Ингмар Бергман - Улыбки летней ночи
Хенрик. Но я не люблю ее.
Фредрик. Еще одна причина быть довольным.
Хенрик. Мы согрешили, и я потерпел полную неудачу.
Фредрик. Если ты упал, сейчас же снова садись в седло, пока не успел испугаться. Это правило применимо и к любви, и к верховой езде.
Хенрик. Какая мерзость!
Фредрик пожимает плечами и потягивает вино. Хенрик садится на неудобный стул.
Фредрик. Зачем смешивать все в одну кучу, мой мальчик? Секс – игрушка для юнцов и стариков. Любовь – гм…
Хенрик. Выходит, молодые не могут любить,
Фредрик. Отчего же, могут. Молодые всегда любят себя, любят свою любовь к себе и свою любовь к любви как таковой.
Хенрик (насмешливо). Но в зрелые годы человек, конечно, познает, что значит любить.
Фредрик. Думаю, что да.
Хенрик (насмешливо). Наверно, это прекрасно. Фредрик. Это ужасно, сын, просто не знаешь, как это вынести.
Хенрик. Теперь ты сказал то, что думаешь, отец? Его отец делает легкую гримасу, которая должна изображать улыбку. Хенрик смотрит на него почти с испугом. Ты не представляешь, как добра была Петра. Она посмеялась и сказала: «В другой раз больше повезет». Фредрик. О чем ты? Ах да, конечно. Дебют всегда бывает жалким фарсом, мой мальчик, хорошо, что женщины относятся к этому и вполовину не так серьезно, как мы, иначе бы род человеческий вымер.
Хенрик. Тебе бы все шутить.
Петра стоит в дверях спальни. Она что-то говорит, обращаясь к Анне, потом поворачивается к Фредрику Эгерману.
Петра. Ваша супруга хочет сказать вам спокойной ночи, сударь.
Фредрик тотчас же встает, но в дверях останавливается и с явным удовольствием наблюдает за юношей и девушкой. Хенрик заливается краской стыда, Петра же улыбается ему, глаза у нее счастливые и озорные.
Фредрик. Ты смышленая девушка, Петра. С первого ты получишь прибавку к жалованью.
В спальне темно, только слабо светится, мерцая, ночник. В глубине комнаты проступают очертания большой кровати, но лица своей жены Фредрик не видит. Она обращается к нему жалостным, слабым голоском.
Анна. Пожалуйста, сядь вон туда, в кресло. Нет-нет, близко подходить не надо. Я так плакала, что у меня все лицо распухло.
Фредрик садится в большое кресло, раскуривает трубку и несколько раз глубоко затягивается.
Мне нравится, когда ты куришь трубку. Сразу становится спокойнее на душе.
Фредрик. Как ты себя чувствуешь, детка?
Анна. Я никчемная?
Фредрик. Ты – величайшая радость для множества людей.
Анна. Правда? Но ведь не может же у человека все хорошо получаться с самого начала? Ты меня любишь? Ты не должен любить другую.
Фредрик. Милое мое дитя.
Анна. Ты так всегда говоришь. Ты многих женщин любил до меня? Они были красивые? Уж наверно, тебе есть что вспомнить – как подумаю об этом, даже страшно делается.
Фредрик. До нашей женитьбы я был довольно одинок. Иногда, бывало, даже сомнение брало: а существую ли я на самом деле?
Анна. Помнишь, когда я была маленькой девочкой, ты приходил по вечерам в гости к моим родителям и рассказывал мне сказки на сон грядущий? Помнишь? Фредрик. Да, помню.
Анна. Тогда ты был «дядя Фредрик», а теперь ты мой муж. (Смеется.) Забавно, правда? Меня смех берет, хоть это и смех сквозь слезы.
Недолгое молчание.
Если ты обещаешь не смотреть на меня, можешь подойти и обнять меня.
Фредрик встает, идет к кровати, садится на край и наклоняется к жене. Она обхватывает его руками и привлекает к себе, подставляя ему щеку.
А ты бы ревновал?
Фредрик. Ревновал?
Анна. Если бы Хенрик начал ухаживать за мной? Или если бы я немножко увлеклась им? Это я просто так, к примеру.
Фредрик. Что за глупости приходят тебе в голову!
Анна. Нет, скажи: ревновал бы?
Фредрик. Я не могу ответить, пока ты не отпустишь меня. Да, думаю, что ревновал бы, потому что вы оба такие молодые, а я такой старый и (понизив голос) потому что я люблю вас обоих.
Анна. Да, ты ужасно старый. И почему только ты женился на мне? Можешь ты мне ответить?
Фредрик. Это что, допрос?
Анна. Потому, что считал меня хорошенькой?
Фредрик. Да, конечно. Очень хорошенькой.
Анна. Не похожей на твоих прежних женщин?
Фредрик. Да, и это тоже.
Анна. И мне было тогда всего шестнадцать лет. Фредрик. Да-да, и поэтому тоже.
Анна. И я была хорошей хозяйкой и почти всегда чувствовала себя счастливой.
Фредрик. Ты меня сделала счастливым.
