Галина Щербакова - Будут неприятности (сборник)
ИННА ПАВЛОВНА (с иронией). А ты нет?
РОСЛЯКОВ (удивленно). Видит Бог…
ИННА ПАВЛОВНА. Я сейчас же еду.
РОСЛЯКОВ. Куда?
ИННА ПАВЛОВНА. Туда! (Кричит.) Ты идиот?
РОСЛЯКОВ. Ни за что! Не суетись, женщина. Не надо! Большие начальники не так часто выскакивают из собственной постели, чтобы бежать в неизвестном направлении. Если они не увозят с собой оборотный капитал, искать их надо спокойно и тонко. С пониманием. Я тебя не узнаю. Всегда спокойная женщина, а сейчас вертишься, как уж на сковородке. Сохраняйте индивидуальность, мадам.
ИННА ПАВЛОВНА. Не хами!
РОСЛЯКОВ (идет в комнату). Не мешай мне, киса, я слегка подумаю. Чуть-чуть…
ИННА ПАВЛОВНА. Не надо думать.
РОСЛЯКОВ. То есть?
ИННА ПАВЛОВНА. То и есть, что думать не надо… ты помнишь, как ты мне делал предложение?
РОСЛЯКОВ. Никакой логики, но Бог с тобой… Помню… Очень даже хорошо…
Затемнение. В темноте, чуть подсиненной холодноватым голубым цветом, голос Рослякова – тонкий, нервный, даже слегка пронзительный. И высвечено его лицо, отчаянное.
РОСЛЯКОВ. Иннуля! Ты лучше всех девчонок, которых я знаю. Клянусь тебе в этом. Выходи за меня замуж.
Голос Инны не изменился. И лицо тоже. Спокойное, мудрое.
ИННА ПАВЛОВНА. Прямо сейчас?
РОСЛЯКОВ. Прямо…
ИННА ПАВЛОВНА. А почему не вчера?
РОСЛЯКОВ. Вчера было бы еще лучше… Мы потеряли уйму времени…
ИННА ПАВЛОВНА (тихо). А где потеряли?
РОСЛЯКОВ (зло). В тщете. Суете.
ИННА ПАВЛОВНА. А!
РОСЛЯКОВ. Ну, так как, Инка? Я ведь серьезно. Я тебе нравлюсь?
ИННА ПАВЛОВНА. А я тебе?
РОСЛЯКОВ. Привет! Я ведь с этого начал…
ИННА ПАВЛОВНА. Ну считай, что с этого.
РОСЛЯКОВ (страстно). Я буду очень тебя любить. Я буду очень тебя беречь. Ни одной бабы для меня…
ИННА ПАВЛОВНА. Достаточно. Я согласна.
РОСЛЯКОВ (потрясенно). Серьезно? Инна, серьезно?
Сцена освещается.
ИННА ПАВЛОВНА. Меня все время мучил ворос – ты ждал, что я откажу тебе?
РОСЛЯКОВ (драматически). Воистину я создал тебе слишком хорошую жизнь, если тебе больше не о чем думать…
ИННА ПАВЛОВНА. И все-таки?
РОСЛЯКОВ (быстро). Я бы не пережил твоего отказа… Годится?
ИННА ПАВЛОВНА. Дурачок! Ты ведь сказал правду…
РОСЛЯКОВ. Конечно, правду! Я тебя выиграл в лотерею. В спортлото…
ИННА ПАВЛОВНА. В рулетку… На последний грош…
РОСЛЯКОВ. У меня не было ни гроша, но была молодость…
ИННА ПАВЛОВНА. Ах! Ах!
РОСЛЯКОВ. Слушай, а тебе не стыдно говорить черт-те о чем, в то время как Алеша – Божий человек – скрылся в неизвестном направлении?
ИННА ПАВЛОВНА. Снова дурачок… Неужели ты думаешь, что никто, кроме тебя, не рискует в рулетке? Только, может, не последним грошом, а целым состоянием?..
РОСЛЯКОВ (морщится). Как-то очень сложно, мадам. Не жрамши – не разберешься.
ИННА ПАВЛОВНА. Ничего себе не жрамши. Тогда вы съели за обедом три курицы сразу… Так проголодались, ожидая его в порту… Была плохая погода… И самолеты летали абы как…
Затемнение полное, а потом сразу яркий вестибюль аэропорта. В нем мы видим Марусю и Катю.
РОСЛЯКОВ (выходит на авансцену). Точно. Так все и было. Инна жарит куриц. Мы их съедим через два часа. А пока мы ждем… Все верно. И самолеты ходят абы как…
Возвращается к Марусе и Кате. Катя улыбается.
КАТЯ. Какой он сейчас? Я его не видела с тех пор, как он стал москвичом… А может, и дольше…
РОСЛЯКОВ. Он талантливый дурак. В двадцать с чем-то лет – лауреат, автор уникальной машины, в двадцать семь – главный конструктор крупнейшего в Европе завода, считай, фигура мирового масштаба. И после этого – уйти в клерки подписывать бумажки!
КАТЯ. Но ведь это было повышение.
РОСЛЯКОВ. Еще бы. Представь себе, учителя физики Константина Эдуардовича Циолковского в свое время крупно продвинули по службе. Какой подарок мировому прогрессу!
МАРУСЯ. А кого надо повышать? Бесталанных?
РОСЛЯКОВ. Не знаю, не думал. Уверен только в одном: когда блестящий конструктор или литератор переквалифицируется в функционера по своему ведомству – это великая бесхозяйственность.
