Марина Дяченко - Магия театра (сборник)
Эмме не везло с мужчинами. Никогда. Наверное, она сама виновата.
Росс не может быть ее любовником… Росс — нечто большее, чем любовник. Росс — единственный зритель ее спектакля, ее премьеры…
Пустота внутри. Опустошение — хорошо, покойника вынесли, живем дальше…
Она опустила голову на подушку, вздрогнула — уколола ухо. В полутьме выдернула из подушки перо — рябое, крупное, носительницу его давно съели, а перо — вот оно…
Провела пером по щеке. Еще раз.
— Росс… ты спишь?
Тишина. Потрескивают, прогорая, дрова.
* * *Снег валил, соединяя землю и небо. Они стояли на вершине горы, и Эмма заранее прикидывала, как придется спускаться, и не сломает ли кто-нибудь шею, и не утонет ли в снегу.
Ветра не было. Снег падал вертикально, и чем дольше они стояли и смотрели, тем тише становилась Эммина тревога. Шло время, отсчитывалось падением снежинок, Эмма не замерзла, но успокоилась. Не равнодушие — спокойствие; снег валил, и ничего красивее Эмма не видела в жизни.
Росс молчал. Водил веточкой по снежной целине, выстраивая не то узоры, не то графики. Беззвучно шевелил губами. Сперва Эмме нравилось смотреть, как он рисует, но потом захотелось вернуть его внимание к собственно Эмминой персоне.
— Они похожи на отпечатки пальцев, — медленно сказал Росс, отвечая не то на собственные мысли, не то на немое Эммино побуждение. — На белые отпечатки… Нет, вода лучше. Или ветер. Или… Знаешь, есть предание. Мальчики уходят в лес — и в некоторых из них вселяются души упавших деревьев.
— Да? — спросила Эмма после паузы. Вопрос получился какой-то скептический.
— Ну да, — сказал Росс. — Дерево — то, что движется, и то, что неподвижно…
— И что происходит с этими мальчиками?
— Ничего особенного… Представь, что ты дерево. А все вокруг движется… и остается неизменным. Каждая капля дождя становится событием. А впереди сто лет…
— Так что же происходит с этими мальчиками?
— Да не бывает таких мальчиков, это всего лишь легенда. Если понимаешь, что такое мгновение… И таких мгновений — бесконечное множество… Может быть, это скучно.
Снежинки летели гроздьями. Семьями.
— Расскажи о своей книге, — попросила Эмма.
Росс внимательно на нее посмотрел. Перевел взгляд на каракули на снегу; они бледнели на глазах, исчезали, будто и не было.
— Слишком холодно, — сказал наконец. — Надо идти… Как-нибудь потом.
* * *Когда они скатились с горы, когда, пошатываясь и посмеиваясь, поднялись на ноги, когда Росс взялся сбивать с Эмминой куртки налипший снег, когда она ощутила его тяжелую руку на своем боку, когда он стал сдувать снежинки с ее волос — она вдруг подумала с обидой, что, может быть, он просто не видит в ней женщину?
Может быть, она навсегда останется для него Сашей, тощим пареньком с короткой стрижкой, учеником, ребенком?
— Боюсь, у меня не получится вообразить себя ни деревом, ни ручьем, — сказала она, отстраняясь.
Прошла секунда, прежде чем он оторвал ее от земли. Приподнял. Привлек к себе:
— Ты не ручей. Ты река…
Снег перестал.
Когда они уже подходили к крайнему дому единственной сельской улицы, тучи — вернее, одна большая, на все небо, туча — стянулась к востоку, будто навстречу огромному пылесосу, а западный край ее загорелся и пропустил солнце.
* * *Эмма распечатывала пачку чая. Сперва осторожно разорвала прозрачную пленку, и пленка зашуршала, обнажая картонную коробочку с поверхностью и тисненой и гладкой, похожей на старинный переплет. Эмма надорвала блестящий клапан, и коробка открылась, а внутри, как сокровище в сундуке, лежала еще одна упаковка — из зелено-вато-желтой фольги, и когда Эмма разрушила ее целостность, ей в лицо пахнуло чаем, солнцем и еще чем-то из детства, хотя в Эммином детстве упаковки чая были совсем другие…
Росс снял с печки кипящий чайник и по очереди наполнил две большие алюминиевые кружки. В кипятке вертелись, распрямляясь, черные листья чая.
Они сидели перед печкой, почти соприкасаясь головами. Над кружками поднимался пар; потом Эмма открыла чугунную дверцу и осторожно, кончиками пальцев берясь за каждое поленышко, добавила топлива в маленький деревенский ад.
Несколько хвоинок попало в огонь по ошибке. И каждая тут же свернулась красным кольцом.
