Тамара Габбе - Авдотья Рязаночка
Афросинья. Дай сперва с людьми поздороваться, Андронушка. (Кланяется всем.) Здравствуй, Никита Иваныч! (Гостю.) Здравствуй, батюшка! (Остальным.) А с вами то уж мы нынче видались-здоровались… Ну что, Дунюшка, все медлишь?
Авдотья. Боюсь уезжать, матушка. Ведь и ты небось слышала, что люди-то говорят.
Афросинья. Страху служить — не наслужишься. Коли нам хлеба не месить да сена не косить, татар дожи-даючи, так и на свете не жить. Не впервой нам эту беду встречать.
Федя. Вот и я так говорю…
Афросинья. А ты бы, Федор Васильевич, чем говорить, других бы послушал. Вот я, Дуня, попутничков тебе принесла — в скатерку увязала…
Настасья. Да и у меня тут наварено, нажарено…
Авдотья. А ты, матушка, не поедешь со мной?
Афросинья. Стара я на сенокос ездить, это дело молодое. Мы уж с Настасьюшкой домовничать останемся — за кузнецами твоими приглядим. (Гладит сына по голове.)
Из дверей выходит Васенка, закутанная в платок, с узлом в руках.
Васена. Ну, я уж собралась, тетенька. И Тимош Пегого запряг. Вон телега-то, под окном стоит. Снести узел, что ли?
Авдотья (с упреком). Что ты все торопишься, Васена!
Васена (виновато). Да ведь не доедем дотемна, тетенька.
Никита. Раньше из дому выедешь, Авдотьюшка, раньше домой воротишься. А уж мы-то тебя как ждать будем!.. (Обнимает ее, потом решительно поворачивается к окну.) Бери узел, Тимош!
Федя. Я снесу! (Тянет к дверям поклажу.)
На пороге Тимош забирает у него узлы.
Афросинья. С богом, доченька!
Настасья. Час добрый — дорожка полотенцем!
Авдотья (с покорной грустью). Ну, будь по-вашему. (Накидывает на голову большой платок.) Прощай, матушка! Прощай, Никитушка! Прощайте все! Феденька… (Обнимает брата.)
Федя. Ну, Дуня!.. Что зря слезы-то лить? Едешь на три дня, а прощаешься словно на три года!..
Авдотья. Мне и три дня за три года покажутся.
Никита. А нам и того дольше. Да делать нечего.
Герасим. Это не зря говорят: без хозяйки дом — что день без солнышка.
Федосеич. А и солнышко не навек заходит. С одного краю зайдет, с другого покажется.
Афросинья. Ну, доченька, легкого отъезду, счастливого приезду! Дай-кось я на тебя еще разок погляжу, душенька ты моя светлая! (Приглаживает ей волосы, оправляет платок.) Вот так-то… Ну, сядем на дорожку.
Все на мгновение присаживаются. Первым поднимается Никита.
Никита. Ехать так ехать!
Авдотья кланяется по очереди матери, гостю и всем домочадцам и молча выходит. Все провожают ее. У порога задерживаются только Федосеич и Герасим.
Герасим. Хороша у вас хозяюшка-то! Заботливая… Я тут и часу не пробыл, а словно дочку родную проводил.
Федосеич (тихо). Коли правду тебе сказать, человек добрый, тесно у меня нынче на сердце. Кто его знает, свидимся ли еще, доведется ли. (Уходит вслед за остальными.)
Герасим с порога смотрит в ту сторону, откуда доносятся голоса, стук копыт и скрип колес. Через минуту Настасья и Федосеич возвращаются в избу и молча, понуро принимаются за свои дела.
Никита (появляясь в дверях). Ну, дядя Герасим, сказывай, зачем ко мне пожаловал! Айда на кузню, что ли?
Герасим. Веди, хозяин! Прощайте, люди добрые! (Уходит.)
Настасья (помолчав). Что ж, Федосеич, доскажи хоть мне, старухе, про эту самую про жар-траву. А то и на свет-то глядеть не хочется от тоски, от скуки.
Федосеич (медленно и задумчиво). Отчего не досказать? Доскажу… Идет он, стало быть, мельник-то наш, трудною дорогою, через леса дремучие, через болота зыбучие. Промеж смерти и жисти тропу выбирает. За плечами огонь горит, пред очами вода кипит… Иди своим путем, не оглядывайся!..
Картина вторая
Пожарище. Опаленная, опустошенная, затоптанная земля. Где были сады и дворы — деревья, обугленные, сронившие от жара листву. Где были дома — черные, обгорелые бревна, скорежившиеся, мертвые, непонятные остатки еще недавно живой, веселой домашней утвари да печи, растрескавшиеся, оголенные, торчащие из черной земли. От дома Авдотьи Рязаночки остались тоже только печь да груда горелого мусора.
Авдотья и Васена только что вернулись в Рязань. Опустив руки, тихо стоят они среди этой черной пустыни. Авдотья молчит, не причитает, не плачет. С тревогой, даже с каким-то страхом смотрит на нее Васена.
Васена. Тетя Душа!
Авдотья молчит.
Тетя Душа! Хоть словечко скажи!.. Что ж ты будто каменная! Ой, горюшко! Ой, беда! И дома у нас нет!.. И никого у нас нет!.. Ой!.. (Опускается на землю.) Тетя Душа!..
