Андри Байелер - Антология современной швейцарской драматургии
Мизансцена меняется. В глубине появляется Иви. На ней широкая белая мужская рубашка. В руке у нее цветок каллы. Она изображает юную девушку, а это — игра, в которой она должна вручить цветок.
ИВИ (нараспев). Она устала. Она хочет спать…
Неожиданно меняется характер ее движений. Они становятся более резкими, будто ее тело содрогается от внезапного воздействия. Цветок падает. Иви снимает рубашку. Мы видим хрупкое девичье тело, перевязанное в некоторых местах повязками. Она падает на колени и вставляет цветок в нагрудную повязку.
ИВИ. Она сумасшедшая… Говорят и такое…. Она сумасшедшая.
АННА (когда Иви закончила, обращаясь к Эстер). Ведь без того, что было с нами до этого, нас бы здесь не было!
ЭСТЕР. Мне хочется, чтобы было и «потом».
АННА. Потом, да, потом… Сейчас у нас есть только это, но и этого уже немало.
ЭСТЕР. Да кому какое дело до всей этой дребедени? До этого жалкого кабаре, еще более жалкого, чем наши рассказы? (Выходит на середину сцены.) Мы готовим эти сценки для такого же заблудшего зрителя, как и мы, в тайной, но призрачной надежде отстоять свое положение, право, справедливость. (Нежнее.) Все клочья разметаны, их больше не собрать воедино и не сшить так, словно это нетронутая кожа.
АГНЕСС. Вот это настоящее воззвание.
СОФИЯ. Не говори так, не говори так, ты искажаешь смысл своего молчания. (Одновременно разматывая длинную красную ленту с груди Эстер.) Ты попираешь чувство достоинства тех неудачников, которым удается построить царство там, где другие способны только мусорить. Я помню, как ты сказала…
ЭСТЕР. Я не знаю, кто я. Наверное, я сбилась с пути.
СОФИЯ (наматывая ленту на тело Эстер). Я смотрела, как ты мечешься в своей шелковой сети, подыскивая для нас слова оправдания и утешения. Напрасный труд. Лучше снова сделай тот незаметный, молчаливый, но такой выразительный жест, которым ты назначила самой себе первое свидание.
Одним движением Эстер сбрасывает с себя ленту. Остальные женщины хлопают ей. Искрометный ритм «Ча-ча-ча» наполняет сцену. Женщины танцуют, следуя выверенной хореографии, до тех пор, пока музыка не прерывается и белый свет не выхватывает фигуру мадам Козетты. Остальные продолжают двигаться в танце без музыки.
МАДАМ КОЗЕТТА. Откуда я знаю, кто пустил этот слух? Пустил и пустил. Приходили женщины, девушки, много девушек. Всех возрастов. Каких только не было. И каждая делилась своей историей, хотела забыть о пережитом, залечить полученную рану. Мы так и не выясняли, правы они или нет. Истина частенько оказывается глухонемой, не так ли? Я всегда летала очень низко, осторожничала. Но у меня все равно кружилась голова. И вот в один прекрасный день — раз! И я обрела это чувство, примерила его на себя. Даже не знаю, с чем это сравнить… (Смеется.) Это чувство достоинства, люди, достоинства….
Снова звучит музыка. Мадам Козетта присоединяется к танцу. Мелодия затихает. Целиком поглощенная действием, Агнесс шлет воздушные поцелуи направо и налево, не замечая, что сцена закончилась, а свет стал более тусклым. Она остается на сцене одна.
Пауза.
АГНЕСС. Где вы? Где вы? Вы не должны выключать свет! Вы же знаете, что в темноте у меня болят глаза!.. У меня болят глаза…
Агнесс несмело затягивает песенку, словно вспоминает о чем-то плохом. Ее движения и голос призваны передать акт насилия. Она снимает с себя одно платье и остается в другом, черном. Агнесс прикрывает рот рукой, и звук песни перерастает в крик. Она оголяет плечи. Этот жест отражает всю ее хрупкость.
МАДАМ КОЗЕТТА (сидя за столиком в глубине сцены). Иногда я спрашиваю себя, как можно пережить всю эту черноту. А потом смотрю на тебя, такую ясную и приветливую. Ты сидишь и смотришь на мир из своего окна. Ты не должна была этого делать, в этом не было необходимости!
АГНЕСС. Это всего лишь мизансцена.
МАДАМ КОЗЕТТА. Иногда я спрашиваю себя, как можно пережить все это. А потом смотрю на тебя… Я всегда смотрю на тебя, когда мне нужна надежда. (Пауза.)
АГНЕСС. Ты споешь эту песню, правда?
МАДАМ КОЗЕТТА. Да, наверное…
АГНЕСС. Спой мне еще разок.
