Александр Островский. - Тяжелые дни

Досужев. Да, дурак известный. Его лет тридцать тому назад из управы за взятки выгнали. И дела ничего не знает: он только те законы и помнит, которые при нем были. Даром деньги берет. А ты скажи отцу про меня; я и лучше сделаю, и возьму дешевле.

Андрей Титыч. Хорошо-с. У нас ведь все больше дела по тятенькиному буйству-с. Уж вы, Василий Митрич, меня оставьте, а то нам будет совестно вас.

Досужев. Что дашь?

Андрей Титыч. Что угодно-с.

Досужев. Обедом угостишь с шампанским?

Андрей Титыч. Да помилуйте! Нешто об этом какой разговор быть может-с! Вон они идут-с.

Досужев. Ну, так я в гроте тебя подожду. (Уходит в грот.)

Входят Александра Петровна Круглова и девушка.

Андрей Титыч и Александра Петровна.

Андрей Титыч (кланяясь). Наше вам почтение-с!

Александра Петровна. Здравствуйте!

Андрей Титыч. Чему это приписать-с?

Александра Петровна. Что приписать?

Андрей Титыч. Ваше снисхождение-с.

Александра Петровна. Вы такое письмо написали, что я не могла не прийти. Вы пишете, что можете себя потерять.

Андрей Титыч. Это так точно-с.

Александра Петровна. Что же это значит, что вы себя потеряете? Как же вы себя потеряете?

Андрей Титыч. Оченно просто-с. Сделать загул хороший, да так всю жизнь этим делом и заниматься-с.

Александра Петровна. Что это вы говорите! Это слушать страшно.

Андрей Титыч. С горя-то что-нибудь сделаешь над собой. Жизнь-то моя вам известна. Дома все одно что в остроге, знакомства хорошего по своему образованию не имею, любить меня за мое невежество никто не соглашается; а еще, пожалуй, женят на уроде. Какая это жизнь! Только одно и остается, что запить-с. Да ведь это я вам говорю кроме всяких шуток-с. Вы сами изволите видеть, у вас примеры на глазах. Может быть, не одна сотня нашего брата, очень хороших людей, таким манером погибла. Значит, и мне не уйти своей судьбы, потому что я не лучше других.

Александра Петровна (тихо). Чем же я могу помочь вам?

Андрей Титыч. Какая помощь-с! Никто меня из этого омута не вырвет, разве только одна могила.

Александра Петровна (ласково). Что же вам нужно от меня?

Андрей Титыч. Я только хотел знать насчет ваших чувств-с.

Александра Петровна. Да что же вам до моих чувств? Ведь вам жениться на мне не позволят.

Андрей Титыч. Хоша и не позволят-с, все-таки я буду знать, что хоть один человек на свете меня любит. Да при всем том, уж я тогда тятеньке про все скажу прямо, как отрежу, пущай хоть убьет. Да и маменьку заставлю, так и будем к нему приставать; побьется, побьется, да, может, и сжалится. Много я всякой муки натерплюсь, да уж по крайности…

Александра Петровна. Если я и выду за вас, каково мне будет жить в вашей семье!

Андрей Титыч. Нет, уж тогда чтобы врознь-с. Я уж тогда буду женатый, значит могу больше разговаривать. Теперь меня за человека не считают, собственно потому, что холостой, а тогда совсем другое дело-с.

Александра Петровна. Ну, что же мне вам сказать на это?

Андрей Титыч. Что чувствуете, то и скажите. Теперь я весь в ваших руках. Через вас только я и могу быть человеком; а то я чувствую сам в себе, что таких делов могу наделать, что чертям будет тошно. Со мной то делается, чего никогда не бывало: отчаянность какая-то стала находить-с. Так вот кинулся бы на народ, да и грыз всех зубами. А ежели в этаком разе да запить, так ведь каких крамболей наделать можно: ума помрачение! Теперича я скромный-с, а ежели только начать, так я чувствую, что во мне вся тятенькина натура покажется.

Александра Петровна. Ах, какой вы, Андрей Титыч! Да разве вы не видите, что я вас давно люблю!

Андрей Титыч. Ежели это так точно, как вы говорите, значит счастливее меня человека нет. Я так о себе понимаю.

Александра Петровна. Ну, и слава богу! Я и очень рада.

Андрей Титыч. Теперь уж я ваш по гроб жизни…

Александра Петровна. Нехорошо здесь разговаривать-то: народу очень много; а вы лучше приходите ужо к нам.