Авдотья (делает несколько шагов и останавливается возле своей печи.) Вот тут… Это наша печь, наш двор… Воротились мы домой, Васена!.. (Наклоняется, поднимает какой-то черепок.) Это вот миска была, матушкина еще. А вон от дверей засов — да запирать-то больше нечего. Хорош у нас дом — ветром горожен, небом крыт. Просторно нам будет, Васенушка!
Васена. Ой, тетя Душа! Ой, хоть не говори! Давай уйдем отсюдова куда глаза глядят. Корочки просить будем, только бы этой беды не видать! Ой, моченьки нет!..
Авдотья. Некуда нам идти, девушка. Тут наше место… Ох, не снести… Хоть бы душу живую отыскать — узнать, расспросить, что было здесь, какой смертью померли, какие муки приняли… (Озирается кругом, прислушивается, вглядывается.) Неужто же вся Рязань мертва лежит? (Кричит.) Э-эй! Есть тут кто? Отзовись!..
Васена. Ой, не зови, тетя Душа! Страшно…
Авдотья. Что страшно-то? Страшней не будет!.. Слышь, будто откликаются.
Васена. Не… Почудилось… Шут пошутил.
Авдотья. Здесь и шут не пошутит. Глянь-ка, Васена, там вон — двое…
Васена. Где, тетя Душа?
Авдотья. Да вон, где ветлы обгорелые… И откуда взялись? Из подполья, что ли, вылезли?.. Будто клюкой шарят — угли свои разгребают, как и мы с тобой.
Васена (вглядываясь). Да кто ж такие? Чей двор-то?
Авдотья. Были дворы, да пеплом рассыпались… Не признаешь.
Васена. Ах ты батюшки! Никак, это Прохорыч и Митревна с гончарного конца!.. Что ж это? Они ведь далеко от нас жили, а тут — как на ладони.
Авдотья. Вся Рязань нынче как на ладони. Дворы и подворья — всё смерть сровняла.
Васена (кричит). Бабушка Митревна! Прохорыч! (Машет рукой.) Увидели нас. Сюда идут. (Бежит к ним навстречу.) Ох, в яму чуть не провалилась… Подполье чье-то!..
Старуха и старик в черных лохмотьях медленно подходят к ним. У старика вся голова замотана какой-то ветошью. Старуха ведет его, точно слепого. Увидав Авдотью, она всплескивает руками.
Митревна. Кузнечиха! Авдотьюшка! Да ты ли это?
Авдотья. Я, Митревна. Али не признала?
Митревна (плача). Воротилась, голубушка, воротилась, наша красавица, на беду, на разоренье свое поглядеть… Прохорыч, да ведь это ж кузнечиха, Никиты Иваныча жонка!
Прохорыч. Не вижу…
Митревна. Совсем он у меня слепой стал, доченька. С самого того дня, как горели мы, помутилось у него в очах.
Авдотья. Оно и не диво, Митревна. У всякого в глазах темно станет.
Прохорыч. А! Стало, это Афросиньина дочка, кузнецова хозяйка. Хоть и не вижу, да слышу. Ну, здравствуй.
Митревна. Прибрела домой, горемычная, вместе с нами слезы лить…
Авдотья. Скажите вы мне, люди добрые, что знаете про мою семью, про мою родню. Всю правду скажите — не жалейте меня!..
Прохорыч. Что жалеть? Нас бог не пожалел… Вот оно — место наше, Рязань-матушка: только дым, и земля, и пепел… И кто жив остался, кто смерть принял — сами того не ведаем. Мертвые не считаны на земле лежат, живые под землей хоронятся.
Васена. Ой, батюшки!
Авдотья. А когда вы моих-то впоследнее видели?
Митревна. Ох, родимая, кого и видала, так не упомню. Ведь что тут было-то! Ждали мы их, ждали, татаров этих, кажись, ни одной ноченьки покойно не спали: всё слушали, не затрубят ли на стенах… А в ту ночь сморило нас, уснули… Только глаза завели, слышим — трубят! С восходу труба голос подает, да этак грозно, зычно… Выбегли мы из своих ворот, смотрим — вся Рязань туда бежит. Ну, и мы, как все, за народом. Да не добежали. Слышим — уже и с заката трубят, и с полудня, и с полуночи… Стало быть, кругом нас облегли. Ночь-то была безлунная, темная, не видать их, проклятых, только слышно — кони ржут да колеса скрипят. А как развиднелось, поглядели мы — и опять в глазах темно стало. Подступила под нас сила несметная, словно тучу черную нанесло. Наши все как есть на стены высыпали. С кого и не спросилось бы — кто стар, немощен, кто мал да слаб, — и те тут… Да что говорить! Три дня, три ночи мужики наши на стенах стояли, так вот — дружина княжая, а так — наши, слободские — с плотницкого краю, с гончарного конца, с вашей — с кузнецкой слободы. И мой-то старик стоял, да немного выстоял… А на четвертый день как закричат они, окаянные, как заверещат! И пошли разом со всех сторон. В стену бревнами бьют, на крыши огонь мечут, стрелами свет божий затмили. Не знаем, от кого и обороняться — от них ли, от поганых, или от огня ихнего летучего. Смотрим — там занялось, тут полыхает, а заливать-то некому. У кого лук, али гвоздырь, али телепень в руках, тому уж не до ведер… Старика моего бревном на пожаре пришибло. Насилу я его в подполье уволокла полумертвого… Думала, уж не отживеет— вовсе плох был.