Мадам Козетта раскрывает свой веер и поет. Входит Анна и начинает ей подпевать. Она поет, чтобы поддержать ее. Иви врывается в эту сцену и прерывает песню. В руках у нее простыня.
ИВИ. Я нашла эту. Может, она пригодится…
АННА (резко). Кто тебе разрешил трогать то, что тебе не принадлежит?!
ИВИ. Но я думала…
Анна вырывает простыню у нее из рук. Из простыни вываливается нож. Пауза. Анна яростно колотит простыней по полу до тех пор, пока не успокаивается.
АННА (подбирает нож). Больше никогда, никогда его не бери.
Она собирается выйти, но ее останавливает вой сирены. Все встают в середине сцены спиной к спине.
Агнесс раскрывает зонт, пытаясь их защитить. Пауза. Звук умолкает.
ИВИ. Иногда бывает до того страшно, что ты готова зубами вцепиться в этот страх. Вот бы откусить от него хоть кусочек. (Слышится мягкая фоновая музыка. Женщины медленно расходятся по всей сцене. В руках у них оказываются разные предметы. Иви держит деревянный меч. Говорит решительно.) Значит, можно только так? Значит, с призраками можно покончить, только если вертеться волчком? Только так? Как перышко на ветру, как прерывистое дыхание? Как дрожащий стебелек?
Фигуры молча замирают. Только София продолжает двигаться. На ней красная шаль.
СОФИЯ. Ни жеста, ни шага… Иначе слова умерли бы от испуга или скуки. Все неподвижно, но движется словно сон, засевший в засаде, или неотвязное ожидание… Все замерло и готово напасть, как занесенный кулак. (Переходит от одной женщины к другой.) Перед тобой свернувшаяся лентой дорога — как снова на нее выйти? Простыня, испачканная тайнами, горький веер, очертания железной боли, засевшей в детстве, меч любви и бутылки в кожуре деревянной оплетки. Все ждет, кроме меня. Все бьется, кроме меня. Я закрылась в музыкальной шкатулке, отбросив свои воспоминания. Эта шкатулка больше не играет, и ключ от нее потерян. Все ждет, кроме меня. Все пульсирует, кроме меня…
Она берет маленькую куклу, лежащую на столе. Пытается с ней заговорить. Она открывает рот, но из него не вылетают слова. Она с силой закрывает рот и роняет куклу.
МАДАМ КОЗЕТТА (прерывая сцену). Вот об этом ты и должна рассказать!!!
АГНЕСС. Но она не может, не может…
МАДАМ КОЗЕТТА. Она сказала, что хочет еще раз попробовать. Уже второй раз. Она попросила это платьице и получила его. Она просила нас молчать и не смотреть на нее, и мы застыли как парализованные в ожидании откровения. И вот, когда все подошло к развязке, что делает наша звезда эстрады, наша примадонна? Спрыгивает! Что там может быть такого, чего нельзя выставить на этой ярмарке недотрог? А? (Пауза.)
АННА. Может, это не от страха и не нарочно… Просто что-то заело в нашем механизме и не дает ему повернуть, не дает нам быть теми, кем нам хотелось бы, сделать то, что надо было…
ЭСТЕР (помогая Софии). Мы не должны переходить границу наших намерений.
АННА. Это верно. Но верно и то, что нужно дойти хотя бы до порога наших обещаний. Одна из нас, но не я, могла бы вспорхнуть с легкостью пушинки, не чувствуя одышки и свинцовой тяжести на сердце. Ей тоже нелегко предаваться воспоминаниям. Но прошлое не заслуживает наказания ностальгией и тем более вымученного прощения. (Кладет простыню на пол.) Одна из нас, но не я, могла бы сказать… (Встает на простыню, в руках у нее нож.) Сколько боли я испытала в этой семье, сколько боли… Сколько в ней было намеков, похожих на шантаж, сколько недоразумений, скрытых ледяным молчанием. (Решительно.) Мы обрезаем слова, чтобы не дать совершиться событию… (Направляет нож себе в грудь и затягивает песенку.) И не замечаем, что невольно познавший смерть не увидит разницы между тяжестью вины и суровостью наказания… (Пауза. Сменив тон.) Кому на пользу подобное заявление? Разве нам от этого легче? (Обращается к Эстер.) Ты была права, когда говорила: «Кому какое дело до всего этого?» Или: «Да кто это поймет?»… Все это мы выдаем непроизвольно, словно выплевываем рыбью кость, застрявшую в горле… Ты была права… Но не потому, что это иллюзия веры — это неблагородно. Ведь нам кажется, что чем дольше мы смотрим за пределы наших клеток, тем быстрее взлетим как птицы. Нет, многим из нас уже слишком поздно… Мы слишком привязаны к этому месту и слишком рано научились припудривать личико наших невзгод. Мы можем только делать так, чтобы все исчезло — тремя взмахами волшебной палочки…
