Эжен Скриб - Бертран и Ратон, или Искусство заговора
Как круги по воде от брошенного камешка, действие вовлекает все новых и новых персонажей: король, и королева, и правящее окружение. Революция просчитывается Бертраном, как партия в шахматы, с учетом всех обстоятельств, он точно знает, что «народ всегда становится на сторону угнетенного» и что вождем революции надо выбрать героя. «Конечно, я вождь! – восклицает Ратон. – Но мне ничего не говорят, мне ничего не приказывают. Это непостижимо!» Все узлы, искусно сплетенные Скрибом, начинают развязываться в пятом действии. Революция победно завершена! Бертран становится первым министром при королеве, а Ратон назначается поставщиком шелковых товаров для двора. Фактически он и был им, снабжая шелком двух королев. Теперь, после революции, вчерашний вождь подводит итог – рискуя сыном, жизнью, состоянием, Ратон растерял половину своей клиентуры.
После этой пьесы Французская Академия начала всерьез рассматривать кандидатуру Скриба на место одного из сорока «бессмертных». Надо заметить, что сам Скриб ни до своего избрания, ни после него никогда не испытывал особого пиетета перед Академией. Как и все, он с детства знал историю знаменитого «спора о Сиде», когда великий Корнель, стихи которого часто цитируют персонажи Скриба, был подвергнут смешному шестимесячному разбирательству, результатом которого стал позорнейший вердикт: «Сид», прекраснейший «Сид» не является шедевром! Вполне достаточно уже этого факта, чтобы Академия была скомпрометирована навеки. Но «бессмертные» академики без устали придумывали все новые и новые способы саморазоблачения. Они долго торговались с самим Мольером, великим Мольером, в обмен на членство в Академии вынуждая его, первого актера короля, перестать выходить на сцену. Но и этого им показалось мало, когда, получив отказ от Мольера, уже посмертно, они все-таки причислили его к «бессмертным», украсив его бюст весьма двусмысленной надписью: «Rien ne manque a sa gloire, il manquait a la notre». («Ничто недостает для его славы, его недоставало для нашей»). Можно ли после всего этого стремиться стать «бессмертным»? В разные годы Скриб так или иначе «проходился» по поводу Академии в своих пьесках:
«– Жена академика! Ни слова, сударь… Я требую уважения к нашим шефам, к ветеранам литературы.
– О, я готов снять шляпу… Но нельзя же не признать, что муж-академик – самый удобный муж на свете! Прежде всего, он привык закрывать глаза…» («Шарлатанство»)
Или же такой пассаж: «…когда-то во времена Мольера, над женщинами развитыми было принято смеяться; тогда они были только «учеными женщинами»… Но в наши дни, когда им наскучило служить вечной мишенью для острот, ученые женщины превратились в журналисток, и с этой минуты насмешники притихли… они боятся… Ну вот, как раз в моем салоне и создаются литературные репутации и подготавливаются выборы в Академию! Слава и выгода моим друзьям, горе тем, кто не из их числа!» («Пуф, или Ложь и истина»)
Трезвомыслящий, а потому циничный, Скриб не стремился в Академию; «бессмертные» были вынуждены его принять. Во-первых, Скриб, пожалуй, единственный из поколения «романтиков» не посягнул на разрушение классической формы пьесы, напротив, он виртуозно владел ею. И, во-вторых, от «феномена Скриба», самого популярного, самого плодовитого, самого репертуарного автора Франции 20 – 40-х годов, нельзя было просто отмахнуться. С действительностью приходилось считаться даже «бессмертным». Интонация оправдывающаяся, вынужденная, легко читается в приветствующей Скриба речи секретаря Академии, Вильмена: «Вас прельщал успех более легкий и скорый. Вместо того чтобы сосредоточить вашу комическую силу на каком-нибудь предмете, требующем долгого размышления, вы раздробили ее на тысячи блистательных очерков».[5] Высокой оценки Вильмена удостоилась пьеса «Бертран и Ратон», которую он назвал политической комедией. Это высокая похвала из уст почтенного историка литературы! Академики не могли знать, что лучшие комедии Скриба еще впереди.
В 1837 году в Комеди Франсез с блеском прошла его новая комедия, «Товарищество, или Лестница славы». Как раз в эти годы правительство Луи-Филиппа издало закон, воспрещающий всякого рода общества, – власть боролась с политическими заговорами и тайными объединениями. Скриб, беспристрастно вглядывающийся в действительность, в лихорадочную жизнь делового Парижа, немедленно раскрыл самый мощный, самый крупный заговор, который невозможно уничтожить, даже разоблачив! Он – продукт любого либерального общества. «А что тут странного, – говорит один из персонажей этой пьесы, – мы живем в век акционерных обществ. Все устраивается через предприятия и объединения… и точно так же создаются репутации… В одиночку человек не в состоянии возвыситься. Но если мы взберемся друг дружке на плечи, то и последний из нас, как бы ни был он мал, покажется великим». «Быть последним даже выгодно, – подтверждает его собеседник, – последние забираются выше всего».
