Джон Толкин - Возвращение Бьортнота, сына Бьортхельма
творишь в туманной тьме привиденья
из смертных людей?
Тортхельм.
Чу! Ты слышишь, Тида?
Из тьмы голоса донеслись глухие —
смеются, шепчут, бормочут, блеют…
Уже близко!
Тидвальд.
Теперь слышу.
Тортхельм.
Спрячь свет!
Тидвальд.
Тихо! А ну, живо,
ложись близ тела и жди молча!
Ни слова больше! Шаги все ближе!
Оба прижимаются к земле. Кто–то крадучись приближается. Подпустив неизвестных поближе, Тидвальд внезапно выпрямляется и громко восклицает:
Привет, братцы! Вы припозднились,
коль ищете битвы; но так и быть уж,
будет вам битва, и по дешевке!
В темноте слышен звук борьбы. Крик. Высокий, пронзительный голос Тортхельма:
Тортхельм.
Ты, грязный боров! На, угостись–ка!
Давись добычей своей! Эй, Тида!
Готов голубчик: гнусных дел боле
творить не станет. Искал мечей он —
и на острие меча наткнулся.
Тидвальд.
Упырь убит! Удальцу дивлюсь я.
Уж не дарует ли удачу
меч Бьортнота? Вытри от крови
славный клинок, и остынь маленько!
Не для того этот меч ковали.
Слишком щедр ты. Щелчка в затылок
да пинка за глаза хватило б.
Жаль мараться! Их жизнь презренна,
но и подонка б зря не убил я,
а убил — не хвалился б. Трупов
здесь достаточно. Будь он даном,
дело иное; тогда тебя я
сам похвалил бы. А псов поганых,
нечисти гнусной, падали грязной
всюду немало; я ненавижу
всех их — будь он язычник, будь он
окроплен святою водицей.
Ада отродья, дьявола дети!
Тортхельм.
Даны?! Довольно спорить! Скорее!
Как мог забыть я о прочих? Знамо,
неподалеку они таятся,
зло замышляя. Эти звери
нападут на нас из засады,
если услышат!
Тидвальд.
Мой храбрый мальчик,
это были не северяне;
северян тут уж не сыщешь.
Сыты сечей и кровью пьяны,
доверху нагрузив добычей
лодки, в Ипсвиче пьют они пиво,
идут на Лондон в ладьях своих длинных,
пьют здравье Тора, в вине тоску топят,
обречены аду. Эти же — просто
оборванцы, и люд ничейный:
обирают они убитых —
промысел, проклятый Вышним Небом,
мерзко и молвить. Почто дрожишь ты?
Тортхельм.
В путь! Прости мне, Христе, и призри
свыше на подлое наше время!
Громоздит оно горы трупов,
неоплаканных, неотпетых,
а людей, что в нужде и страхе
пропитания тщетно ищут,
превращает в волков отпетых,
чтобы, совесть и стыд забывши,
обирали окоченелых
мертвецов. Мерзкое дело!
Глянь–ка, Тида, на тень в тумане:
третий вор собирает с трупов
подать себе на поживу. Просто
будет прикончить его.
Тидвальд.
Не стоит:
с пути собьемся. Сегодня ночью
мы блуждали уже довольно.
Одинокий, он не опасен.
Приподнимай осторожней тело —
двинемся.
Тортхельм.
Но куда пойдем мы?
Тьма всюду, и трудно будет
выйти к телеге.
Некоторое время бредут молча.
Осторожней!
Обрыв! Отойдем от края. В омут
сверзишься — скорую смерть схлопочешь:
быстро здесь бежит Блэкуотер.
Как болваны бы захлебнулись!
Тидвальд.
Мы у брода; телега близко,
так что мужайся, мальчик. Маленько
пронесем еще — и почти что
половину, считай, стряхнули
с плеч работы.
Проходят еще немного.
О Боже правый,
клянусь головой Эдмунда — владыка
тяжеленек, хоть головы и нету
на плечах его. Положи–ка
тело на землю — телега рядом.
Чай, вокруг уже все утихло;
без помех мы поднимем кружки
за упокой души его. Пряным
пивом нас угощал он! Крепко
прошибало, помню! Струится
пот по лицу; погодим немного.
Добрый эль.
Тортхельм (после паузы).
