Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу - Юлиан Семенов
МЕРКУЛОВ. Все-таки придется отдать Семенову портфель военного министра.
МЕРКУЛОВ-МЛАДШИЙ. Боюсь, что это – единственный шанс уломать старого козла.
Входит ФРИВЕЙСКИЙ.
Ванюшин, надо давать сегодня комментарий – «Бой за монолитность нашу выигран».
ВАНЮШИН. Ну что ж… Если так – через полгода будем в Москве.
Входит японский генерал ТАЧИБАНА.
ТАЧИБАНА. Господа, вы слыхали заявление Семенова?
МЕРКУЛОВ. Оно еще не сделано им, генерал.
ТАЧИБАНА. Оно уже сделано для американцев. Он объявил вас низложенными.
МЕРКУЛОВ-МЛАДШИЙ. Ванюшин, что делать?
ТАЧИБАНА. Главное – не горячиться. Сейчас пригласим атамана и вместе постараемся все урегулировать, мне непонятна столь быстрая смена настроений у Семенова. Это – загадочное заявление.
МЕРКУЛОВ-МЛАДШИЙ. Никаких регулировок! Ванюшин, давайте в газету сообщение об аресте атамана.
ТАЧИБАНА. Если вы не договоритесь с Семеновым, мне будет трудно помогать вам дальше.
МЕРКУЛОВ. Как прикажете понять?
ТАЧИБАНА. Понять это просто. Мы можем помогать только реальной, единой силе.
МЕРКУЛОВ. Фривейский, узнай, где атаман.
ФРИВЕЙСКИЙ уходит.
Попытка – не пытка, хотя данная попытка – настоящая пытка для нас.
ТАЧИБАНА. Это – мудрый акт.
Возвращается ФРИВЕЙСКИЙ.
ФРИВЕЙСКИЙ. Атаман уехал к себе на пароход.
МЕРКУЛОВ-МЛАДШИЙ. А что, ежели он свои войска собирает?
МЕРКУЛОВ. Переговоры прерваны не по нашей вине! Семенов – вне закона. Компромисс невозможен.
МЕРКУЛОВ и ФРИВЕЙСКИЙ уходят.
ТАЧИБАНА. Господин Ванюшин, мы – тихая нация, мы мало говорим, но поступаем по закону здравомыслия. В такой ситуации нам будет глупо отказываться от переговоров с красными, ибо в стане наших друзей начинается разброд.
ТАЧИБАНА уходит. ВАНЮШИН остается один и бурчит под нос ругательства. В кабинет осторожно заглядывает ИСАЕВ.
ИСАЕВ. Николай Иванович, стенографистка прибыла.
ВАНЮШИН. Пошлите ее к черту.
ИСАЕВ. Заманчивый маршрут.
ВАНЮШИН. Зря смеетесь. Все не так радостно, как казалось утром.
ИСАЕВ. Обойдемся с Божьей помощью.
ВАНЮШИН. Дело сложнее, чем вы думаете. Боюсь, что японцы могут начать тур вальса с красными. Одна надежда: красные станут в позу: мол, с империалистами не желаем разговаривать. Они любят эдакие детские фразочки. А если согласятся на переговоры с японцами – трудно нам будет, трудно. Едем в офис, будем думать, как обмануть Блюхера.
Картина пятая
Кабинет военного министра ДВР БЛЮХЕРА в Чите. Сейчас в кабинете БЛЮХЕР и японский консул ШИВУРА.
ШИВУРА. Позволит ли господин русский министр, самый молодой военный министр в мире, оторвать несколько мгновений его драгоценного времени?
БЛЮХЕР. Позволит, чего там…
ШИВУРА. Весьма благодарен. Направляясь к вам, я не уставая восторгался восхитительной красотой читинского неба, чуть тронутого отблесками ранней зари, а потому похожего на гравюры мастеров позднего Ши-Чжу-синя.
БЛЮХЕР. Не согласен, милый Шивура. Мастера эпохи позднего Ши-Чжу-синя любили писать воду, особенно морские заливы, причем при закате солнца. Сегодняшняя утренняя заря скорее похожа на живопись мастеров школы Намато.
ШИВУРА. Мой дорогой министр, я потрясен вашей эрудицией.
БЛЮХЕР. Мы эдак не выцарапаемся из обоюдных комплиментов. С чем пожаловали, валяйте начистоту.