Эмма оторвала взгляд от огня — и покосилась на сидящего рядом. Росс выводил цепочку знаков на обрывке бумаги; заметив Эммино внимание, отвлекся и поднял голову. То ли потому, что в глазах у нее отпечаталось пламя, то ли потому, что в комнате было почти темно, но Росс смотрел так не по-человечески и так глубоко, что у Эммы закружилась голова, будто от высоты, и она быстро потупилась.
— Что случилось? — спросил Росс.
— Ой, — сказала Эмма. — Извини.
— Тебя что-то напугало?
— Нет, — сказала Эмма. — Просто закружилась голова.
Она избегала смотреть на него.
— Надо бы нам сходить к роднику, — сказал Росс после паузы. — Завтра уже не пройдем, тропинку развезет.
— Откуда ты знаешь? — почти выкрикнула Эмма.
— Что — откуда?
— Откуда ты знаешь, что тропинку развезет?
— Чего тут знать, — сказал Росс, глядя на исписанный листок. — Завтра по прогнозу плюс пять.
Эмма молчала. Ей сделалось неловко.
И, чтобы загладить эту неловкость, она сказала:
— Тогда пойдем к источнику.
* * *Росс шел впереди, светил фонариком; справа и слева от тропинки громоздились сугробы, но снег не скрипел уже — мялся беззвучно, и в воздухе был запах не мороза, а воды.
А какое сегодня число, вдруг подумала Эмма. Какой день недели?
В этот момент тучи на небе разошлись, освобождая луну, и Росс выключил фонарик. И Эмма заново увидела все вокруг — темное небо в светлых перьях облаков, далекие огни, острые, как иголочки, черно-белые горы в снегу и в хвое, тропинку и человека, идущего впереди.
И забыла, о чем только что волновалась.
Источник был просто ямой в земле и в снегу, и, когда Росс посветил вниз фонариком, Эмма увидела, что вода в нем будто закипает. Лопались на черной поверхности пузырьки; Росс спустил в источник кружку на веревочке, и, коснувшись воды губами, Эмма убедилась, что пузырьки колючие.
Странно — вода вовсе не была ледяной. Она казалась чуть ли не теплой.
— Какое сегодня число? — вспомнила Эмма, передавая кружку Россу.
Росс странно на нее посмотрел. Заминка была секундная; Эмма не знала, как ее объяснить. Добро бы он просто вспоминал число — но нет, взгляд его снова обратился куда-то внутрь, как будто Эмма спросила про важное и болезненное. Как будто Эмма была роботом-андроидом и не знала об этом, и вот спросила Росса, где ее родители…
— Я не помню, — сказал Росс. — Надо посмотреть календарик.
И они пошли обратно, но теперь Эмме было почему-то тревожно. Она принялась отсчитывать день за днем — в обратном порядке, и скоро поняла, что они больше недели живут в домике с печкой, и что именно сегодня день премьеры, и что сейчас, в эти самые минуты, начинается второе действие, и народная артистка Стальникова появляется в глубине сцены, впряженная в тележку.
Эмма поняла, что это ни капельки ее не волнует. Открытие так удивило ее, что она остановилась.
Десять дней назад… Кажется, что прошло десять лет.
Что такое десять лет для дерева, которое стоит на берегу ручья? Осенью мимо проплывут листья, по числу дней в году. Триста шестьдесят пять фигурных оттисков проплывут один за другим, все похожие — и ни пары одинаковых…
Эмме показалось, что внутри у нее растет лес. Трогает верхушками небо.
* * *В городе не было снега. Слякоть уже подсыхала.
В квартире пахло непроветренным жильем.
Открыв повсюду форточки, Эмма влезла под душ и провела полчаса в блаженной истоме. Уже вылезая, уже завернувшись в большое розовое полотенце, обратила внимание на календарик, наклеенный на дверь ванной изнутри; календарь был прошлогодний, с логотипом какого-то женского журнала. Эмма, нимало не задумываясь, взялась отдирать его.
Наклейка поддавалась плохо — сходила, оставляя после себя уродливое пятно старого клея, а слой краски растрескался, осыпался и остался у Эммы на ладонях. Крохотные числа прилипли к ее пальцам — черные и красные, выходные и будничные, маленькие дни ушедшего года, и она смотрела на них завороженно, и вдруг — на секунду — ощутила всей своей мокрой теплой шкурой все то, о чем говорил у водопада Росс.
* * *Она явилась в театр, и вахтерша уставилась на нее, как на привидение.
Девочки в гримерке щебетали неестественно громко, суетились, рылись в тумбочках, пряча глаза; весть о появлении Эммы распространилась, вероятно, как пожар в степи, потому что уже через пять минут в дверь заглянула завтруппой:
