Дмитрий Быков - Медведь. Пьесы
М1. Теннесси.
М. Ну Теннесси, хрен с вами совсем… Что вы так цепляетесь за эти реалии, зритель давно следит за действием.
Ж (лениво). Вот действие и давай. А то размышления все эти… о роли личности в истории… Дорвался до книжек на старости лет, вот и самовыражается… Напиши книжку, издай, может, кто и купит. А нам действие давай. У тебя нет еще одного пистолета?
М. Нет. Я думал, на тебя и одного много.
М1. Вот в этом и была твоя беда, понимаешь? Не надо тут молотить про либеральные ценности. Не надо. Все теперь молотят про либеральные ценности, как что — либеральные ценности, другой темы вам не осталось. Нудят, нудят… Ты и речи свои занудные так же строил. Мысли на копейку, разговоров на три часа. Сладкоречивый Боб. У нас в Shit, бывало, как тебя понесет, все извращаются: давайте выпишем из его речи все глаголы, может, смысл выплывет? Пожалуйста, выписываем: хотим, можем, должны, будем, приложим…
Ж. Ты забыл «обустроим». Это был наш фирменный глагол. Когда он забывал, я его специально вписывала во все речи. Такой хороший глагол, уютный. Будто у нас не страна, а один большой курятник. И в нем один большой… как это… куровод. Трепло фиговое.
М (после паузы). Слушай, Дженни, я так и не понял за все это время одного, но главного. За чем я, собственно, сюда и приехал. Ты меня любишь?
М1. Это сильно, да. Это сильно. Не можем взять действием — переводим в мелодраму. Это да, это конечно…
М (серьезно). Погоди, Крон, а? Можно она сама скажет?
Ж. А я не знаю, Боб. Честно, не знаю. Я ведь была уверена, что ты рано или поздно приедешь. Найдешь. Ты действительно всегда доводил все до конца, педант, хороший мальчик. И вот тогда, думала я, я наконец пойму. Увижу тебя без ауры власти, такого, какой ты есть. Ты меня трахнешь, как надо. Я тебе дам, как надо. Без этой постоянной оглядки. И даже под музыку. И тогда я, трах-тарарах, пойму, чувствую я к тебе что-нибудь или нет, или мне просто интересно посмотреть, как это президент Соединенных Штатов начинает сопеть и выпучивать глаза. Но ведь смотреть, как ты, допустим, тужишься в сортире, мне совсем не было бы интересно. Не противно, а просто неинтересно. А как ты меня будешь валять — это меня очень занимало, не скрою, но я и сама не знаю, какого сорта было это любопытство. Иногда я тебя любила, безусловно. То есть мне казалось, что я тебя любила. А после всей этой истории — даже сильней, честно. Иногда. Подумаешь, и жалко. А Крон вдобавок оказался такой скучный… как и все люди без правил… Вот парадокс, которого мне, умной девочке, за тридцать лет никто так и не объяснил: ну ладно, ты без правил, ты без башни, ты террорист Иван Помидоров, взрываешь города, публикуешь компромат, не признаешь авторитетов, ходишь дома хрен тебя знает в чем… Но почему ж ты такой скучный, вот я о чем думаю?! Потому что этот… (Указывает на Боба.) И правильный, и нудный, и такой-сякой, но вот он может выкинуть иногда фортель, и даже сказать ласковое слово, и что-то такое выдать-сбацать… А ты — никогда и ничего. Вот мы тут сейчас жуем мочалку все второе действие, и вдруг он просто так спрашивает: ты — любишь — меня? А я понятия не имею, но в этом есть психологический интерес. Меняются условия игры, перспектива какая-то сразу… Ты ужасно скучный, Крон, и поэтому всегда проигрываешь. Вот мы его свалили, а что мы выиграли? Тоска ужасная…
М1. Что да, то да. Ты как заведешь, сразу тоска. Я ее представляю физически: зеленая такая.
М. Так ты мне и не ответила, Дженни.
Ж. Да откуда я знаю, правда, Боб? Ты видел, чтобы кто-нибудь кого-нибудь любил? Это такая штука… действительно Бог с чертом сходится. Вроде и трахаешься, просто трахаешься, для спорта, а сама замечаешь, как и любишь. Вроде и любишь, а при этом все время как бы и скучаешь. И как бы ни любила, все равно замечаешь: вот запах изо рта, а вот сказал глупость… Ну не бывает так, чтобы ничто не отвратило или чтобы было что-то такое огромное, огромное… и все перевешивало. (Внезапно смеется.) Ой, не могу.
М. Чего ты?
Ж. Да карикатуру вспомнила… ой, батюшки. Кощунство ужасное. Пусть меня простит мой еврейский Бог. Ну, короче, там босс секретаршу трахает — совсем как ты меня, но не сигарой, а по-настоящему. Засунул ей сзади и глаза закрыл от наслаждения. А она смотрит в окно, как прямо в нее самолет летит, и кричит: «Боже, какой он огромный!» Правда классно?
