Вячеслав Дурненков - Внутренний мир
САША. Да, наверное…
ДЕД. Вот ты из своего детства, что сильнее всего запомнил?
САША (задумчиво). Сильнее всего? Как в Москве в зоопарк ходили, демонстрацию помню, когда кексом отравился.
ДЕД. А вот теперь вспомни, воздух другой был? Солнце по другому светило?
САША. Вот этого не помню, то есть что Солнце, было, помню, а вот какое… Зато помню, когда на старой квартире жили, в ванной стенка была вся в мелких трещинках, я когда купаться залезал, смотрел на нее и лица видел. Солдат там был в папахе, суровый такой и женское лицо такое грустное…
ДЕД. А я из своего детства случай один запомнил: мы на станции жили, родители работают, до нас дела нет, так мы гурьбой по станции и ходим. Ну, понятно все мальчишки – дураки. Подходит к нам какой-то мужик, я его раньше у нас не видел и говорит: «ребята, вы чего здесь околачиваетесь, на седьмом разъезде вагон с конфетами перевернулся». Мы туда бегом, а это почти до города, ну там, разумеется, ничего нет, мы назад, а на станции дым, огонь. В общем, пока нас не было, налет совершили, склад разграбили и начальника станции убили. Я с тех пор, когда конфеты ем, тревожно так на душе становится.
САША. А я когда первую сигарету утром курю, такое чувство вины… Легче бросить.
ДЕД. Ну, так брось.
САША. А как я думать буду? (достает из пачки сигарету, разминает ее) Да и потом как разрисуешься, вобще все время куришь, это уже как воздух становится.
ДЕД. Да как бы не здоровье, я бы тоже курил. Но ведь взял себя в руки, я даже стих такой помню, написал: «Эту гадость – никотин, курит пусть еврей, грузин».
САША (закуривает). Это точно.
ДЕД. Ой, довели страну оглоеды… Давеча смотрел по телевизору один моряк рассказывал, как на флоте жрать нечего, так они с товарищами собаку поймали и съели. Но, правда, он такой виноватый был. А с другой стороны, ну если дал промашку – молчи, ты же моряк. Все не то… Вот ты Саш, будешь смеяться, а я ведь помню, как при Хрущеве первые пакеты с молоком появились – народ брать боялся….
САША. И сейчас боится…
ДЕД. Ну да щас, всего бояться надо. Вот почему раньше СПИДА не было?
САША. Почему?
ДЕД. А не нужен был.
САША (иронично). Да, дед без него как-то сейчас не-то…
ДЕД. Все не то… Да мы то ладно пожили, а вот вы же ничего толком не видели, вот что обидно… А я вот Саш, выпить любил. Сядешь с друзьями где-нибудь в лесочке, газетку расстелишь, разложишь все так покрасивше…
САША. А я один люблю.
ДЕД. Вот это плохо.
САША. Да нет, хорошо. Сидишь в кресле со стаканом и на книжный шкаф смотришь, и каждая книга как собеседник тебе, а главное что никто к тебе не пристает, в душу не лезет.
ДЕД. Это книжки-то в душу не лезут? Это ты загнул, парень… Я, когда на заводе работал, в библиотеку записался, тогда с этим строго было. Так вот. А книг мало было, по списку давали, когда моя очередь подошла, выдали мне… дай, бог памяти, а… «Основы хирургии спинного мозга», третий том. Я отказаться хотел, а мне приказали прочитать и доклад сделать.
САША. Прочитал?
ДЕД. Прочитал. По ночам снилось, будто позвоночник над лесом летает и голосом Сталина прощения просит. Тогда как раз ХХ съезд проходил. Так вот потом какую путевую книгу ни открою, ну там Шолохова или Пушкина – вроде слова другие, а все равно про спинной мозг выходит.
САША. У тебя идиосинкразия.
ДЕД. С меня и энуреза хватает. Ты вот лучше скажи, вот эта философия, есть там правда или так, туману нагоняют?
САША. Смотря, кто.
ДЕД. Ну, вот Маркс? Ильич-то понятно мудозвон был.
САША. Да как-то не интересовался, наверное, есть что-то. В каждом системе что-то есть…
ДЕД. И в моей будет.
САША. Секту хочешь организовать?
ДЕД. Ну, секту, не секту, а духовный кружок. Ты Саш ведь знаешь, мне есть чему людей научить. Тем более сейчас, когда о душе люди думать перестали.
САША. Знаешь, сколько таких пытались?
ДЕД. Знаю. Я когда с завода на комбинат перешел, про Порфирия Корнеича Иванова узнал, загорелся его посмотреть, когда отпуск получил, поехал к нему. Так вот Саш, подхожу к селу, а навстречу по сугробам бежит мужик в одних трусах, а по лицу видно – запойный. Понял я всю его систему, повернулся, плюнул и уехал. Потом дурачок этот, который в милиции работал и в небе ножницы увидел, а…. да разве упомнишь всех! Наш человек доверчивый как собака, кто ему косточку пообещал, к тому и ластится.
САША. А то ты их будешь мясом кормить. Наберешь кружок, они на тебя квартиры перепишут и все, свалишь куда-нибудь на Кипр. (Хлопает в ладоши) Шутка, дед.