КАТЯ. По-моему, ты все как-то упрощаешь.
МАРУСЯ (выкрикивает). Дядя Леша!
Убегает. Возвращается с Громовым. Тот смущен и обрадован.
ГРОМОВ. Слушай, неужто это Маруська? (Обнимается с Росляковым.)
РОСЛЯКОВ. Маруська, Маруська. Ты бы еще лет через пять приехал. Вот (представляет Громова Кате) Громов А Пэ, командированный ответственный работник, гордость и надежда нашего забытого им города, лауреат Государственной премии, член лотерейной комиссии в одна тысяча девятьсот шестьдесят девятом году. А это Катя, помнишь ее?
ГРОМОВ. Знаете, как я вас запомнил? Мы с Витькой ругаемся до одури – по делу, по делу, конечно, – а вы входите. Красивая, необыкновенная, как из другого мира… Сколько лет тому? Десять?
РОСЛЯКОВ. Ты привозил к нам французов.
КАТЯ. Вы меня тогда выставили из комнаты… Это вы помните?
ГРОМОВ. Не может быть!
РОСЛЯКОВ. Может! Ты на нее отвлекался… И потому выгнал. Все правильно!
Все смеются.
ГРОМОВ. Простите меня, дурака, за грехи моей молодости…
КАТЯ (смеется). Простила.
РОСЛЯКОВ. Теперь я понял, почему ты тогда наговорил кучу ерунды. Из-за нее. (Насмешливо.) Красивая, как из другого мира… А она, извините, из другой деревни. Ну ты и понес!..
Смеясь, все уходят.
* * *Комната в доме Росляковых. Солнечно, празднично. Видимо, это от большого окна, украшенного светлой, почти прозрачной шторой. Ничего лишнего. От этого окно – не только яркое, но и, главное, доминирующее пятно в комнате. У окна Росляков и Громов.
РОСЛЯКОВ. Что, я себе враг? Я такую красоту ни на что не променяю. Мне твой Арбат, как зайцу пылесос. (Глубоко втягивает воздух носом.) Чувствуешь, какой воздух? Три глубоких вздоха – и все клетки, как из химчистки. Посмотри, посмотри! Видишь, посудинка появилась? Больше всего люблю смотреть, как появляется вдали вот такое вот перышко. Приплывет иногда – смотреть страшно – обплеванный теплоходишко, весь в ревматических скрипах, а издали не скажешь. Лебедь! (Смеясь.) Слушай, старик, может, и мы, если издали смотреть, – еще ничего птицы? Как ты думаешь?
Оба смеются. Входит Катя.
КАТЯ. Инна спрашивает, созрели ли вы для обеда?
ГРОМОВ. Слушайте, граждане, сколько вы едите? Это мы уже третий раз? Или седьмой?
РОСЛЯКОВ (весело). Много! А что? Посмотри на моих женщин! У всех разные весовые категории, но никаких излишеств… Катерина! Уедешь в Москву – ешь! С салфеточкой, широко расставив локти…
ГРОМОВ. А крепостными душами вы не владеете случайно?
КАТЯ. Так будете вы обедать?
РОСЛЯКОВ. Безусловно! Только я сейчас пойду сделаю один официальный звоночек. (Уходит.)
ГРОМОВ. А вам это благолепие покидать не жалко?
КАТЯ. Нет. Я думаю о другом. Сидела я в глубинке. Учила детей грамоте. Рвалась, как безумная, в большую районную десятилетку. Вырвалась. Мне самой предложили. Чуток поработала – началось безумие номер два. Надо было переехать сюда. Переехала. Тоже честным путем. (С иронией.) Я ж хорошая, меня всюду ценят. Ну, ладно. Чего ж тебе надобно, старче? Выяснилось, что мне нужна аспирантура! И надо же! Меня приняли! А теперь скажите мне, Алеша, куда потом мне бечь?
ГРОМОВ. А потом не надо…
КАТЯ. Вы уверены?
ГРОМОВ. Начнете защищаться. Кандидатскую, докторскую… Старенькая станете, начнете тормозить науку. Тоже дело. Больших сил требует…
КАТЯ. Ну, разве что… Все-таки хорошо, когда тебе все объяснят…
ГРОМОВ. Да ладно, Катюша! Грех вам ерничать! Надо радоваться удаче…
КАТЯ. Я идиотски устроена. У меня всегда сегодняшняя радость такая прозрачная, что я через нее вижу все будущие неприятности.
ГРОМОВ. Какие у красивой женщины могут быть неприятности? Тем более если она к тому же поступательно движется вверх…
КАТЯ (смеясь). Да ну вас… Все мы куда-то движемся… Вверх, вниз, все, наконец, относительно… Вот ваш жизненный верх Виталий считает низом…
ГРОМОВ (огорченно). Знаю… Вообще у нас с ним как-то странно сложились отношения…
КАТЯ. Ну, видимо, из-за того, что Циолковский стал чиновником союзного значения?
ГРОМОВ. Иногда мне кажется – да. Иногда – нет. По секрету: у них, по-моему, не сложились отношения с моей супругой… Мне обидно… Два близких человека…
КАТЯ. Это бывает, и значительно чаще, чем хотелось бы… Между прочим, я в вас была влюблена на Инниной свадьбе…
ГРОМОВ. А вы там были?
КАТЯ (смеется). Откуда, где вы, меня гонят. Или вы сами. Или кто другой. Тогда мама. Мне пора идти спать. Я была еще маленькая. Пионерка.