Андрей Титыч. Коли урвусь, так непременно-с.

Александра Петровна. Ну, прощайте! (Шепотом.) Миленький мой!

Андрей Титыч. Эх! Надо бы ручку, поцеловать-с, да народ.

Александра Петровна. Теперь уж ручку! Испугался!

Андрей Титыч. Школить надо нашего брата, так мы будем обращение понимать; а мало-мальски слободно пустить, так ведь для нас границ нет. До приятного свидания-с.

Александра Петровна и девушка уходят. Досужев выходит из грота.

Андрей Титыч и Досужев.

Досужев. Ну, что, приладил дело?

Андрей Титыч. Приладил-с. Теперича какое прикажете угощение, всякое можем. Я полагаю, нам к Гурину идти-с. Теперича я так рад, что меня даже опасно одного оставлять-с, как бы я от радости какого-нибудь колена не выкинул!

Досужев. А ты порядку не теряй! Держи себя в струне!

Андрей Титыч. Хорошо вам разговаривать-то! Вас, может быть, женщины любили, так для вас это ничего; а ведь меня в первый раз в жизни-с. Пожалуйте к Гурину-с!

Уходят.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Тит Титыч Брусков, богатый купец.

Настасья Панкратьевна, жена его.

Андрей Титыч, сын их.

Харлампий Гаврилыч Мудров, стряпчий, пожилой человек, очень важного вида, качает головой и грустно улыбается.

Наталья Никаноровна Круглова, купчиха.

Александра Петровна, ее дочь.

Луша, горничная девушка.

Гостиная в доме Брусковых.

Луша и Наталья Никаноровна Круглова (входят).

Луша. Вы из саду, Наталья Никаноровна?

Наталья Никаноровна. Из саду.

Луша. Сама-то идет тоже?

Наталья Никаноровна. Да, сейчас за мной.

Луша. Так надо велеть самовар ставить.

Наталья Никаноровна. Она уж приказала. Что это, девушка, ваши хозяева-то какие скучные, какая тоска с ними?

Луша. Уж и не говорите! Такое-то постылое житье, не накажи господи!

Наталья Никаноровна. Диви б денег не было, а то с такими-то деньгами, да все думают о чем-то да сокрушаются. Мы с дочкой люди небогатые, а не в пример веселее вашего живем. А будь-ка у меня деньги…

Луша. Уж какая у вас дочка красавица! Вот бы нашему Андрею Титычу.

Наталья Никаноровна. Что ж мне, набиваться, что ли, коли не хотят? Как же, была оказия! Да она к вашей жизни и не привыкнет: у нас каждый день веселье, а здесь точно хоронят кого. Я и постарше ее, да, кажется, с тоски бы пропала. Мы живем не по-вашему: у нас, что ни день, либо мы в гостях, либо у нас гости, а то так за город. Я так рассуждаю, милая: ученье наше было на медные деньги; как образованные люди живут, мы жить не можем, а денег-то на наш век хватит; по крайности, мы хоть весело поживем.

Луша. Пойти чай готовить! Никак, сама идет. (Уходит.)

Входят Мудров и Настасья Панкратьевна.

Мудров, Настасья Панкратьевна и Наталья Никаноровна.

Настасья Панкратьевна. Что это Кит Китыч не едет! У меня сердце не на месте. Присядьте, любезные гости!

Мудров. Присядем-с, присядем-с. Отчего не присесть. Ох-ох-ох! Грехи наши тяжкие!

Садятся.

Настасья Панкратьевна. Тяжкие, батюшка, тяжкие! (Наталье Никаноровне.) Да где ж дочка-то ваша?

Наталья Никаноровна. Да, чай, в саду гуляет.

Настасья Панкратьевна. Ну, пущай гуляет.

Наталья Никаноровна. Что ей с нами-то делать! Что мы ей за компания! Разговоры наши слушать скучно.

Настасья Панкратьевна. Скучно, матушка, скучно. Уж посидите вы у меня, бога ради, подождемте вместе Кит Китыча. Все как-то при людях лучше, а то одной-то мне страшно.

Молчание.

Так вот, Урлапий Гаврилыч, я и говорю…

Мудров. Харлампий, сударыня.

Настасья Панкратьевна. Да, Харлапий Гаврилыч! Так вот я и говорю: тяжело на свете-то жить! Уж как тяжело!

Мудров. Да, не легко-с, не легко-с.

Настасья Панкратьевна. Особенно кому с большими деньгами.