Анна. И Серый Волк подумал: «А не попробовать ли, какова на вкус молоденькая девушка?»
Фредрик. Ты так считаешь?
Анна. Согласись, у Серого Волка были дурные мысли.
Фредрик. Да, пожалуй, иногда Серый Волк думал…
Анна. А потом Серый Волк разочаровался.
Фредрик. С чего бы ему разочароваться? Она не отвечает, только привлекает его к себе еще тесней и крепко сжимает в объятьях.
Анна. Ты был таким одиноким и печальным в то лето, и мне было ужасно жалко тебя, а потом мы обручились – это ведь я сделала тебе предложение. Ты что, забыл, дурачок?
Фредрик. На старости лет становишься забывчивым.
Анна. Теперь я буду спать.
Она ищет губами его рот и страстно целует его. Он отвечает на ее поцелуй, но она тут же отстраняется и смотрит на него с улыбкой.
В один прекрасный день я стану твоей женой по-настоящему, и тогда у нас будет ребенок.
Фредрик. Да, конечно.
Анна. Наберись терпения и не торопи меня.
Фредрик спокойно кивает и выпрямляется. Она крепко держит его руку, прижимает ее к своим губам. Потом она зевает.
Ты уже ложишься?
Фредрик. Нет, я еще немного посижу.
Анна. Тогда спокойной ночи.
Она поворачивается на бок, собираясь заснуть, а Фредрик тихо крадется к двери.
Скучная была пьеса.
Фредрик. Но ведь мы ее почти не видели.
Анна. Интересно, сколько лет этой Армфельт?
Фредрик. Право, не знаю.
Анна. Наверняка не меньше пятидесяти. Как по-твоему?
Фредрик. Ну нет, не думаю.
Анна. Спокойной ночи.
Фредрик. Спокойной ночи.
Фредрик на цыпочках выходит из спальни и осторожно закрывает за собой дверь. Бутылка шампанского все еще стоит на столе. Фредрик идет, ступая по краю ковра; он сбит с толку и о чем-то напряженно размышляет. Дверь в комнату Хенрика приоткрыта. Из темного коридора Фредрику видно Петру, сидящую в кресле-качалке. Она зевает, и вид у нее рассеянный. Из комнаты доносится назойливое, монотонное бормотание. Это Xенрик читает вслух о добродетели.
Xенрик. «Добродетель есть нечто постоянное, протяженное, в чем не может быть перерывов, ибо если добродетель прерывна, то это уже не добродетель. Точно так же нельзя назвать добродетельным человека, который только что принял решение вступить на стезю добродетели или же совсем недавно вступил на нее. Добродетель всегда противополагается не только неподобающему поступку, но также, и даже в большей степени, бесстыдной мысли или воображаемому действию. Добродетель дает оружие в руки того, кто ею обладает, и с его помощью человек может победить соблазн. Обо всем этом Мартин Лютер говорит…» Но ты не слушаешь, что я тебе читаю.
Петра. Я слушаю внимательно, но ничего не понимаю.
Xенрик. Значит, ты думаешь о чем-то другом.
Петра (обиженно). Нет, о том я совсем не думаю. Я думала о твоем отце.
Xенрик. Мой отец – старый циник.
Петра. По-моему, он очень милый. У него такой пронзительный взгляд. Когда он на меня смотрит, меня начинает покалывать.
Xенрик. А знаешь ли ты, что ты распутна и сластолюбива?
Петра (вздыхает). Какая жалость, что ты, с одной стороны, такой славный, а с другой – такой сложный. Xенрик. Что это значит?
Петра. В общем-то ничего. Ты славный, как новорожденный щеночек.
Девушка довольно хихикает и раскачивается в кресле-качалке. Хенрик смотрит на нее мрачно и серьезно.
Xенрик. Почему у соблазна такое красивое лицо и почему прямая тропа столь узка и терниста? Ты можешь мне сказать почему?
Петра. Я думаю, это для того, чтобы, пока ты продираешься через все эти тернии, твой глаз мог отдохнуть на чем-нибудь приятном.
Хенрик вздыхает и качает головой; и Фредрик Эгерман в темноте тоже качает головой. Петра встает с кресла-качалки и гладит юношу по щеке. Потом, зевнув, выходит, поднимается по лестнице в свою комнату. Хенрик швыряет книгу на пол; он очень несчастен. Его отец тихо, крадучись, никем не замеченный выходит из дома.
Фредрик появляется за кулисами театра; спектакль только что закончился, актеры выходят на вызовы. Служащий театра ловко управляется с веревками, приводящими в движение занавес, а в зале светло.
Наконец Дезире остается на сцене одна, ей бурно аплодируют, подносят цветы. Занавес опускается, она отходит в сторону, стоит расслабившись, опустив голову, совсем рядом с Фредриком, но не замечает его. Аплодисменты не стихают, занавес снова поднимается. Актриса собирается в последний раз выйти на сцену и вдруг замечает Фредрика. Ее осунувшееся, усталое лицо просияло. Она протягивает ему руку, схватывает и пожимает его руку, не говоря ни слова, потом идет на сцену.
