Валентин Герман - Философская драма. Сборник пьес

Они подходят к кровати. Бешеный шум воды. Старый слуга стоит над ними и высоко держит свою яркую лампу. Занавес.

На сцене мать, Марта и старый слуга.

Старик метет и прибирает залу. За конторкой Марта стягивает на затылке волосы в пучок. Мать пересекает сцену, направляясь к двери.

МАРТА: Видите, рассвет наступил.

МАТЬ: Да. Завтра я, наверно, смогу ощутить, как это прекрасно, что мы довели дело до конца. Сейчас я не чувствую ничего, кроме усталости.

МАРТА: Нынче утром я впервые за долгие годы дышу. Мне даже кажется, что я уже слышу, как рокочет море. Во мне поселилась огромная радость, от которой мне хочется кричать.

МАТЬ: Тем лучше, Марта, тем лучше. Но я чувствую себя сейчас такой старой, что ничего не могу с тобой разделить, даже твою радость. Завтра, должно быть, у меня всё пойдёт веселее.

МАРТА: Да, завтра пойдёт веселее, я на это надеюсь. Но прекратите, прошу вас, бесконечные ваши сетования, дайте мне насладиться моим счастьем. Я опять становлюсь молодой, как когда-то. Тело опять пылаем огнём, мне хочется взапуски бегать. О, скажите мне только…

Она замолкает.

МАТЬ: Что с тобой, Марта? Я тебя просто не узнаю.

МАРТА: Мать…

Колеблется, потом с воодушевлением.

Я всё ещё красивая?

МАТЬ: Да, ты сегодня красивая. Убийство красит человека.

МАРТА: Плевать мне теперь на убийство! Я второй раз рождаюсь на свет, я поеду в страну, где буду счастливой.

МАТЬ: Прекрасно. Я иду отдыхать. Но мне приятно знать, что для тебя начнётся наконец жизнь.

Старый слуга спускается по лестнице, подходит к Марте, протягивает ей паспорт убитого и молча уходит. Марта раскрывает паспорт и читает его; на её лице ничего не отражается.

МАТЬ: Чего там у тебя?

МАРТА (спокойным голосом): Его паспорт. Прочтите.

МАТЬ: Ты знаешь, что у меня слабые глаза. МАРТА: Прочтите! Вы узнаете его имя.

Мать берёт паспорт, садится у стола, раскрывает паспорт и читает. Потом долго смотрит на него.

МАТЬ (каким-то тусклым голосом): Ведь я же знала, что в один прекрасный день всё именно так обернётся, и надо будет с этим кончать.

МАРТА (она зашла за конторку): Мать!

МАТЬ (так же): Оставь, Марта, я достаточно пожила на этом свете. Гораздо дольше, чем мой сын. Я его не узнала, и я его убила. Теперь я могу лечь с ним рядом на дно этой реки, где водоросли уже покрывают его лицо.

МАРТА: Мать! Вы же не оставите меня одну?

МАТЬ: Ты в самом деле помогла мне, Марта, и мне жаль тебя покидать. Если в этом есть ещё какой-то смысл, я должна признать, что на свой лад ты была хорошей дочерью. Ты всегда оказывала мне уважение, какое подобает оказывать матери. Но теперь я устала, и моё старое сердце, которому казалось, что оно уже от всего отрешилось, вновь познало великую скорбь. С нею я уже не смогу совладать. Во всяком случае, если мать не способна узнать своего собственного сына, значит – окончена её роль на этой земле.

МАРТА: Нет, не окончена, если ей ещё предстоит создать счастье собственной дочери. До меня не доходит то, что вы мне сейчас говорите. Я не узнаю ваших слов. Разве вы не учили меня ни с чем не считаться, ничего не щадить?

МАТЬ (тем же равнодушным тоном): Да, но теперь мне открылось, что я была не права и что на этой земле, где всё так зыбко и шатко, у каждого человека всё же есть нечто такое, в чём он твёрдо уверен.

(С горечью)

Любовь матери к сыну – вот в чём сегодня я твёрдо уверена.

МАРТА: А в том, что мать может любить свою дочь, вы уже не уверены?

МАТЬ: Мне бы сейчас не хотелось причинять тебе боль, Марта, но это действительно разные вещи. Это – менее сильно. Как я могла жить без любви моего сына?

МАРТА (с яростью): Прекрасная любовь, которая забыла вас на целых двадцать лет!

МАТЬ: Да, прекрасная любовь, которая осталась жива после целых двадцати лет молчания. Но что мне до всего этого! Эта любовь для меня прекрасна, поскольку я не могу без неё жить.

Она встаёт.

