Владимир Казаков - Избранные сочинения. 3. Стихотворения

его седые эполеты

мерцаньем золота звеня

он генерал она одета

оставьте молвила меня

к креслу встал смиренно он к

охраняя призрак звонко

но веером лицо свое колыша

была надменна и не слыша

она графинею ночей

с гербами бликов полустертыми

у ног отныне он ничей

ее как те простертым

помня бал княгиню и его

вцепились пальцы в ничего

чтоб побелев до хруста память

в лицо зеркал очами падать

небо светлело удар тяжело

молчали тяжелые ткани

с поклоном седым слуга пожилой

к стене отступая за камень

прочтя поклон она застыла

откинув надменно затылок

те что цокали втроем

стали холодно-воздушны

то что всадник он на нем

гарцуя чует конь послушный

вошли и молча были там

один у стен другие два далеко

в толпе свечей зеркал и дам

стояли с складкою жестокой

что причина? что они?

про то и зная было поздно

уже смешались в ряд огни

и на мундирах тесно звездам

глаза вдруг думали себя

над ними брови оживали

как будто миг себя губя

в утонувших глаз подвале

ты сроки новые кидаешь

поверх зловещего шитья

и человека тень худая

с рукой в ней полного питья

бокал графине там что был

она глоток и локон светел

уже возок ко льду застыл

чтобы помчать запутав след петель

завернув недвижно в шубу

они несли ее она

прикосновения не грубы

бокал осушенный до дна

и пар дыханья молодого

лицо склонившимся глазам

помчались прочь огнями дома

не обернуться вдруг назад

тот долго бал не вспоминали

и только тихие рассказы

как тех вернули и догнали

троих их дерзкую проказу

снег скрежещет и не тает

весна качает железный кран.

в небе боже пролетает

из далеких жарких стран.

мы на насыпи сидим

там где вырос одуванчик

потом поток его седин

унес за рельсы ветер звонче.

ты молчишь жестоко меря

каждый миг и крутишь гайку

ты же раненого зверя

облетаешь словно чайка.

твое лицо я с ним соседствовал

под стук ресниц зимою бедствовал

рельсы губы и ресницы —

ты холодная краса

тут нельзя не удивиться

не усердствовать глазам.

мимо ветра мимо шпал

уголь серый пролетал

пролетал и легкий боже

из далеких жарких стран.

долго сидя возле нас,

дед котомкою потряс

и пошел гудя как провод —

что ему погоды довод!

стало тихо

что же слышим?

мы недвижны мы не дышим.

нет ни звука в чистом поле,

только землю рост крот.

я молчу от дикой боли

набивая землею рот.

снова слушаем с тревогой,

что же слышим? ничего.

над железною дорогой

стало холодно, того.

зазвенел комар железный

уголь веет бесполезный.

я от пяток и до ног

вдруг почувствовал озноб.

паровоз!

у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у!

мы сидим недвижны оба.

за спиной подул сквозняк.

стал ногою от озноба

бить по шпалам: так-так-так!

мы сидим а ветер ближе,

стучит все ближе паровоз,

ты молчишь и крутишь гайку,

ветер с тысячью заноз.

стал я молча мерить дали

но они умчались прочь.

твои глаза то не видали,

ты была летать непрочь.

паровоз!

у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у!

мы сидим а он не видит,

нас не видно тем кому

кто навстречу с гайкой выйдет

встать на рельсах одному.

воздух уголь и обходчик,

отстучал уж давно молоток.

паровоз все ближе ближе,

сделай судорожный глоток!

не успеешь

он все ближе

крутишь гайку

я с тобой

не озяб

и не обижен

бог летит

над головой

у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у!

старик исчез. темно. стена и дверь наощупь.

усталый звук шагов и скрип из темноты.

и лампа, как дитя. за нею сумрак тощий.

и женщина из тьмы спросила: «это ты? —

ее рука легла на узкие перила —

пожалуйста, молчи и лампу не буди.

ты знаешь, здесь стена во тьму глаза вперила,

и даль над головой над фабрикой гудит»

старик опять исчез, хоть и не появлялся.

я вижу темноту: она худа, бледна.

и пальцы, побелев от скомканного пляса,

сжимают свою боль, как камушки со дна.

а даль над головой, над фабрикой усталой

хотела разбудить уснувшее дитя.

