Борис Акунин - Весь мир театр

И все же половина дела была сделана. Список подозреваемых очертился. Оставалось лишь проникнуть в этот круг, чтобы определить убийцу.

Прошел еще день, и все идеально устроилось. Больше не будет нужды действовать украдкой или подкупать прислугу. Пьеса про две кометы была принята к постановке, и Фандорин стал в труппе своим человеком. Воистину счастливое сочетание личного интереса с гражданским долгом.

Во время репетиции, задав разным людям по одному-два вроде бы случайных вопроса, он выяснил самое главное: кто в труппе имеет свободный, в любое время суток, доступ в реквизитную. Список подозреваемых сразу сжался до минимума. Бутафорским, реквизитным и костюмерным складами заведовал помощник режиссера Девяткин. К своим обязанностям он относился очень серьезно, ключей никому не давал и непременно сопровождал всякого, кому требовалось оттуда что-то взять. Проще всего положить на место кубок было бы ему.

Но в труппе имелся человек, которому санкции Девяткина не потребовалось бы — руководитель театра. Для того чтобы выяснить, брал ли Штерн у помощника ключ, пришлось бы задавать вопросы, а это было ни к чему, поэтому Фандорин решил оставить на подозрении обоих.

Третий фигурант прибавился почти случайно. По пьесе «плуту» Ловчилину выпала роль Киндзо, вора-карманника, то есть, выражаясь корректней, вора-рукавника, поскольку в японской одежде карманов не заведено и ценные вещи принято было хранить в рукавах. Косте доводилось играть карманника в пьесе по «Оливеру Твисту», и в ту пору он усердно изучал это непростое ремесло, чтобы убедительно выглядеть на сцене. Вот и теперь, вспомнив старое и расшалившись, молодой человек вздумал продемонстрировать свое искусство: во время перерыва потерся возле одного, другого, третьего, а после с хохотом вернул Регининой кошелек, Девяткину — носовой платок, Мефистову — пузырек с каким-то лекарством. Василиса Прокофьевна добродушно обозвала ловкача «прохвостом», Девяткин просто заморгал, а вот Антон Иванович закатил скандал, крича, что порядочный человек не позволит себе шарить по чужим карманам даже в шутку.

После этого комичного инцидента Фандорин занес в свой мысленный реестр и Ловчилина. Вытащил у Девяткина платок, значит, мог изъять и ключ.

Еще через день нехитрая операция в старинном сыщицком жанре «лов на живца» была разработана и осуществлена.

Днем Эраст Петрович втихомолку наведался в реквизитную, прибегнув к помощи отмычки. Положил возле кубка свой хронометр «Буре». Обернулся на шорох — заметил на полке слева большую крысу, наблюдавшую за ним с презрительным спокойствием.

— Д-до скорого свидания, — сказал ей Фандорин и вышел.

Потом, когда в пять часов (еще одна традиция) все пили чай из самовара, разговор опять зашел о Смарагдо-ве. Актеры принялись гадать, с какой-такой беды он решил уйти из жизни.

Эраст Петрович, вроде бы размышляя вслух, но при этом громко протянул:

— Самоубийство? Как бы не так… Все к нему обернулись.

— А что ж, если не самоубийство? — удивился Простаков.

— На этот вопрос я вам скоро отвечу, — уверенно сказал Фандорин. — Есть кое-какие предположения. Собственно, даже не предположения, а факты. Ни о чем пока не спрашивайте. Завтра я буду знать наверняка.

Элиза (это было еще самое начало их отношений) укорила его:

— Перестаньте говорить загадками! Что вы узнали?

— Это из области ясновидения? — спросил Штерн — без иронии, а совершенно серьезно. (Щека у него дернулась нервным тиком. Или показалось?)

Мефистов стоял спиной и не обернулся. Это было странно — неужто не заинтересовался такой пикантной темой?

Что Девяткин? Улыбнулся, оскалив зубы. Глаза смотрели на Фандорина неподвижно.

Ладно, переходим ко второму акту.

Перед Эрастом Петровичем стояли два стакана чая. Он взял их в руки, посмотрел на один, на другой и задумчиво повторил реплику Клавдия, на глазах у которого Гертруда выпивает яд:

— «Отравлен кубок тот. Теперь уж поздно…» Да, именно так все и было. Два кубка, в одном из них с-смерть…

Эти слова он нарочно произнес еле слышно, почти шепотом. Чтобы их разобрать, убийце пришлось бы приблизиться или вытянуть шею. Отличный метод, изобретенный принцем Датским в сцене «мышеловка». Когда подозреваемые определены, проследить за их реакцией нетрудно.

Штерн ничего не слышал — он о чем-то заговорил с Разумовским. Мефистов так и не повернулся. Зато помощник режиссера весь подался в сторону Фандорина, а странная его улыбка сделалась похожа на гримасу.