ШИВУРА. Наша концепция – это концепция разумного и выгодного мира. В том случае, если ваше правительство, измученное войной, захочет найти почву для переговоров с правительством божественного Микадо, все сдвинется с мертвой точки.
Появляется АДЪЮТАНТ.
АДЪЮТАНТ. К вам американский консул Норс.
ШИВУРА. Мерзавец, жена отказала ему от дома.
БЛЮХЕР. Просите.
ШИВУРА. Господин министр, нельзя же так! Надо с глазу на глаз!
Входит НОРС.
НОРС. Здравствуйте, мистер Блюхер.
ШИВУРА. О мой дорогой Норс, я счастлив вас видеть, жена сердится, вы совсем забыли ее!
НОРС. Я ее всегда помню.
БЛЮХЕР. Как я погляжу, американские дипломаты весьма ревнуют своих японских коллег.
ШИВУРА. Ну что вы, мы такие друзья.
НОРС. Да, неразливанные, как говорят в России. Мистер Блюхер, я пришел просить вас о милости.
БЛЮХЕР. Пожалуйста.
НОРС. Моя дача находится в Березах, а там ваше артиллерийское ведомство открыло полигон. Бесконечная стрельба… Поверьте, большей неприятности трудно представить.
БЛЮХЕР. Большие неприятности не бывают продолжительными, а малые не заслуживают того, чтобы обращать на них внимание.
ШИВУРА. Прекрасно сказано. Честь имею откланяться.
БЛЮХЕР. Куда же вы заторопились, господин Шивура? Я еще вам не ответил.
ШИВУРА. Позже, позже поговорим, до свиданья, до свиданья…
БЛЮХЕР. Ну зачем же откладывать в долгий ящик?
НОРС. Как это поется: «Петушок, петушок, золотой гребешок!»
ШИВУРА. Мой милый Норс, у нас как раз был разговор, напоминающий по своей трепетности объяснение влюбленных петушка и курочки.
БЛЮХЕР. Занятно – кто из нас петушок, а кто курочка?
НОРС. Обожаю подслушивать чужие секреты.
БЛЮХЕР. Профессия у вас такая.
НОРС. Плохих профессий нет, мистер Блюхер.
БЛЮХЕР. Разумно. Так вот, дорогой Шивура, мое правительство радо сообщить вам, что ваши предложения о начале мирных переговоров между ДВР и Японией приняты нами и в ближайшие дни наша делегация будет готова выехать в то место, которое мы согласуем по дипломатическим каналам. Всего хорошего, господа!
НОРС и ШИВУРА уходят.
А теперь пусть у вас перья летят, петушки и курочки. Ну, будет сейчас драка у дипломатов!
Центр сцены. Рельсы, уходящие в Москву, длинный стол. Идет заседание правительства ДВР в Чите.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ. Друзья, мы собрали заседание кабинета Дальневосточной республики по крайне важному вопросу – о мирных переговорах с Японией. Поэтому я призываю вас соблюдать сдержанность в дискуссии. Мнения могут разделиться – я понимаю и народного социалиста Шрейбера, и товарищей левых эсеров, и моего коллегу Блюхера. Прошу.
ШРЕЙБЕР. От имени фракции народных социалистов я требую, чтобы Блюхер выступил с обоснованием своей точки зрения.
БЛЮХЕР. Я подожду. Мне важней пока вас послушать.
ПРОСКУНЯКОВ. Позвольте? Я считаю, что абсолютно правы те эсеры и народные социалисты, которые в самой категорической форме выступают против переговоров в Токио. Я как левый большевик поддерживаю моих коллег по кабинету. Вести революционную пропаганду – с одной стороны, и садиться за стол переговоров с теми, против кого агитируешь, – с другой стороны, – есть не что иное, как проституирование и беспринципность! Этот вопрос я беру в общем, так сказать, государственном срезе.
МЕНЬШЕВИК. А в партийном? Как в партийном?
ПРОСКУНЯКОВ. Я не собираюсь ни с кем сводить счеты в момент, который по своей позорности близок к Бресту. Ребенок, который видит, как его отец, только что получивший плевок в лицо, вместо пощечины оскорбителю начинает снимать пылинки с его плечиков, навсегда и отныне потеряет любовь к такому отцу и веру в него.
БЛЮХЕР. Даже Достоевский такой темы не брался решать, быть может, наоборот, ребенок поймет всю трудность положения и поможет отцу пережить ужас оскорбления.
ПРОСКУНЯКОВ. Политика – не арена для литературных упражнений! Перестаньте
