Август Стриндберг - Красная комната. Пьесы. Новеллы (сборник)
Тут в зале поднялся такой смех и шум, что на галерее для прессы совсем не стало слышно оратора, закончившего свою речь предостережением, что на карту в некотором роде поставлены интересы отечества и, если это предложение не будет отвергнуто, интересы отечества серьезно пострадают и государство, таким образом, окажется в опасности.
До обеда выступили еще шесть ораторов, которые приводили данные официальной шведской статистики, цитировали законы, юридический справочник и «Гетеборгскую торговую газету», и все приходили к выводу, что отечество окажется в опасности, если риксдаг возложит на корону солидарную ответственность за все акционерные общества, уставы которых она санкционирует, и интересы отечества будут, таким образом, поставлены на карту. Правда, у следующего оратора даже хватило смелости сказать, что интересы отечества разыгрывают в кости, третий утверждал, что их разыгрывают в преферанс, четвертый и пятый считали, что они висят на волоске, а последний оратор был убежден, что они висят на ниточке.
Около полудня это предложение было отвергнуто, и, таким образом, отечество избежало грустной необходимости проходить через жернова парламентских комиссий, через канцелярское сито, через государственную соломорезку, молотилку, трепалку и газетную шумиху. Отечество было спасено! Бедное отечество!
Глава 9
Предписания
Однажды утром, через несколько дней после событий, описанных в предыдущей главе, Карл-Николаус Фальк и его дражайшая супруга сидели за столом и пили кофе. Против обыкновения, супруг был не в халате и домашних туфлях, а супруга надела дорогой капот.
— Понимаешь, они приходили вчера, и все пятеро выражали свои соболезнования, — сказала супруга, радостно усмехаясь.
— Черт побери…
— Николаус, опомнись! Ведь ты не за прилавком!
— А что тут такого, если я разозлился?
— Во-первых, ты не разозлился, а рассердился! И нужно сказать: «Меня это поражает!»
— Да, меня даже слишком поражает, что ты вечно преподносишь мне всякие неприятные известия. Перестань говорить о том, что меня бесит.
— Возмущает, мой старичок! Ну что ж! Я как-нибудь сама справлюсь со своими невзгодами, но ведь ты всегда стараешься взвалить на…
— Ты хочешь сказать — свалить!
— Я хочу сказать — взвалить, взвалить на меня все свои невзгоды и огорчения. Послушай! Разве это ты мне обещал, когда мы поженились?
— Ну ладно, хватит! Во всем, что ты говоришь, нет ни смысла, ни логики! Продолжай! Они приходили все пятеро, мама и пять сестер?
— Четыре сестры! Не очень-то ты любишь своих родственников.
— Твоих родственников! Да и ты их не слишком жалуешь!
— Не слишком! Я их просто не переношу.
— Так, значит, они были здесь и выражали свое сочувствие по поводу того, что твоего деверя прогнали со службы. Они прочли об этом в «Отечестве»? Не так ли?
— Именно так! И они совершенно обнаглели — заявили, что это хоть немного собьет с меня спесь.
— Высокомерие, моя старушка!
— Спесь, сказали они; я никогда не унижалась до подобных выражений.
— А ты что ответила? Наверно, задала им перцу?
— Уж можешь не сомневаться! Старуха пригрозила даже, что ноги ее больше не будет в этом доме!
— Правда? Так и сказала? Как по-твоему, сдержит она слово?
— Не думаю. Но старик наверняка…
— Не надо называть своего отца стариком, а то кто-нибудь услышит.
— Неужели ты думаешь, я могу себе это позволить при посторонних? Но, между нами говоря… старик больше никогда сюда не придет.
Фальк погрузился в глубокие раздумья. Потом снова заговорил:
— Твоя мать самолюбива? Обидчива? Ты ведь знаешь, я не люблю обижать людей! Скажи мне, где ее слабое место, где она наиболее уязвима, и я постараюсь не причинять ей боль.
— Самолюбива? Ты же сам знаешь, по-своему — да. Если, например, ей скажут, что мы пригласили гостей, а ее и сестер не пригласили, она никогда больше не появится в нашем доме.
— Ты уверена?
— Можешь не сомневаться!
— Меня поражает, что люди в ее положении…
— О чем ты болтаешь?
— Ну, ну! Почему все женщины такие обидчивые! Послушай, так как дела с твоим союзом? Какое вы ему придумали название?
— «За права женщины!»
— А что это такое?
— Как что? Женщина должна иметь право сама распоряжаться своей собственностью.
— А разве у тебя нет такого права?
— Нет, такого права у меня нет!
