уж и тесно, они даже сели. Старший, зеленый, обросший, как елка, сидел на кондукторском месте, и двое пристроились рядом. Косица стояла колом на натянутых прядях, как радуга, только витая. А пассажиры, еще не проснувшись как следует, дружно решили, что это во сне. Сон лежал мягким туманом на крыше троллейбуса, как вот в Хибинах на каждой плоской горе лежит облачко теплой перинкой. Солнце водителю било в глаза и сушило ночную росу. Облачка расходились барашками. Вдруг - затарахтело, и всё встрепенулись. Над нами завис вертолет, посыпался целый десант эльфов в мелких кудряшках. Захлопали крылышки, пятки зашлепали мягко по крыше. Водитель строго сказал: «Конечная, Сокол». Тучка закрыла солнце, всё приняло спешно обыденный вид. Лишь церковь сияла крестом, на него не хватило тени. Крест выбивался из тучи, как светлая прядь из косынки.
ОХРАННИК
Денис делает разводку воды на ветхой чужой даче в отсутствие хозяйки. Сидит сегодня весь день скрючившись под полом. Тусклая лампа на длинном хлипком проводе опущена в погреб и подвязана к верхней перекладине короткой лесенки. Там, наверху, догорает знойный августовский день. Денису сегодня исполняется семнадцать лет. Ребята, наверное, уж ждут в конце ихней, по неписаной разметке, улицы. На старой свалке, которую недавно заровняли бульдозером и обнесли изгородью из тонких сосёнок. Сейчас Денис отнесет наверх в светёлку свою пилу-болгарку, и на волю. Над открытым люком подвала мелькнуло что-то белое. Хозяйка приехала? Нет, тихо. Померещилось в полумраке. Вылезает, пошатываясь, из затхлого холода. Не сразу соображает – в чулане, что он сам же сгородил под лестницей, светло вовсе не от подземной лампы. Лампу он отключил еще подымаясь по лестнице, едва лишь рука дотянулась до розетки. Светло от ангела, переминающегося босыми ногами в душевом поддоне. Денис своими руками вмазал вчера раствором этот поддон в дальний угол чулана. У ангела обычная тинэйджерская прическа, очень русское лицо и большие светящиеся крылья. На вид ему лет семнадцать. Похож на самого Дениса. Нет, на Денисову трогательно красивую мать. Нет, больше на Дениса. На обоих.
Денису, по юношескому поэтическому легковерию, да еще после дня, проведенного в этом земляном мешке, всё нипочем. Что сейчас увидеть белые флоксы чужого палисадника, растворенные в вечернем свете, что ангела в душевом поддоне – всё едино. Для верности он всё же спрашивает – ты ангел? Тот кивает с тихой серьезностью. И как же тебя зовут? «Дионисием», отвечает ангел застенчиво. Его крылья цепляются об низкий потолок. Так ты мой ангел-хранитель? «Угадал» в первый раз улыбается ангел. Не вполне надеясь на пониманье, добавляет на всякий случай: «Охранник». Вот так взял и пришел? «Нет, - уже вовсю сияет ангел тонкогубой улыбкой, - у тебя там наверху дверь чердачного люка на шпингалет не закреплена, просто так к стене прислонена. Cейчас пойдешь, лестница качнется, дверца упадет, как раз тебе голову снесет». – «Ну и ну, - удивляется Денис, хлопая себя по макушке, - такую голову садовую оторвать не жалко, туда ей и дорога. Дверь с весны от отопительной трубы перекосило. Пошел утром за молотком – вбить шпингалет в петлю – и забыл, за чем шел. Вот бы сейчас отнес болгарку! ладно, я мигом». Хватает молоток, бросается наверх. Только молоток ничего не весит, а ноги не чувствуют ступенек. Полное ощущенье, будто только что снял тяжелый рюкзак. С чердака не пышет жаром из-под раскаленной крыши, а плывет прохладными струями небо. Да, правда, дверь свободно откинута к стенке. Денис удивительно складно забивает шпингалет невесомым молотком в неудобную петлю. Кричит ангелу – о' кей! Сразу земное притяженье и дневная духота набрасываются на Дениса. Он ссыпается вниз по крутой лестнице, врывается в чулан – там темно. Ангел сделал свое ангельское дело и отлетел. Спрятать болгарку Денис тоже забывает – память у него девичья, и девичий румянец на щеках, прозрачных, как у того Дионисия.
Наконец-то запирает Денис чужую дверь, прячет ключ, берет хозяйский велосипед – свой рабочий транспорт. Перед ним расступаются желанные белые флоксы. Денис катит сразу к лесу, чтоб не проезжать мимо собственного дома. По опушке сворачивает к своей улице и – прямехонько к свалке. Застает друзей в полном сборе и в сильном подпитии. Ребята галдят, наливают ему штрафной стакан. Только над головой Дениса вместо пыльного облака с засыпанной свалки – высокий хрустальный купол, а в стакане вместо водки райский нектар. Мальчишки оставили имениннику «план» - приплюснутый чинарик с марихуаной. Денис осторожно берет его двумя пальцами, но тот падает на пласт свежей глины, и неведомо чья босая нога затаптывает его в грязь. Денису чинарик не нужен – ему и без того маза. Но обкуренные парни лезут его бить, поскольку «плана» больше нет – весь вышел, пока он там мытарился в подполе. Денис отмахивается, отнекивается, я де не затаптывал. Товарищи насильно поднимают его ногу и показывают на толстой подошве грязный раздавленный чинарик. Окончательно сбитый с толку Денис садится верхом на велосипед и отваливает.
Едет домой. Сейчас мать будет его поздравлять. На столе лежит подарочная рубашка. Денис надевает ее, и они с матерью вдвоем смотрятся в зеркало. Похожи так, будто у Дениса вообще никакого отца не было. Лучше бы и впрямь не было. Он сейчас в наркологическом отделении кучинской психбольницы. Когда придет, всё равно будет жить не у них, а у пьющей бобылки с соседней улицы. Ой, в зеркале третьим отражается ангел. Денис катит пробный шар – дескать, как нас много. «Да, - грустно отвечает мать, много, ты да я». Ей еще нет тридцати семи, она учительница младших классов в поселковой школе. Любоваться мать любуется Денисом в новой рубашке, а сама думает – с таким лицом и через год в армии показываться нельзя. Денис виновато опускает глаза. Он только что завалил экзамены в строительный институт. Мать проходит сквозь ангела и идет собирать на стол. Ангел сконфуженно тает в воздухе. Денис подходит к окну, опирается ладонями о подоконник. Тут с нагретого асфальта потянуло морским бризом, а пальцы Дениса сжали письмо, положенное с улицы на подоконник неведомо когда и кем. Вместо марки штемпель – мытищенский лесной институт. Денис уж знает, что в письме. Читает: на факультет деревообработки зачисляются без экзаменов лица, не добравшие одного балла для поступления в строительный институт. Сшибая мебель, несется к матери. Не зажигая огня, забыв об ужине, сидят они за столом, и уже настоящая вечерняя прохлада веет над их легкими головами.
