Татьяна Уфимцева - Моя Марусечка
Витальку тут же словили две дамочки и затанцевали в кабинет.
Маруся. Виталька любит народ. Чтобы приходили, гладили по рукаву, крутили пуговицу на пиджаке. Он всегда навстречу пойдет. Главное, чтобы человек был человек, а не свинья. За свою жизнь Маруся повидала столько директоров, таких директоров! С портфелями, в макинтошах, на «Волгах». Ну и где они? Нету. А Виталька уже двенадцать лет работает, его даже командировочные знают. Женился на этой… на колоратурной сопране, на двадцать лет моложе себя взял. Женюра зовут. Она родила ему сына и дочь. Виталька назвал сына Женя. И дочку тоже Женя. Хотел назвать. Теща не дала. А завтра санписстанция. Какое горе.
Виталька. Санписстанция, Маруся, не забыла? Шуруй, давай, не стой как столб. Ой, практиканточки! Про ножи предупредили зайчиков? Острые! Работайте, рыбоньки золотые!
Виталька скрылся с дамочками в кабинете. Сзади тихонько, как всегда, подкралась Алюська.
Алюська. Мария Христофоровна!
Маруся. Ой!
Алюська. Скорее! Медосмотр! Давно зовут!
Медосмотр сдавали на втором этаже.
Молодой врач. Очередной! Проходите! Садитесь, сейчас измерим давление.
Маруся. А где Эсфирь Соломоновна?
Молодой врач. Нет уже Эсфирь Соломоновны. Я вместо нее.
Маруся. Дак как же теперь?
Молодой врач. Давление в норме. Ложитесь в кресло.
Маруся. Какое кресло? Зачем кресло?
Молодой врач. Ложитесь, у меня еще восемь человек.
Маруся. Сынок, в шийсят лет уже не бывает кресло. Вот Эсфирь Соломоновна умеет обследовать болезни. Надо язык смотреть, живот мять.
Молодой врач. В кресло, в кресло!
Маруся. Она сорок лет людей знает без твоего кресла!
Молодой врач. Вы имеете дело с пищей.
Маруся. Не имею!
Молодой врач. Имеете! Надо делать соскоб.
Маруся. Это у молодых соскоб, а когда как сейчас, то все соскобы уже заканчиваются!
Молодой врач. Вы будете ложиться или нет?
Маруся. Перчатки надел! Эсфирь Соломоновна говорила про печень, про мочу, а перчатки не надевала!
Молодой врач. Я вас отстраню от работы!
Маруся. Ой! Отстрани! Пусть Виталька полы моет, у него все соскобы есть!
Маруся спустилась в сыпучку и спряталась там. Через минуту туда влетел Виталька, а за ним Ленка, балерина с кривыми ногами. Виталька поцеловал ей пальчики, лоб, темечко и височек. Потом вдел в уши золотые сережки.
Маруся. Виталька, Виталька… На кого ложится твой слепой глаз? Одна была с заячей губой, другая сисикала в разговоре и тянула шею. Еще одна была вся в морщинах, как печеное яблоко, но у нее под свитером подскакивал высокий бюст. Идет, а бюст скачет: налево-направо-вверх! налево-направо-вверх. И чего тебе надо?
Виталька. Я приехал сегодня только ради тебя! Мы поедем с тобой на лиман купаться и загорать! Там дождя нет, с утра до вечера солнце шпарит. Чего говоришь? В Одессе холера? А и холера с ней, с Одессой, поехали на бахчу! В Одессе холера, в Сочи дорого, поехали на бахчу!
Виталька повлек Ленку в Марусину каптерку, на ходу поднимая ей юбку. Маруся вернулась в зал.
Оля. Маруся, глянь в окно.
Маруся. Чего там?
Оля. Федька Виталькиной жене доносить побежал. Что сейчас будет!
Маруся. Эх, душа твоя с чесноком…
Через десять минут явилась Женюра. Глаза метали молнии.
Женюра. Где Виталька?
Все обреченно молчали.
Женюра. Маруся, где Виталька?
Маруся. Мо быть в банк пошел…
Виталька вышел из каптерки, сладко потягиваясь.
Женюра. Папа, где ты был?
Виталька. Мама, ты же знаешь…
Женюра хрясь его по морде. И так три раза. Потом упала на затылок, ногами засучила, глаза закатила, заблеяла… Виталька нагнулся к ней.
Маруся. А схожу-ка я в молочный, куплю стакан какао из титана. Чего смотреть, как Виталька плачет.
Маруся пошла, попросила у Светы стакан какао и положила семь копеек на тарелочку.
Света. Не надо, Маруся, забери.
Маруся забрала и понесла стакан в свою каптерку. Вдохнула сладкий горячий дух и отставила.
Маруся. Митя… Мите там сладкого какао с молоком не подадут.