— И какой же собственностью ты не имеешь права распоряжаться?
— Половиной твоей, мой старичок! Я, как твоя супруга, имею все права на твое имущество, вернее, на наше общее имущество.
— Господи, кто вбил тебе в голову подобные глупости?
— Это вовсе не глупости, а дух времени, понятно? Новое законодательство должно предоставить мне право при вступлении в брак распоряжаться половиной нашего имущества, и на эту половину я вольна купить все, что мне заблагорассудится.
— И когда ты это купишь и растранжиришь все деньги, я буду обязан еще и содержать тебя? Ничего себе, ловко придумано!
— Ну так тебя заставят, а не то попадешь в тюрьму! Закон карает всякого, кто отказывается содержать свою супругу.
— Ну нет, так дело не пойдет! А вы уже хоть раз собирались? Расскажи!
— Пока что мы работаем только над уставом на подготовительных заседаниях.
— И кто же это?
— Жена ревизора Хумана и ее милость госпожа Реньельм.
— Реньельм! Весьма почтенное имя! Кажется, я уже слышал его раньше. А что там с союзом кройки и шитья, который вы собирались основать?
— Все в порядке! Только не основать, а учредить! И представляешь, как-нибудь вечером к нам приедет пастор Скоре и прочтет проповедь.
— Пастор Скоре — превосходный проповедник и вращается в высшем свете. Ты молодчина, моя старушка, и правильно делаешь, что избегаешь дурного общества. Нет ничего опаснее дурного общества. Эти слова моего покойного отца стали одним из моих главных жизненных принципов.
Супруга собрала со стола в свою кофейную чашку хлебные крошки. Супруг стал искать в жилетном кармане зубочистку, чтобы удалить кофейную гущу, застрявшую между зубами.
Супруги чувствовали себя несколько неловко в обществе друг друга. Каждый из них знал, о чем в данный момент думает другой, и оба прекрасно понимали, что первый, кто нарушит молчание, обязательно сморозит какую-нибудь глупость и скомпрометирует себя. Мысленно перебирая возможные темы для разговора, они продумывали их и тотчас отвергали за непригодностью; все они были так или иначе связаны или могли быть связаны с тем, о чем они только что беседовали. Фальк безуспешно пытался найти какой-нибудь изъян в сервировке стола, дабы использовать его как повод для выражения недовольства. Его супруга смотрела в окно в тайной надежде увидеть перемену в погоде, но — напрасно.
И тут появился лакей со спасательным кругом в виде газет и доложил о приходе нотариуса Левина.
— Пусть подождет! — распорядился Фальк.
После этого он некоторое время ходил по комнате, скрипя сапогами, дабы своевременно оповестить беднягу, ожидавшего аудиенции в прихожей, о своем высочайшем прибытии.
Левин, на которого эта новая затея хозяина — томительное ожидание в прихожей — произвела достаточно сильное впечатление, наконец был допущен в господский кабинет, где его, дрожащего от волнения, приняли довольно сурово, как просителя.
— Ты принес бланк? — спросил Фальк.
— Кажется, принес, — ответил ошарашенный Левин, выгребая из кармана целую пачку долговых обязательств и вексельных бланков на самые различные суммы. — Какой бланк ты предпочитаешь? У меня векселя во все банки, кроме одного.
Несмотря на значительность происходящего, Фальк не мог не усмехнуться при виде долговых обязательств, на которых не хватало только имени, векселей, выписанных без указания о принятии их к платежу, и опротестованных векселей.
— Ну, тогда Банк канатной фабрики.
— Это и есть тот единственный банк, который нам не годится, потому что… меня там знают!
— Ладно, тогда Банк сапожников, Банк портных, в конце концов, любой банк, но только решай побыстрей.
Остановились на Банке столяров.
— Ну, — сказал Фальк и посмотрел на Левина так, словно тот уже продал ему свою душу, — а теперь иди и закажи себе новое платье; пусть портной сошьет тебе мундир в кредит.
— Мундир? Но я не ношу…
— Молчать, когда я говорю! Мундир должен быть готов к четвергу — на будущей неделе я устраиваю званый вечер. Ты ведь знаешь, что я продал лавку со складом и как оптовый торговец получаю завтра гражданство.
— О, поздравляю…
— Молчать, когда я говорю! Сейчас ты отправишься с визитом на Шепсхольмен! Благодаря своей лицемерной манере держаться и неслыханному умению болтать всякий вздор тебе удалось завоевать расположение моей тещи. Так! Спросишь, как ей понравился званый вечер, который я устраивал у себя дома в прошлое воскресенье.