ДЕД. Глупый ты Саш, я людям перед смертью послужить хочу. Всю жизнь так жил и наставники мои, что по жизни встречались, все учили, что бы другим помогал.
САША. Прежде всего, нужно себе помочь.
ДЕД (иронично). Ну-ка, ну-ка просвети дедушку.
САША. Рентген просветит. В тебе дед нет духовной твердости. Отсюда и твоя растерянность перед фактами жизни.
ДЕД. В мене знаешь, какой стержень? Да я…
САША. А вот так можешь?
Саша отходит на центр комнаты, садится в позу лотоса начинает произносить мантру. Дед подходит к нему, прислушивается, садится на пол и пытается завести ногу за ногу.
ДЕД. Ой! (Заваливается на бок и трясет ногой) Ой! Больно, ой не могу!
САША (не открывая глаз). Учись преодолевать свою боль.
Дед, поджав ногу, встает и садится на табурет. Саша продолжает читать мантру.
ДЕД. Саш…
САША. Чего?
ДЕД. Ладно, не получится у меня. Я лучше по старинке.
САША (поднимается). Хозяин – барин.
ДЕД (гладит себя по пояснице). Господи как быстро состарилось мое тело… Моя ветхая тюрьма. Стены сгнили и скоро рухнут, зато я честно отсидел свой срок, все семьдесят лет. Скоро я получу амнистию. Тебе придется жить самостоятельно. Не боишься?
САША. Не боюсь.
ДЕД. Но ты мне должен пообещать одну вещь…
САША. Какую?
ДЕД. На моей могиле, то есть на моей плите будет рисунок – я стою на обрыве скалы… Вот так…
Дед встает на табурет и скрещивает на груди руки. Дверь открывается, и в комнату заходят два риэлтора – Константин и Юрик. Константин, постарше, в длинном кожаном плаще, в руках небольшой портфель. Юрик одет в теплую спортивную куртку, на голове черная бейсболка. Константин проходит сквозь Сашу и открывает форточку, от сквозняка фигуры Саши и деда теряют очертания, и превратившись в серый дым, улетают за дверь.
ЮРИК. Здесь тоже ремонт сделали…
КОНСТАНТИН. Вижу.
ЮРИК. По моему нормально.
Константин не отвечает, подходит, трогает рукой стены, осматривает потолок.
ЮРИК. Ну, че скажешь?
КОНСТАНТИН (зевает). Нормально.
ЮРИК (оживившись). Вот и я так говорю, а Толик уперся – типа дорого, я ему кричу: «Не хочешь, не надо – цену все равно сбивать не буду»…
КОНСТАНТИН. Мудак, твой Толик.
ЮРИК. А кто спорит? Квартира считай в центре, плюс «косметика», привык, понимаешь верхушки снимать!
КОНСТАНТИН. Ты ему за столько же толкал?
ЮРИК. Ну, ясен день, я что барыга, что ли?
КОНСТАНТИН. Конечно, барыга.
ЮРИК (вздыхая). Ну накинул немножко, так ведь центр почти…
КОНСТАНТИН. Щас на это не смотрят.
ЮРИК. Ну не скажи…
КОНСТАНТИН. Короче, беру, но двадцатку скинешь. А не хочешь, иди к Фариду, он тебе в лучшем случае за эту конуру сто пятдесять отвалит, и еще рад будешь.
ЮРИК. Войди в мое положение, у меня три таких на шее висит, завтра Костя за долей придет, что я ему скажу?
КОСТАНТИН. Не мои проблемы.
ЮРИК (вздыхая). Понятно. Сегодня оформим?
КОНСТАНТИН. Давай уже завтра… И эта… с соседями разговаривал?
ЮРИК. Разговаривал. По сотке кинул, чтоб сразу не проболтались.
КОНСТАНТИН. Ну да все равно всплывет… Они, что алкаши были?
ЮРИК. Да нет вроде… Дед пенсионер, внук художник.
КОНСТАНТИН. Художники, знаешь, как бухают?
ЮРИК. Соседи говорят – тихо жили, дед только странноватый был, наверное, он и забыл утюг вырубить.
КОНСТАНТИН. А какая щас разница, все там будем… Тараканы здесь есть?
ЮРИК. Есть. Когда пожар был, они к соседям ломанулись, пересидели и назад.
КОНСТАНТИН. Значит можно жить – первый признак.
ЮРИК. А еще признак, когда по весне хочется одеть ботиночки и пойти, куда глаза глядят.
КОНСТАНТИН. Весной, когда оттаивают помойки, в голове появляется слабость, и ты пьешь из литровой банки облепиху…
ЮРИК. А в почтовом ящике лежит приглашение…
КОНСТАНТИН. Куда?
ЮРИК. Туда…
КОНСТАНТИН. А…
ЮРИК. А ночью снятся такие сны, что лучше и не спать. Будто я птица, типа чайка… И планирую в потоках городского ночного воздуха… А внизу огоньки, проститутки, омоновцы… А ветер теплый и пахнет бородинским… И ты дышишь им… Вот так… (Выпучив глаза, вдыхает полной грудью, сузив глаза щелочками, выдыхает)