В этот мир, в котором все сферы насквозь коррумпированы, Скриб помещает наивного молодого человека Эдмона, адвоката, который говорит о себе: «Я – сирота, почти без средств…» Не вспоминал ли Скриб самого себя? Эдмон честен и убежден в том, что достоинства и заслуги каждого человека при честном труде обязательно будут оценены.
Такие герои, как Эдмон, не первый раз появляются у Скриба. И в водевилях и в комедиях легко отыскать застенчивого молодого человека без средств, но с идеей, с уверенностью в победе морали, с надеждой добиться успеха честным путем. Скриб никогда не смеется над ним, потому что в таком персонаже заложено то здоровое нравственное чувство, которое есть в каждом человеке. Именно перед таким персонажем, через его восприятие показывает Скриб механизм воцарившихся после революции отношений:
«– В будущем месяце мне дадут орден Почетного легиона. Теперь моя очередь.
– Кто же так решил?
– Наши… те, которые, как и я, возглавляют фалангу молодых – они ведь тоже возглавляют, мы все ее возглавляем. Нас человек десять закадычных друзей, и мы друг друга продвигаем, друг друга поддерживаем. Друг другом восхищаемся, мы составляем общество взаимного восхваления… Один вкладывает свое состояние, другой вкладывает свой гений, третий ничего не вкладывает, но в конце концов все уравновешивается, и, продвигая друг друга, мы все как один достигаем своей цели».
Но не разочарование Эдмона представляет для Скриба интерес. К тому же Скриб знает, что освободить человека от собственных иллюзий невозможно, если он не захочет это сделать сам. Потому какие бы тайные пружины механизма современного мира ни раскрывались перед таким Эдмоном, он все равно будет уверен, что благополучный исход – результат его честного и искреннего служения Истине.
Перед зрителем новоиспеченный «бессмертный» разворачивает широкую картину выборов депутатов, борьбу за голоса избирателей, прохождения законов, борьбу за вакантное место – одним словом, все хорошо знакомые нам атрибуты демократического государства, в котором залогом процветания и успеха является многопартийность: «К чему эти споры? Они только разобщают нас, вредят нам… Мы все здесь товарищи, друзья! У дружбы может быть только одно мнение… А если на первый взгляд представляется, что у нее их два, три и даже больше, так тем лучше. У нас есть поддержка и опора во всех партиях. Мы стоим друг за друга, и если мы, по видимости, находимся в противоположных лагерях, то это только для нас выгодно… Вот вы, допустим, за империю, вы – за монархию, мой друг Дютилье – за республику, ну а я – я за всех вас! Прекрасный союз, тем более прочный, что основан он на самых почтенных началах – на началах взаимной выгоды». Нам сейчас остается только удивляться, как все эти скрибовские пассажи пропускала цензура! Но Скриб – король водевиля – помнил о законах жанра. Направо и налево рассыпая такие вот, например, афоризмы: «На свете существует три сорта друзей: друзья, которые нас любят, друзья, которые нас не любят, и друзья, которые нас ненавидят», он последовательно продолжал играть свою роль – роль легкомысленного остроумца, точно давая характеристику современного театрального мира:
«– Да, мой друг, у нас теперь гений на гении!
– Это жаль! Лучше побольше бы умов.
– Э, мой друг! Сейчас не те времена… Это было хорошо прежде… когда пользовались успехом всякие безделицы и пустячки… во времена Вольтера и Мариво. В наш положительный деловой век развлекаются, сыплют остротами одни глупцы».
Когда Скриб держал ответную речь при вступлении в Академию, он точно сформулировал: «Театр и общество всегда находились в прямом противоречии». Он, человек театра, идеально владеющий законами сцены, понимал, что комедия – единственный способ заставить людей смеяться над собой, над пустотой современной жизни. Налаживающийся, входящий в более или менее упорядоченный после всех революционных потрясений быт современному зрителю неинтересен. От сцены он ждал неистовых страстей, роковых любовных историй, чудовищных преступлений, всего того, что давало ощущение жизни, насыщенной, наполненной чувствами, поднимающими человека над механистичностью буржуазного существования, когда цели определены и задачи поставлены. Романтическая драма и мелодрама с лихвой восполняла это чаяние. Потребность современной публики остро чувствовал также Скриб, который нагнетал не страсти, а веселье, не ужасы, а смех. Особое место среди комедий Скриба занимает «Стакан воды, или Причины и следствия».
