Вячеслав Морочко - Утраченный портрет
Дионис. Янус, ты забегаешь вперед!
Янус. Я еще ничего не сказал!
Дионис. Зато всем надоел! Закрой рот. Мы уходим. Извините, господин Кант, за печальную весть. Очень жаль, что так вышло. И вы, графиня, простите! Позвольте откланяться.
Янус и Дионис раскланиваются, удаляются. Несколько секунд Кант – в раздумье, потом отдает все бумаги Лампе и возвращается на прежнее место.
Кант. Графиня, вы можете не торопиться.
Кайзерлинг. Однако… вам надо идти!
Кант. Будь добр, Лампе, отнеси эту «почту» домой. /Лампе не двигается с места./ Прошу вас, графиня! Вы же хотели закончить портрет.
Кайзерлинг. Да, но вас ждут!
Кант. Я пошлю извинение… Позже…
Кайзерлинг. Иммануил!
Кант. Графиня, я – в вашем распоряжении!
Кайзерлинг. Ну, если так… Господин Кант, вы можете постоять спокойно?
Кант. Попробую!
Кайзерлинг. /Какое-то время работает молча, но не выдерживает…/ Иммануил, не молчите, пожалуйста! Я могу вам помочь?
Кант. Нет.
Кайзерлинг. Я вижу, вы стеснены обстоятельствами… Ради бога! О чем вы думаете?
Кант /задумчиво/. Я думаю, следует ли во всем винить обстоятельства? Мир так устроен, что никакая порядочность не гарантирует счастья. Впрочем, всегда ли мы – правы? Что «мы»? Разве у самого Провидения не бывает промашек?
Кайзерлинг /вскакивает/. Иммануил! Вы заходите чересчур далеко! Умоляю вас, остановитесь! Вы – у «самого края»!
Кант /почти весело/. А почему бы… не заглянуть через край?
Свет меркнет, а когда зажигается снова, на сцене – сводчатый кабинет ректора Коллегии Фридриха придворного проповедника Щульца. Прямо – входная дверь. Слева за конторкой с бумагами – сам придворный проповедник – невысокий подвижный прелат с непроницаемым выражением на лице. Из правой кулисы со стульями в руках появляются Янус и Дионис.
Янус /ворчит/. Куда ты меня притащил?
Дионис. Хочу кое-что показать.
Янус. Все чего-то мудришь! Вы, с Кантом, случайно, не сговорились морочить мне голову? Ты такой же заумный как он… /Пауза./ Но за что я тебя уважаю: послушаешь твои речи, и чувствуешь себя человеком… рядом с любым инородцем! /Подозрительно/. Где мы? /Принюхивается./ Тянет тухлятиной!
Дионис. Это несет проповедниками.
Янус. Что мы здесь потеряли?
Дионис. Помнишь, я говорил про «магию обстоятельств»…
Янус. Ну?
Дионис. Ты должен это увидеть своими глазами! /Слышится стук в дверь./ Спектакль начинается! /Снова – стук в дверь./
Щульц. Войдите!
Дионис. Рассаживаемся. /В правой части сцены Янус и Дионис устраиваются на стульях, которые принесли с собой./ Внимание!
Открывается дверь. Входит Кант.
Кант. Господин придворный проповедник, вы велели зайти?
Щульц /смиренно/. Просил… Я смею вас только просить… /Задумчиво ходит по кабинету./ Иммануил! Как давно я не звал вас по имени! Позволите мне вас по-прежнему так называть?
Кант. Не вижу в этом нужды.
Щульц. Да… Вы совсем не похожи на смиренного отрока, которого я однажды привел в стены вверенной мне Коллегии Фридриха… Все годы учебы вас отличало отменное прилежание. Вы были выше всяких похвал. И я хорошо это помню…
Кант. Надеюсь, я приглашен не ради приятных воспоминаний.
Щульц /задумчиво/. Отчасти и ради них… Иммануил… Простите, – «господин Кант». Ходят слухи, вы готовитесь к браку, и невеста, хвала Небесам, – из благочестивой семьи…
Янус. Фу ты – ну ты!
Дионис /укоризненно/. Янус! /Прижимает палец к губам./ Тс-с!
Кант. Что касается брака, то вас, господин проповедник, ввели в заблуждение.
Щульц. Вы, однако, – давно уж не мальчик, и естество, полагаю, взыскует свое. Сей шаг, на мой взгляд, был бы вполне разумным…
Кант. Не будь он столь опрометчив. И вы это знаете.
Щульц. Знаю, вы шли с предложением… Так ведь? И, вдруг, передумали…
Кант. Вы тут при чем?