МАРТА: Возможно ли, чтобы вы говорили это без малейшего возмущения и вовсе не думали о своей дочери?

МАТЬ: Я уже не в состоянии вообще о чём-либо думать, и уж меньше всего возмущаться. Это мне наказание, Марта, и, наверно, для всех убийц наступает когда-нибудь час, когда они оказываются опустошёнными, ненужными, лишёнными всякого будущего. И их уничтожают, потому что они ни на что не пригодны.

МАРТА: Вы заговорили языком, который для меня ненавистен. Мне невыносимо слышать, как вы рассуждаете о преступлении и наказании…

МАТЬ: Я говорю только то, что срывается с языка, и ничего больше. О, я утратила свою свободу, для меня начался уже ад!

МАРТА (подходит к ней, тихо, с яростью): Раньше вы так не говорили. И все эти годы вы продолжали быть рядом со мной, и ваши руки, не дрогнув, продолжали придерживать за ноги тех, кто должен был умереть. Тогда вы не думали ни про свободу, ни про ад. Вы своё продолжали. Что же изменилось с приходом вашего сына?

МАТЬ: Я продолжала, что верно, то верно… Но – как мёртвая, по привычке. Достаточно было почувствовать боль, чтобы всё сразу стало другим. Вот что изменилось с приходом моего сына…

Марта пытается что-то сказать.

МАТЬ (останавливая ее): Я знаю, Марта, что это неблагоразумно. Разве может преступница чувствовать боль?.. А ведь это ещё не настоящая боль, я ведь – ты видишь! – ни разу пока не закричала. Это всего лишь страдание, охватывающее тебя оттого, что ты снова можешь любить. Но даже на это мне уже не хватает сил. Я знаю: даже и эта боль – она тоже неблагоразумна. Но неблагоразумен вообще весь наш мир, я могу утверждать это с полной уверенностью, ибо я в этой жизни изведала всё – и творение, и разрушение…

Она решительно направляется к выходу, но Марта опережает её и встаёт перед дверью.

МАРТА: Нет, мать, не покидайте меня. Не забывайте, что я – осталась, а он – уехал, что я всю жизнь была с вами рядом, а он вас бросил и не подавал о себе вестей. Это должно быть оплачено. Это должно быть поставлено в счёт! И вернуться вы должны – ко мне…

МАТЬ (тихо): Всё это верно, Марта, но его я – убила!..

Марта слегка отворачивается.

МАРТА (после паузы): Всё, что жизнь может дать человеку, было ему дано. Он покинул эту страну. Он узнал другие края, море, свободных людей… А я осталась здесь. Осталась, маленькая и угрюмая, в тоске и скуке… Никто не целовал моих губ, и даже вы не видели меня без одежды… Мать, клянусь вам, это должно быть оплачено. И вы не должны, под ничтожным предлогом, что какой-то человек мёртв, малодушно уйти именно тогда, когда всё, что мне причиталось, уже само идёт ко мне в руки! Поймите, что человеку, который пожил в своё удовольствие, не страшно умереть. Мы вполне можем забыть про моего брата и вашего сына. То, что произошло с ним, в сущности говоря, не имеет никакого значения: он всё в жизни испробовал и познал. А меня вы лишаете буквально всего, отбираете у меня то, чем он сполна насладился. Значит, нужно, чтобы он отнял у меня ещё и любовь моей матери, чтобы он навсегда утащил вас в свою холодную реку?..

Они молча глядят друг на друга. Марта опускает глаза.

МАРТА (очень тихо): Я бы удовольствовалась совсем малым. Мать, есть слова, которых я никогда не умела произносить, но – мне кажется… Было бы так славно, если б мы с вами опять смогли зажить нашей обычной, будничной жизнью.

МАТЬ (после паузы): Ты… его узнала?

МАРТА (резко вскинув голову): Нет!.. Я его не узнала. У меня не сохранилось о нём никаких воспоминаний, всё это было так давно… И сейчас всё произошло так, как должно было произойти. Вы ведь сами мне говорили: этот мир лишён благоразумия. Но вы не так уж неправы, задавая мне этот вопрос… Ибо (если б я даже его и узнала) я понимаю теперь, что это бы ровным счётом ничего не изменило.

МАТЬ: Ничего бы не изменило?.. Мне хочется думать, что это неправда. Ведь даже у самого закоренелого убийцы бывают минуты, когда он чувствует себя неспособным убить.

МАРТА: У меня они тоже бывают. Но уж никак не перед братом, мне совсем не знакомым и ко мне абсолютно безразличным, склонила бы я голову.

МАТЬ: Перед кем же тогда?

МАРТА: Перед вами.

Пауза.