Ночь Ватерлоо - Григорий Александрович Шепелев
Марина. В раю? Не знаю. Мне почему-то кажется, что и там жить можно… если очень хотеть и сильно стараться. Но не тебе. Тебя в рай не пустят. Ты – слишком буйная дура.
Женя. Пожалуйста, сделай так, чтоб меня пустили туда!
Марина. Ты что, больная? Что значит сделай? Я не могу взять Бога за горло! Он ведь хитрее меня.
Женя. Скажи, ты можешь хоть раз побыть минут пять не хитрой, а умной? (кашляет)
Марина. Чего ты от меня хочешь, Женечка?
Женя. Я хочу, чтобы ты меня примирила с Богом. Это тебе ничего не стоит! Я умоляю тебя – пожалуйста, сделай так, чтоб он согласился на примирение!
Марина. Что за вздор? Я вроде бы шлюха, а не священник!
Женя. Маринка, тебе здесь больше никак нельзя оставаться! У участкового на лице написано, что он – сволочь. Если оперативники нас накроют, тебе – конец. Убийство они тебе не пришьют – я его ударила точно так же, как конвоира, и отпечатков наоставляла. Но тот, о ком ты так много знаешь, тебя получит!
Марина. Ну, и что дальше?
Женя. Оставь меня на соседней даче и уходи. Сегодня. Тогда мне будет легко.
Марина. А мне?
Женя. (сев) Маринка, ну как ты не понимаешь – я всё равно здесь загнусь без хороших антибиотиков! Ты ничем не можешь помочь!
Марина. Я не уверена, что твой Бог с тобой примирится, если по твоей просьбе я стану мразью. Слушай внимательно! Этот мент у меня вот где! (сжимает кулак и бьёт им по столику) Я на всё отделение компроматов нарыла вагон и маленькую тележку! Это, как говорится, раз. А два – получи подарок. И чтоб я больше нытья от тебя не слышала! (достаёт из-за пазухи две упаковки лекарств, кладёт их на столик)
Женя. (взяв одну упаковку и осмотрев её) Где ты это взяла?
Марина. Что за идиотский вопрос? В аптеке, конечно. Не на помойке же!
Женя. Ты встречалась с моим отцом?
Марина. Что за вздор?
Женя. Я ещё раз спрашиваю тебя по–хорошему: Ты встречалась с моим отцом?
Марина. Евгения Александровна, у вас бред начинается! Вы легли бы.
Женя, вскочив, хватает Марину за волосы и сдёргивает её со стула.
Марина. (грохнувшись на колени) Ты идиотка, что ли? Пусти!
Женя. (грубо швырнув её на пол) Я ведь тебя просила! Я тебя умоляла не делать этого!
Марина. (поднявшись) Дура! Как я могла с ним встретится? Я не знаю ни телефона его, ни адреса!
Женя. Ты фамилию его знаешь! Знаешь, что он – полковник воздушно–десантных войск, ветеран Афгана! Для такой суки, как ты, этой информации более чем достаточно!
Марина. Ладно, ладно! Ты только сядь! Если упадёшь, я с тобой возиться не стану.
Женя садится на постель, Марина – на стул.
Женя. (закрыв руками лицо) Это просто подлость! Как ты могла! Ну как ты могла! Боже мой, за что мне всё это?
Марина. Я не встречалась с твоим отцом. Поклянусь чем хочешь, что не встречалась!
Женя. Эти антибиотики стоят бешеных денег! Бешеных! Где ты ночью была?
Марина. Подумай, где я могла быть ночью, после которой у меня вдруг появились деньги.
Женя, опустив руки, молча, не двигаясь, смотрит в пол. Потом у неё начинается приступ кашля. Она ложится.
Марина. Мне уже тридцать четыре. Пришлось пропахать всю ночь. Десять лет назад я за два часа зашибала больше.
Женя. А ты шприцы , надеюсь, купила?
Марина. Купила, да не взяла! Ты только представь – я их на прилавке оставила! Вот что значит ночь не поспать. Сейчас посижу немножко и побегу за ними.
Женя. Думаешь, отдадут?
Марина. Пусть только попробуют не отдать – я их моментально приведу в чувство! Позавчера меня вёз из города экспедитор, который им привозит лекарства. Дорогой лопнуло колесо. Пока он его менял, я на накладные взглянула. Согласно им, он перевозил пятьдесят коробок. А выгрузили в аптеку пятьдесят пять! Я специально стояла рядом, делала вид, что на мужиков смотрю, а сама считала. Ты понимаешь? Он пять коробок со склада спёр и за полцены загнал их аптеке! Наверняка он так делает каждый раз! Если я сообщу об этом его начальнику, у хозяйки аптеки попа зачешется! Как ты думаешь, сколько можно на этом сделать? (берёт бутылку)
Женя. Мне, пожалуйста, больше не наливай.
Марина. Могла бы не говорить! Я лучше повешусь, чем ещё раз налью тебе что–нибудь крепче ряженки. Чуть башку мне не открутила своей костлявой ручонкой! (Налив себе, выпивает. Ставит стакан)
Женя. Как я тебе завидую!
Марина. Что за вздор!?
Женя. Знаешь, почему? Потому что ты не обидчивая. А я – ужасно обидчивая! Злопамятная.
Марина. Что есть, то есть. А кстати, за что ты на папу взъелась?
Женя. Да я уже говорила! Ты меня слушаешь хоть когда–нибудь?
Марина. Только тогда, когда ты со мной говоришь. Рассказывая о папе, ты говорила с ним. Не со мной, а с ним! Я ваш разговор не слушала, потому что я, как тебе известно, не люблю совать нос в чужие дела. Ненавижу просто!
Женя. (усевшись и помолчав) У Солженицына в «В Круге первом» есть такой персонаж – майор, который прошёл войну и после неё почувствовал, что она была самым лучшим периодом его жизни. Такое часто встречается. Находясь на пике судьбы, человек считает, что он ничего ещё не достиг, что самое главное – впереди, что жизнь только начинается! А потом, через много лет, он смотрит назад и думает: «Чёрт возьми! От меня зависели жизни сотен людей, исходы боёв, результаты спецопераций, я выносил из–под артобстрела раненого ребёнка, я шёл один на десятерых, от меня шарахалась сама смерть! Когда меня награждали, я задыхался от гордости за свою страну, и я думал, что это – лишь репетиция жизни? Так как могла моя жизнь после вот такой репетиции сползти к пропасти между мной и страной, точнее – её обломками, и к попыткам воспоминаниями вернуть то неповторимое ощущение взлёта?»
Марина. Это ты папу цитируешь?
Женя. Нет. Ему отравили воспоминания! Тот майор воевал за свою страну, за жизнь и свободу своих сограждан, а мой отец воевал, как ему сказали потом, напрасно. Войну признали ошибкой! Ты понимаешь? Он прошёл ад напрасно! Его товарищи там остались напрасно! Он не имеет права гордится прошлым! Его отец, ветеран Отечественной войны, имеет на это право, он – не