М1. Наш Боб сразу закрыл бы газету за такое кощунство, правда, Боб? Наш Боббик самых честных правил…
М. Много я их закрывал, газет-то. Да, Крон?
Ж. Ладно, мальчики, не ссорьтесь. Я про что говорю-то: так не бывает, чтобы любишь и знаешь, что любишь. Иногда мучаешь и любишь, иногда ненавидишь и любишь, иногда все это делаешь и только убеждаешь себя, что любишь… Кого я вообще любила? Я папу очень любила. (Долго сдерживается, плачет.)
М1. Так, это уже пошел другой жанр, но мне это путешествие надоело, давайте вернемся к первоначальной комедии положений с легким привкусом психологического театра. Я ведь с рецензий начинал, Боб, веришь, нет? Мочил, что твой Минкин. Виктюк мне руку жал, и это самое…
М. Что это самое он тебе жал?
М1. Вот! Вот это да, это я понимаю, это реприза, это реплика, очень хорошо. Вот в таком же духе. А то пошли эти излияния, эти изыскания, у вас сначала было гораздо интереснее. В первом акте, простите за невольный каламбур.
Ж. Значит, подсматривал?
М1. «Эхо Москвы» подслушивает, ТВ-6 подглядывает, почему стыдно, ничего не стыдно, в порядке вещей. Значит, действие у нас когда стало провисать? Когда я узнал про марихуану. Тут у вас опять пошли ваши занудные разборки. Значит, давай: почему Кеннет Суперстар это мне подложил?
М. Потому что ты оскорбил институт президентства.
М1. Вот и ни фига подобного, класть ему на институт президентства с большим прибором, смех в зале, не слышу смеха. Смеха не слышу! Вот, нормально. Значит, идея в чем: я знаю всю правду про Кеннета Суперстара. Тогда, в Хьюстоне, он от тебя только что вышел. И у вас было.
М. Слушай, это уже пошел Виктюк.
М1. Какой Виктюк, ничего не Виктюк, я американский журналист, не знаю никакого Виктюка. Просто Кеннет Суперстар — это женщина, нормальная женщина, но он трансвестит. Он сделал операцию по перемене пола. Или нет, давай лучше он ее не делал. Он просто переодетый, как папесса Иоанна, как Виола, как этот еще тип у Пикуля, ну не помню, «Пером и шпагой». Он мужик, но он баба, вот, и он всегда тебя любил, и поступил со своей любовью как положено — убил ее и надругался, но потом отомстил всему миру. Он тебя любил всю жизнь, понимаешь, нет? А потом, когда так тебя обгадил, не смог себе этого простить и хотел отравить себя ядом, но у него куражу не хватило, кишка оказалась тонкая у него, понял, нет? И он тогда меня, это самое, с марихуаной. Вот как я все придумал. Как тебе такой поворот, ты вообще чувствуешь, нет?
Ж. Скучно. Скучно все это, Крон, ужасно скучно. Да и вообще. Три часа уже. Все, поиграли.
М1. Какое поиграли, ничего не поиграли, я вообще, можно сказать, только появился, у нас двадцать минут еще…
Ж. Ну хорошо. Тогда я переодетая мужчина.
М1. Как мужчина?
М. Как мужчина?
Ж. Ну так, мужчина, мадам Баттерфляй, не знаю. Всегда была мужчина, и ум такой у меня мужской, и ноги волосатые, во. (Показывает ноги.) Если б я не эпилировала, ты бы давно заметил. Как тебе такой ход? На сколько это потянет?
М1. Ни на сколько не потянет, чушь собачья.
Ж. Ну вот видишь? Все, схема исчерпана, на будущий год другую придумаем. Самое обидное, что так ничего и не решили.
М (неожиданно серьезно). Ну, а что тут можно решить, девочка? Что тут можно решить, и кто может решать, кроме тебя?
Ж. Да ну помогите же мне уже как-нибудь! Четвертый год маемся этой фигней, я не могу уже, честное слово…
М1 (так же серьезно). Если не можешь выбрать из двух, найди третьего.
Ж (взрываясь). Где?! Кого?! Какого третьего я себе найду, кретин? Мальчика сниму? На девочек переброшусь? Все связано с двумя идиотами, все на них повернуто, сплю с одним — думаю про другого, приходит другой — жалею первого… Какой к дьяволу третий? Ты представь: будет какой-нибудь новый, он нормальный, хороший человек. Он любви хочет, большой и чистой. И получает меня, которая любила одного, встретила другого и теперь всю жизнь так разрывается, и врозь не может, и вместе не может… Господи, если бы хоть вместе жить, так ведь нельзя вместе! Все пробовали, все невыносимо. Теперь игрушки эти… блин…
М. Но ты же сама хотела игрушки. Вспомни, мы с тобой все время во что-нибудь играли. То ты была Мария-Антуанетта, а я Людовик. То еще что-нибудь…
М1. И мы играли! Ты же не можешь иначе, Женька, что ты нас-то винишь? У нас, конечно, было без Людовиков, у нас было попроще — но свое отыграли, и очень прилично. Я даже один раз был Елизавета. Нет, серьезно!
