Полное собрание сочинений в десяти томах. Том 5. Пьесы (1911–1921) - Николай Степанович Гумилев
По всей стране, как рыжие орлы.
И как-то вечером на состязанье
Певец из племени Бену-Ассад
(Так ненавистно мне это названье!)
Запел и на меня направил взгляд:
«Был Годжр из Кинда воин очень сильный,
И сильно плачет Годжрова жена...»
Я понял всё, увидел столб могильный
И умертвил на месте крикуна.
Домой я моего погнал верблюда
И мчался восемь дней, и наконец
Увидел: вместо башен — камней груда,
Обрывки шкур в загоне для овец.
Тогда я, словно раненая птица,
К Константинополю направил путь.
Я думал: Кесарь может согласиться,
Несчастному поможет как-нибудь.
Шесть тысяч копий, да четыре — луков,
Да две — людей, приученных к мечу,
Да сколько надо для отряда вьюков
Я попросить у Кесаря хочу.
Евнух
Зачем же Кесарь вмешиваться будет
В пустые распри чуждых нам народов,
Какую славу или прибыль может
Он получить от этих малых войн?
Имр
Когда Бену-Ассад, народ коварный,
Давно заслуженную примет часть,
То вся страна, навеки благодарна,
Клянусь, признает Кесареву власть.
Евнух
Не знаю я, как отнесется Кесарь
К завоеваньям, часто ненадежным,
Порою трудным и всегда ненужным,
Но доложу. Быть может, ты слыхал,
Что начали мы преобразованье
Всех императорских постановлений
В один обширный, полный свод законов,
Дабы никто в народе не страшился
Ни яда языка, ни злых коварств.
К чему же нам теперь завоеванья?
Но все ж я доложу. Однако прежде
Ответь мне правду: ты не манихей?
Как помышляешь ты о Воплощенье?
Имр
В пустыне думать некогда о Боге.
Там битвы, львы и зыбкие пески.
Но я однажды видел у дороги,
Как черный камень молят старики.
Евнух
Ну что ж! Язычник может быть крещен,
Еретика исправит лишь железо.
Ты знаешь, для похода нужен вождь,
Доместик пеших воинов и конных,
Знакомый и с народом, и с пустыней,
Во всем покорный Кесаревой воле...
Что, если бы мы выбрали тебя?
Имр
С тех пор как я, бродяга безрассудный,
Узнал о том, что мой отец убит,
Я вечно слышу сердцем голос чудный,
Который мне о мщенье говорит.
И этот голос, пламенем пропитан,
В толпе и битве заглушил бы всех,
Как будто тот, кому принадлежит он,
Одет в броню и леопардов мех.
Я клялся не носить духов в фиоле,
Не есть свежины, и не пить вина,
И не касаться женщины, доколе
Моя обида не отомщена.
Евнух
Зачем же ты приехал в Византию,
Смешной дикарь? Таких, как здесь, духов
Из мускуса, из розового масла,
Из амбры и раздавленных левкоев
Ты не найдешь от стран гиперборейских
До смертоносной Суматры и Явы.
На наших празднествах едят быков,
Оливками и медом начиненных,
И перепелок маленьких и нежных,
И вкусных, вкусных, как блаженство рая.
Мы запиваем их вином заветным,
Что от тысячелетий сохранило
Лишь крепость дивную да ароматность
И стало черным и густым, как деготь.
А женщины! Но здесь остановлюсь,
Затем что я принадлежу к священству.
Скажу одно: когда ты сдержишь клятву,
Ты будешь самым стойким из людей,
И мы пошлем тебя тогда не только
В Аравию, а в Индию и даже
К великому и славному Китаю.
(Выходит.)
Входит Зоя.
Сцена вторая
Имр и Зоя.
Зоя
Скажи, не ты ли мой учитель новый,
Прибывший с юга, чтоб меня наставить
В дидактике и тайных свойствах трав?
Имр
Ты, девушка, ошиблась, я другому
Тебя сумел бы лучше научить:
Подкрадываться к вражескому дому
И факел тлеющий в траве влачить;
На белого, как молоко, верблюда
Вскочив, часами пожирать пески
Да в бухте Джедды у морского чуда
Ударом ловким выпускать кишки.
Я б страсти научил тебя беспечной
Да песням об истоме милых глаз
И радости ночной, но их, конечно,
И пела и слыхала ты не раз.
Зоя
Ах, кроме наставлений и обеден,
Я ничего не слышала, ты первый
Заговорил со мною о любви.
Имр
Как, и тебя еще не целовали
И никого не целовала ты?
Зоя
Я целовала гладкие каменья,
Которые выбрасывало море,
Я целовала лепестки жасмина,
Который вырос под моим окошком.
Когда мне становилось очень больно,
Тогда свои я целовала руки,
Меня ж с тех пор, как мать моя скончалась
Никто ни разу не поцеловал.
Имр
Но сколько лет тебе?
Зоя
Уже тринадцать.
Имр
У нас в твои лета выходят замуж
Или любовников заводят. Помню
Одну мою любовь я...
Зоя
Расскажи!
Имр
Плеяды в небе, как на женском платье
Алмазы, были полными огня.
Дозорами ее бродили братья,
И каждый мыслил умертвить меня.
А я прокрался к ней, подобно змею.
Она уже разделась, чтобы лечь,
И молвила: «Не буду я твоею,
Зачем не хочешь ты открытых встреч?»
Но всё ж пошла за мною; мы влачили
Цветную ткань, чтоб замести следы.
Так мы пришли туда, где белых лилий
Вставали чаши посреди воды.
Там голову ее я взял руками,
Она руками стан мой обвила.
Как жарок рот ее, с ее грудями
Сравнятся блеском только зеркала.
Глаза пугливы, как глаза газели,
Стоящей над детенышем своим,
И запах мускуса в
