Леонид Андреев - Монумент
Ее Превосходительство. Боже мой, что они говорят!
Фраков (гневно). Это… это папуасы! Это… это… Извиняюсь, Ваше Превосходительство, но я… позвольте мне удалиться!
Голова. Ну, ну, какой обидчивый, – и слова сказать нельзя. Посиди, посиди, не расстраивай компании. Может, другой-то еще хуже твоего: вместе ругать будем; возьми папиросочку, покури. Ну – твой черед, разворачивай… Эх, Пушкин!
Пиджаков (не совсем трезвый молодой человек, лохматый, поэтической внешности) развертывает и прикалывает свой проект. На рисунке Пушкин стоит, широко расставив ноги, одну руку положив в карман, другою – сморкаясь. Снова недоумение.
Так. Хорошо! Отчего же он за нос-то держится?
Пиджаков (гордо). Сморкается.
Голова. Монумент-то? Да что вы, ей-Богу, морочите, от дела отрываете?
Барон. Да, странно.
Некто. И опять-таки неприлично…
Ее Превосходительство (страдая). И где же идея?
Гавриил Гавриилович (хохочет). Нет, хорошо! А то – величие! Знаю я это величие, видал великих немало: прекрасно знают, где раки зимуют, ваши великие. Нет, хорошо. Очень хорошо! – так его и надо. Браво, молодой человек.
Пиджаков (гордо). Несколько слов. И надеюсь, вы меня поймете, хотя от рождения я одинок. Мне надоело ваше лживое искусство, и я кладу ему конец! Довольно! (Бьет кулаком по столу.) К черту!..
Еремкин (тихо). Но какой он сердитый.
Голова (также тихо). Выпил, оттого и сердится. Погоди, еще бить нас с тобою будут… Эх, Пушкин!
Пиджаков. Довольно! Я больше не хочу! Я ненавижу ваши лживые города с их бездушными героями на нелепых конях. Долой старую ложь! Пушкин был велик не тем, что писал стихи, как здесь сказал какой-то идиот…
Гавриил Гавриилович. Но, позвольте, кто дал вам право!..
Пиджаков. Виноват, это только полемический прием, и лишь идиот может понимать это буквально. Пушкин велик тем, что он был – человеком! Человек – вот что такое Пушкин, и человека я вам даю. Вам, ничтожным людишкам, нужно, чтобы ваш герой сидел на коне, а мой – сморкается!
Ее Превосходительство (робко). Но где же идэя?
Пиджаков. Вы не понимаете? Ха-ха – в насморке. Что, не понравилось? не любишь?
Барон. Но послушайте, дорогой мой!..
Пиджаков. Я вам не дорогой. Если у меня нет знаменитого имени, как вот у этого академического тупицы, так это не дает вам права называть меня «дорогой»!
Фраков (вскакивая). Я протестую!
Пиджаков. Ну и протестуй, сморчок несчастный.
Фраков. Я ухожу!
Пиджаков. Ну и уходи ко всем чертям! Ты думаешь, что если я молчал, так это от восторга? Молчал потому, что все вы подошвы моей не стоите – вот!
Фраков выходит. Пиджаков сатанински хохочет.
Некто (Исполинову, тихо). Этого не пишите!
Голова. Говорил, бить начнут.
Ее Превосходительство. Милостивый государь, вы позволяете себе такое, что я, право, не знаю. Что в этих случаях делается?
Гавриил Гавриилович (яростно). Вывести надо, вот и все!
Некто. Правильно!
Пиджаков. Я все позволил и все позволяю. Выводите – я всегда готов. Я сам крикну по вашей подлой терминологии: эй, человек, выводи человека! Вы думаете, я молчал от восторга? – рожи проклятые!
Некто (быстро). Этого не записывайте!
С Ее Превосходительством дурно. Ее успокаивают, пока голова осторожно выводит Пиджакова, уговаривая его.
Голова. Ну, ну, иди! Я это дело знаю: завтра проспишься, тогда и поговорим. Ну, сморкается и сморкается, чего же плакать-то?
Пиджаков (плача). Ты – хам, но только ты один меня понял. Поцелуемся.
Голова. Изволь, сколько хочешь. В калошах пришел или так? Калоши-то не забудь. Ну, и сморкается, эка! Не плачь, все там будем. На извозчика-то есть? А то у меня возьми, потом отдашь. (Выводит его в переднюю.)
Здесь некоторое смущение и печаль о несовершенстве человеческого рода.
Барон. Какое некультурное происшествие! Молодой человек сидел так скромно, – и кто бы мог подумать!
Мухоморов. Водка-с. Вот кто наш истинный враг.