Постояла немного и вернулась в зал. Народу не было. Посреди зала стоял Виталька, белый, как мел и шумно дышал.
Виталька. Где Игорь? Где Вася? Где Давидович?
Федя. Так ведь День Военно-Морского флота, пошли на пруд купаться.
Виталька. Купаться?! Где эта лошадь говорящая! Алюська! Ты партком или г. но в стаканчике? Народ распустился. Запиши фамилии. Записала? В приказ, сразу в приказ. Так, где Пална?
Федя. У нее нос.
Виталька. Что?!
Федя. Нос. Пошла лечить лазарем нос.
Виталька. Завтра санписстанция, а у нее нос?! Где Оля? Маруся, где твоя Оля?
Маруся. Оля в уборной.
Виталька. Где уборная? Эй, мать-героиня! Ты что там, мемуары пишешь?
Федя. Ага, мемуары….
Виталька. Ты, а ну иди сюда. Расскажи-ка, Федя, как это ты покупателя обвесил на 26 кило?
Федя. Я нечаянно… у меня весы замерзли! Я нечаянно!
Виталька. Я тебе сейчас устрою путешествие слона по ж…пе таракана…
И вдруг Виталька изо всех сил саданул кулаком по стене. Народ разбежался. Виталька пошел вдоль прилавка, скидывая на пол ножи, гири и разделочные доски. Маруся ходила за ним по пятам и подбирала все, что он кидал на пол.
Виталька. Ты! Ты… Старая! Кому, кому ты нужна? Твой сын сидит в тюрьме! Иди на пенсию! Алюська, в приказ: с сегодняшнего дня Марусю на пенсию!
Маруся. Кабы ты не облез. И хватит сорить, два раза убирать за тобой не буду.
Маруся вытряхнула из фартука ножи, пошла к себе и устало опустилась на ящик.
Маруся. Митя… Перед самой пасхой ей приснился сон. Будто идут они с Митей по дороге, цветы кругом, птицы поют, люди там-сям. Вдруг все заволновались и посмотрели в гору. С горы спускался старик в грязной одежде. Подошел к ним, сел, развернул мятую газету, положил на нее огурец парниковый, полбатона, лук, и в промасленной бумажке шкварки сала. Стал есть. Вдруг кто-то толкнул Марусю в бок: зовет, зовет! Она подошла. «Ну, что скажешь?» «А что спросишь?» – выкрикнул из толпы Митя. Маруся обмерла: «Молчи… это же Бог…» Старик недовольно глянул на них, но ничего не сказал. «Иди, иди, простили тебя», – зашикали на нее из толпы. Маруся пошла. Одна. Ее догнал какой-то мужик и протянул картонную коробку. «На! Можешь поднимать ее на грудь, на плечо, опускать на живот, только на землю не ставь. Понятно? Всю дорогу неси в руках». «А что это?» «Как что? Твое горе». «А Митя? Митя где?» «Он не пойдет, говорит, здесь останусь…» Через неделю, на майские, Митю взяли. Митя-Митя…
Алюська. Мария Христофоровна!
Маруся. Ой!
Алюська. Вот вы, Мария Христофоровна, постоянно жалуетесь, что устаете. А я как не приду, вы все сидите.
Маруся. Алюська говорит тихо, сладко, а как газ – тошненько. Но ее не тронь, чуть что – бежит жаловаться в профсоюз. Ей можно. Ее обнимал сам Фидель Кастро. С ней спорить нельзя, надо говорить в лад.
Алюська. Все-таки хорошая у вас работа.
Маруся. Да, работа моя хорошая.
Алюська. Вот доктор, он молодой, да, но это не значит, что ему можно хамить. А вы не даете себя осмотреть. Прячетесь по закуткам, вас ищут.
Маруся. Нечего в меня пальцы ширять. Мне шийсят лет.
Алюська. Вы имеете дело с пищей!
Маруся. Я имею дело с грязью.
Алюська. Но вы мимо проходите, дыхаете на нее.
Маруся. Не дыхаю.
Алюська. И газеты вы не читаете.
Маруся. Не читаю.
Алюська. Международным положением не интересуетесь.
Маруся. Алла Николаевна, вы не помните, у нас капкана нет?
Алюська. Зачем?
Маруся. На бурую крысу бы поставить. Может, хоть в капкан попадется. Третий год поймать не можем. А она сгрызла знамя центрального торга с бахромой. Вместо уха у Ленина теперь дырка зевает. Чем только не приманивали эту крысу: и сырокопченой, и сырком с изюмом, и осетриной вяленой…
Алюська. То есть как – знамя? Где?
Маруся. В красном уголке.
Алюська пулей вылетела из каптерки. Маруся закрыла дверь на засов.
Маруся. Эта крыса такой умный человек…