Вот и всё расследование, с некоторым даже сожалением подумал Эраст Петрович. Попадались нам шарады по-заковыристей.

Можно было бы, конечно, взять преступника в оборот прямо сейчас, косвенных улик достаточно. Вычисляется и предположительный мотив: жажда сыграть Лопахина. Тем, кто не знает театральной среды, версия покажется фантастической. Вряд ли в нее поверит и правосудие, тем более что улики сплошь косвенные.

Значит, преступника нужно взять с поличным, чтоб не отвертелся.

Что ж, начнем акт третий.

Эраст Петрович полез в жилетный карман.

— Вот тебе раз. А где же мой хронометр? Г-господа, никто не видел? Золотой, «Павел Буре»? У него еще брелок в виде лупы.

Часов, естественно, никто не видел, но большинство актеров, желая услужить драматургу, немедленно начали искать. Заглядывали под кресла, просили Эраста Петровича вспомнить, не мог ли он оставить хронометр в буфетной или, пардон, в ватерклозете.

Он хлопнул себя по лбу.

— Ах да, в рекви… — и, как бы спохватившись, не договорил — закашлялся.

Интермедия примитивнейшая, рассчитанная на дурачка. Но Фандорин, честно сказать, и не был склонен высоко оценивать умственные способности оппонента.

— Ничего, не б-беспокойтесь, господа, я вспомнил, — объявил он. — После заберу. Оттуда не пропадет.

Девяткин вел себя, как злодей в какой-нибудь провинциальной постановке, то есть почти карикатурно: весь пошел пятнами, кусал губы, кидал на Эраста Петровича бешеные взгляды.

Ждать оставалось недолго.

Репетиция закончилась. Актеры стали расходиться.

Эраст Петрович нарочито медлил. Сел нога на ногу, закурил сигару. Наконец, остался в одиночестве. Но и тогда не заторопился. Пускай преступник понервничает, потомится.

Вот в здании стало совсем тихо. Пожалуй, пора.

Он вышел на лестницу, спустился на служебный этаж. Глухой коридор, куда выходили двери складских помещений и мастерских, был темен.

Фандорин остановился перед реквизитной. Подергал ручку. Заперто — надо полагать, изнутри.

Открыл отмычкой. Внутри — кромешный мрак. Можно было бы включить электричество, но Эраст Петрович хотел облегчить преступнику задачу. Полоски тусклого света, сочившегося из коридора, было вполне достаточно, чтобы дойти до полки и взять оставленные там часы.

Идя через тьму и каждый миг ожидая нападения, Фандорин не без стыда ощутил приятнейшее возбуждение: пульс отбивал барабанную дробь, кожа покрылась мурашками, каждый нерв звенел от напряжения. Вот истинная причина, по которой он не припер доморощенного Борд-жиа к стенке, не опутал цепочкой улик. Захотелось встряхнуться, освежиться, разогнать кровь. Любовь, опасность, предвкушение победы — это и есть настоящая жизнь, а старость подождет.

Не так уж он и рисковал. Разве что преступник вздумает стрелять, но это маловероятно. Во-первых, услышит сторож, вызовет полицию. Во-вторых, судя по представлению, которое сложилось у Фандорина об ассистенте, сей «Лермонтов для бедных», как метко и безжалостно обозвал его Штерн, выберет какой-нибудь способ потеат-ральней.

Тем не менее слух Эраста Петровича был в полной мобилизации, готовый уловить тихий щелчок взведенного курка. Попасть в темной комнате по быстро двигающейся черной кошке (Фандорин сегодня был в черном сюртуке) не так-то просто.

Местоположение убийцы он уже определил. Из правого угла донеслось легчайшее шуршание. Никто кроме Фандорина, в свое время специально учившегося слушать тишину, не придал бы этому звуку значения, а Эраст Петрович сразу понял: это шелест ткани о ткань. Затаившийся в засаде человек поднял руку. Что в ней? Холодное оружие? Что-нибудь тупое и тяжелое? Или все-таки револьвер, а курок был взведен заранее?

На всякий случай Фандорин сделал быстрый шаг в сторону, из сероватой полосы света во тьму. Стал насвистывать романс Алябьева «Соловей мой, соловей», особенным образом: сдвинул губы вбок, сложил трубочкой. Если преступник целится, у него возникнет иллюзия, что мишень стоит на шаг левее.

Ну же, мсье Девяткин. Смелей! Жертва ни о чем не подозревает. Нападайте!

Однако Эраста Петровича ожидал сюрприз. Щелкнул выключатель, и реквизитную залило электрическим, очень ярким по контрасту с темнотой, светом. Вот, оказывается, зачем поднимал руку ассистент.