Гавриил Гавриилович. А по-моему, – дурак и больше ничего! нахал!
Некто (Еремкину). А вот вы все твердите: но. Вот оно, ваше «но», молодой человек, видали? Хорошо, по-вашему?
Еремкин. Но при чем же я, Господи!
Ее Превосходительство. Анатолий Наполеонович, вы умный человек, скажите мне, зачем я спустилась на землю? И разве идэи – это так трудно и недоступно другим людям?
Мухоморов. По моему скромному мнению, – вы избранная натура, Ваше Превосходительство. В нашем ли Коклюшине вам прозябать, когда самые первые столицы должны с гордостью открыть Вашему Превосходительству свои врата. Не так ли, господин журналист?
Исполинов. Безусловно! Целиком присоединяюсь!
Голова (входя и отдуваясь). Отправил. Ну и народ горячий: хочет еще энтого первого догнать: изобью, говорит, как собаку. Так как же, по домам после такого скандала или продолжать будем? Надо бы уж кончать, а то совсем я от дела отбился, хоть лабаз закрывай.
Ее Превосходительство (слабо). Продолжим.
Голова (звонит). Открывается и продолжается. Как, прогнавши обоих, по какому планту будем памятник ставить? С ума сойдешь, ей-Богу. Ты что все молчишь, Мухоморов? – подскажи. Ума у тебя, сказывают, целая палата.
Мухоморов. Смею ли я?
Голова. Раз позвали, значит, смеешь. Не форси. Ну?
Мухоморов (вставая). Я мыслю об единообразии. Анна! ты понимаешь? Раз если Пушкин один, то на каком основании памятники должны быть различны? Мыслю так: откинув лжемудрие…
Некто. Правильно.
Мухоморов. …воздвигнуть монумент по образу столичного московского. Изволили видать? Со шляпою в руке для обозначения задумчивости, и в альмавиве, то есть плаще-с. Анна, ты согласна?
Мухоморова. Согласна.
Голова. И я согласен. Верно! Лучше московского не придумаешь. Дадим этим по сотняге за беспокойство, да и приступим, благословясь… Умница ты, Мухоморов! Спасибо!
Гавриил Гавриилович. А я не согласен. Позвольте! какая это еще задумчивость? Раз ты стоишь на площади, так веди себя вежливо, а не задумывайся. Голову опустил, ни на кого глядеть не желает, скажите пожалуйста! Спроси раньше, желаю ли я на тебя глядеть, а потом и задумывайся.
Голова. Ну и гордости у вас, Гаврил Гаврилыч! А по-моему, то и хорошо, что ни на кого не глядит, – чего ему на нас глядеть, эка невидаль, подумаешь! Кончено (звонит), принято подавляющим большинством. Поздравляю, Ваше Превосходительство, честь имеем!..
Ее Превосходительство. А что? – разве уже? Ах, какие вы милые. Но когда? Я так задумалась о нашем дорогом Пушкине, тень которого…
Голова. Уже, уже, поздравляем. А теперь что? В прошедший раз мы говорили, как его, этого самого Пушкина ставить, – продолжим?
Некто (грозно шипит). Тсс! что вы, что вы! Тут еще пресса сидит, а вы такое!.. Страха на вас нет, Пал Карпыч!
Голова (мгновенно потея). Фух-ты! Про прессу-то и забыл.
Все со страхом смотрят друг на друга, потом на Исполинова. Молчание.
Исполинов. Мне удалиться?
Голова. Вот именно: удались, миленький. Тут у нас, понимаешь, такое дело, что… Некто. Тсс! Все. Тсс! тсс!
Снова со страхом смотрят друг на друга. Пауза.
Голова. Ты не обижайся, голубчик…
Исполинов. Не беспокойтесь, я привык. Я удаляюсь.
Голова. А привык, так тем лучше: удались, миленький, удались. Завтра я тебе, ей-Богу, все расскажу, а сейчас ступай ты от греха. Иди, иди!
Исполинов быстро уходит. Все смотрят ему вслед. Гавриил Гавриилович заглядывает в дверь.
Гавриил Гавриилович. Знаю я этих! Уйдет, да под дверью и притаится.
Барон. Лучше на ключ, Гаврил Гаврилыч.
Голова. Да и занавески бы спустить: чего на улицу светим, прохожих беспокоим!
Некто. Я и говорю: разные. Будь друг, Еремочка, опустите занавесочки-то: все спокойнее. Да и свету бы поубавить: друг дружку знаем и в потемках не ошибемся. Гаси свечи, Гаврилыч!
Гавриил Гавриилович. Готово. Я и лампу эту погашу, зачем она! (Гасит.)
На сцене темнеет. Лица заговорщиков бледны.