и лампа, закричав, в постели биться стала

и ножками сучить, болезненно светя

я собирался на бал

к графине Терпигоревой

мечусь по комнате

кругом разбросаны

мундир усы и шляпа

вдруг входит наемный убийца

замахивается ножом

но тут лунный луч

ударяет по люстре

а было темно и

я насвистывал

все рухнуло все потолки

все люстры и все светы

мраморный убийца

остался стоять с

отколотой рукой

где щетки для усов?! — кричу —

флакончики пилки зеркала шпоры

звеню весь от злости

на пол посыпались

куски полночи бой звон

тогда вонзаю шпагу

в ножны по рукоять

и еду пешком

окутан призраком кареты

наемный мрамор грозит мне

вслед

отколотой рукой

мы вышли из пивной она чуть не упала

споткнувшись о порог прекрасная Мадлон

мы шли мимо окон грохочущего бала

где от огней взлетал и ахал небосклон

казалось у Мадлон слеза в руке сверкнула

прекрасное лицо устало от ресниц

и мимо темноты прогорклой и сутулой

оно легло в толпу иссиня-белых лиц

прощай моя Мадлон! — я свой услышал шелест

булыжные глаза слезились из-под ног

фонарные огни в воде кривясь кишели

и где-то под мостом о сваи охал бог

был бал графини и маркизы

в свои блистали веера

и я стоял бросая вызов

сегодню завтру и вчера

ко мне подходит герцогиня

и древним родом шелестя

и взором рыцарским окинув

шпаго-надменного меня

сказала: вот не ожидала

месье от вас такого вас!

со всех сторон слепого зала

на нас смотрели сотни глаз

а я час от часу смелее

а я час от часу сильней

смеялся мысленно над нею

в то время как смеялся с ней

я вышел из лавки предсказателя судеб

где куски звезд

и единственная мебель — это угол

образованный стеной и полом

иду

вдруг он догоняет — в очки вместо стекол

вставлено небо — и запыхавшийся:

с вас — говорит — еще причитается полтина!

я дал деньги

тут

звезда со свистом сорвалась с небес

и грохнулась на предсказателя

полтинник упал на мостовую звеня и подпрыгивая

он умер

я вернулся в лавку

чтобы повесить на гвоздь то что осталось

но вошли посетители

потом другие

и так всю ночь

и мне пришлось кратко и в простых выражениях

объяснять им

чего ожидать следует всем

увидев девушку с волнистой светлой прядью

волос в которые вонзало солнце свет

я быстро подошел и вежливо: присядем —

сказал ей — написать желаю ваш портрет

немного смущена и польщена немного

присела юная потупя чистый взор

я стал чертить углем моля неслышно бога

чтоб древний мавзолей не втиснулся во двор

но скоро детвора ко мне на плечи села

и деву заслонив вскружился рой старух

я уголь заменив куском большого мела

на черной простыне стал рисовать на слух

о солнечный пробор! о гребень частых звуков!

вонзающийся хор летящих голосов!

в то время как спины невыносима мука

как прочен чистых глаз задвинутый засов!

осень

резкие очертания дня

холодный чугун оград —

такой мне запомнилась

последняя встреча с ветром.

прямо с улицы вошел брат,

его имя — А л е к с е й —

сегодня жестче и ослепительнее

словно золотые купола

под бешеным напором полдня.

о чем он спрашивает?

я жду.

мои ответы так же сгущаются

как сумерки

и как моя немота.

брат.

длинные светлые волосы

падая навстречу плечам.

глаза тревожно подпускающие небо

на выстрел ресниц —

вот одно из голубых отражений.

сегодня он живописец

бесстрашно бледнея

при вспышках черных ночных молний.

вчера — это еще не наступившее странное время.

завтра — оставило в углах его губ

чуть видную усмешку

крупицу стали

ставшую больнее

на два-три мгновения

что может быть прозрачнее

чем дым ремесел

чем скрип вечерних фонарей

чем Маргарита у излома

любовью сдвинутых глубин!

она чугунными мостами

манит и ранит даль воды

и холод округлен

ее девичьей шеей

и отдален от острия пространств

он как обласканный покойник:

вот-вот заговорит

сумрак

с проглоченной иглой

с себя нависшим глазом

из этой извести

изваян красный бант

то девушку в холодно-звездной

                                           дрожи