Щульц. Пусть вас не смущает моя озабоченность… Я здесь вижу свой долг.
Янус /капризно/. Дионис, они скоро начнут целоваться!
Дионис. Янус, будь добр, не мешай «развиваться событиям»!
Щульц. Помню ваших смиренных родителей, несших безропотно крест бренной жизни. Будь они живы, – наверняка разделили бы мое беспокойство. Ну куда же это годится: лучший питомец Коллегии Фридриха, гордость Университета, вынужден довольствоваться местом помощника библиотекаря тогда, как его менее прилежные сокурсники уже давно ходят в профессорах, считаются важными господами и почтенными отцами семейств! Как огорчилась бы ваша матушка, знай, что вы до сих пор одиноки!
Кант. Оставьте маму в покое! Слезливость – не в ее духе.
Щульц. Действительно, тут вы – весь в мать. По какой же, однако, причине отринуто вами семейное счастье? Впрочем, если вам неприятно, можете не отвечать.
Янус /одобрительно/. Настырный старик!
Кант. Я отвечу. В наше время слишком многое нужно поставить на карту ради «семейного счастья».
Щульц. Темны ваши помыслы, господин Кант. Чего же вы вдруг убоялись: греха, плотской скверны, людского злоречья?
Кант. Единственное, чего я боюсь – изменить себе.
Щульц /похихикивая/. Не смешите! Коль муж в миру изменяет, так не себе, прости, Господи!
Янус /одобрительно/. У-у! Греховодник!
Дионис. Не дергайся, Янус. «Обстоятельству», как всякому плоду, нужно созреть.
Щульц. Иное дело: по силам ли обеспечить семью? Это можно понять… Известно ли вам, что на кафедре метафизики появилась вакансия? А министерство на этой неделе прислало бумагу… Им хотелось бы знать мое мнение о кандидатах на должность профессора… Ну так я, грешным делом, имел в виду… вас.
Янус. Это как понимать, Дионис?
Щульц. Может быть, я напрасно пекусь? Отвечает ли, это вашим чаяниям, господин магистр?
Кант /севшим голосом/. Отвечает…
Янус. Еще бы!
Дионис /cрывается с места и, возбужденно потирая руки, мечется по авансцене/. Терпение, Янус! «Поворот обстоятельств» требует нечеловеческой воли! Ты будешь свидетелем: стоит мне хлопнуть в ладоши, – и все повернется… Внимание! /Поднимает над головой готовые для хлопка руки./
Щульц. Так не будем же зря терять времени и составим рекомендацию… /Подходит к конторке./
Дионис /делает хлопок над головой/. Ап!
Щульц. Да… и вот еще что… Я обязан задать вам вопрос… Пустая формальность. Ответьте мне, господин Кант, положа руку на сердце: «Боитесь ли вы Бога»?
Кант. Боюсь. Как же иначе?
Щульц. Действительно, – «как же иначе»… Однако, пробуя вникнуть в суть той книжонки… которую вы собирались издать, я смог убедиться, набравшийся хитрых премудростей сын кенигсбергского шорника, – далеко уже не тот мальчик, которого я когда-то учил.
Кант. Однако немалая доля этих «премудростей», господин проповедник, исходила от вас.
Щульц. Моя область – «Мудрость Всевышнего»! «Божественную гармонию и целесообразность сотворенного мира человечеству предстоит постигать до второго пришествия.» – вот чему я учил!
Кант. Видно… плохо учили.
Щульц. Что такое!?
Кант. Ваши доводы не выдерживают элементарных исследований.
Щульц. Диавольская самоуверенность!
Кант. «Целесообразность» вытекает из закономерности…
Щульц. К силам благим взываю! Господин Кант, я вижу, вам не дают покоя лавры Вольфа и Лейбница.
Кант. С какой стати мы должны следовать авторитетам имен?
Щульц. Чтобы не впасть в святотатство!
Кант. Когда работали эти мужи! И сколько с тех пор нам открылось!
Щульц. «Открылось»?! О, козни ада! С сомнений в достоинствах тех, кто, во славу Творца, были нашими учителями и начинается ересь! Порядок систем во Вселенной замыслен самим Проведением. Даже бессмертный Ньютон в конце жизни пришел к этой мысли!
Кант. А мы начинаем с того, на чем он остановился: докажем, что Божий перст не годится для объяснения мира… Я глубоко уважаю ВЕРУ, но Религии незачем ставить границы науке… Простите меня, это вздор объяснять загадки природы, игрою воображения Господа! Он дал нам мозги не затем, чтобы дать им отсохнуть.