Я понять не в силах,
как они одолели броды
без долгой драки: следов сраженья
я не вижу. Врагов убитых
груды здесь должны громоздиться.
Тидвальд.
В том–то и дело; увы, друже,
в Мэлдоне ходит молва, что в этом
сам владыка повинен. Властен
был он, горд и горяч, но гордость
подвела его, а горячность
погубила, и только доблесть
восхвалять нам теперь осталось.
Даром броды он отдал — думал,
песни будут петь менестрели
про его благородство. Быть так
не должно было; бесполезно
благородство, когда валит
враг по броду, а в луках стрелы
ждут, невыпущенные, и в силе
уступают саксы — пусть меч их
яростнее языческих… Что же —
судьбу пытал он, и смерть принял.
Тортхельм.
Пал он, последний в роду эрлов,
древле славных владык саксонских;
в песнях поется — они приплыли
из восточных англских владений
и валлийцев ковали рьяно
на наковальне войны. Немало
королевств они захватили,
покуда остров не покорился!
С севера ныне грядет угроза:
ветер войны в Британии веет.
Тидвальд.
То–то продул он нам шею! Так же
простудились и те, кто прежде
эту землю пахал. Поэты
пусть поют, что придет на ум; пираты ж.
пропадом пусть пропадут! Поделом им!
Пахарь убогий скудную землю
потом праведным поливает —
но приходит захватчик злобный,
и ограбленным остается
умереть и ее удобрить,
жен и детей оставив рабами!
Тортхельм.
Этельреда не так–то просто
победить — Виртгеорн равняться
с ним не мог бы; ему не чета он!
Да и Анлаф этот Норвежский
тоже не Хенгест с Хорсой.
Тидвальд.
Надеюсь,
надо надеяться! Подними–ка
за ноги тело: пора в дорогу.
Я под мышки, ты под колени
подхвати его и повыше
подними. Ну, все! Наконец–то.
Тряпку сверху накинь.
Тортхельм.
Негоже
грязным тряпьем покрывать останки;
чистый лен ему подобает.
Тидвальд.
Что ж, покуда другого нету.
В Мэлдоне ждут монахи с аббатом.
Припозднились мы. Залезай–ка!
Плачь, молись — поступай как знаешь.
Я же сяду на перед.
Щелкает кнутом.
Трогай
мало–помалу, милашки!
Тортхельм.
Боже,
ниспошли нам доброй дороги!
Молчание. Слышен только перестук копыт и скрип колес.
Колымага скрипит и стонет
так, что и за сто миль услышишь.
Снова молчание; на этот раз оно длится дольше.
Куда мы едем? И долго ль ехать?
Ночь на исходе, и дрема долит,
и давит усталость. Что же умолк ты?
Тидвальд.
От речей разоренье сердцу;
отдыхал я. Однако глупый
задал вопрос ты. Куда мы едем?
В Мэлдон, вестимо, к монахам. А дальше —
в Эли, в аббатство; путь неблизкий.
Рано иль поздно приедем. Правда,
нынче дурны дороги. На отдых
не рассчитывай. Или решил ты,
что перину тебе подстелят?
Кроме трупа, другой подушки
предложить не могу. Пожалуй,
прикорни на нем.
Тортхельм.
Ну и груб же,
Тида, ты.
Тидвальд.
Говорю я просто — вот ты и взвился.
А скажи я по–возвышенному, стихами —
«главу преклонил я на грудь владыки
возлюбленного, и влагою слезной
обезглавленного омыл я;
так мы странствовали, слившись
воедино — вождь и воин,
преданный раб и повелитель,
У пристани, где приют последний
примет его и упокоит», —
ты бы не оскорбился, Тотта!
У меня и своих немало
дум, забот и сомнений. Дай же
мне покой, помолчи немного.
Жаль мне тебя, и себя не меньше.
Спи, мой мальчик! Мертвый не встанет,
скрип тележный услышав; спящих
беспокоить не будет. Спи же!
Обращается к лошадям.
Н–но, голубушки! Торопитесь!
Ждут вас стойла, овес и отдых:
жадность чужда чернецам элийским!
Телега скрипит и качается. Стучат копыта. Молчание. Вдали появляются огоньки. Из телеги доносится голос Тортхелъма; он в полудреме.
Тортхельм.
Во тьме ночи теплятся свечи,
но гулок хор под холодным сводом:
