Волк, которого мы кормим - Игорь Владимирович Чичинов
Светлана. Да, ты правильно поступил, что её сюда перевёз из деревни, когда твой отец умер. И что машину после продажи дома купили — удачно получилось. Но сейчас, видишь, как ситуация складывается. Тесно нам будет, Олег. И малышу больше свежего воздуха надо.
Олег. Ты опять про Дом престарелых? Но, Свет, я ж тебе уже объяснял: никто не позволит определить туда пожилого человека при живом сыне. Не положено это по закону.
Светлана. Ты послушай. Я тут недавно встретила Маринку Ардашеву — помнишь её? — у неё похожая ситуация с мамой. Так ей умные люди подсказали, как быть.
Мать тихо сидит в прихожей на стуле, низко склонив голову.
Она перевезла свою мать в съёмную квартиру, а через какое-то время та написала заявление — мол, возьмите меня в стардом, так как дочка не ухаживает за мной и, вообще, даже не появляется у меня. Пришли соцработники, посмотрели — а Маринка специально в той квартире грязь развела, беспорядок — и благополучно забрали старушку. Так теперь Маринка не нарадуется.
Олег. Кошмар какой…
Светлана. Да чудак ты человек! Во-первых, ей там лучше. Там, знаешь, какие прекрасные условия проживания: и кормят хорошо, и всё чистенькое, и уход прекрасный, и, если что, медицинскую помощь прямо на месте оказывают. А, во-вторых… Ты уж прости, Олег, но… мама пожила своё. Теперь нам, молодым, надо жить. Да и веселей ей там будет: кругом такие же старики-старушки, есть с кем поговорить.
Пауза. Олег встаёт, подходит к окну, задумчиво смотрит на улицу.
Олег. Ну, не знаю… Понимаешь, нехорошо всё это как-то. Мерзко!
На кухню входит Мать.
Мать. На-ка, вот, Светочка, прими пакет. Небось, заждались меня с хлебом-то. Уж простите, старую, ноги-то не те уже, не молодые. Ну, давайте обедать.
Садятся за стол. Едят.
Сынок, ты знаешь, кого я сейчас в магазине-то встренула? Марию Степановну — ну, помнишь, тётя Маша, с того конца нашей улицы третий дом у них был. Корова у ней ещё однорогая была, Ночка.
Олег. Ну, помню. Бойкая такая старушка.
Мать. Вот-вот, она самая. Так ты, может, не знаешь — мы ж с ней землячки, обе из-под Костромы, с одной деревни. Она недавно побывала там. Ничего, говорит, живут люди, не разъехались ещё по городам.
Пауза.
Да! И привет она мне оттуда привезла. От кого, знаешь? От моей родной тётки — от тёти Гали, это моей мамы младшая сестра.
Олег. О как! А я думал, у нас с тобой не осталось уже родни.
Мать. Да-да, жива тётка-то. А я, чурка такая бесчувственная, даже не писала ей. Хорошая ведь она — помню, за мной, маленькой, ходила. И маме всегда помогала. Только, Степановна говорит, хворая она там, тётя Галя. Тяжко ей одной-то.
Олег(откладывает ложку). Это ты, мать, к чему?
Мать. А к тому клоню, сынок, что поехать туда хочу. Грех это — пожилого человека в болести одного оставлять. Не по-христиански это. Да и не чужая ведь она мне.
Олег. Ну, мать, ты даешь: куда тебе в глушь-то ехать? Ведь я саму тебя только из деревни перевёз, а ты опять туда хочешь. Да ещё куда-то под Кострому. Не молодая ты уже по глухомани-то шастать. А?
Мать. А ничего, сынок, ничего, я ещё, слава Богу, в силах пока. На печи лежнем не лежу, двигаюсь помаленьку. Мы вот как сделаем. Ты меня туда отправь — ничего, сама доеду, не заблужусь — я у тёти Гали поживу сколько-то, а потом и вернусь. У ней там домик хоть и невелик, а вдвоём не тесно будет. Пенсий наших нам хватит, это ты не беспокойся, много ли старухам надо. Сынок, ты уразумей: мне бы хоть доходить, за ней, за тёткой-то… А потом, глядишь, и обратно к вам вернусь.
Олег. Ну… даже не знаю.
Мать. И знать нечего. Покупай мне билет на поезд, да и дело с концом. А как внучка́мне родите, я приеду посмотреть на него. (Улыбается) Обязательно приеду. Очень уж хочется.
Олег. Ладно, мать. Я подумаю.
Чёрная чаша весов начинает опускаться.
Мать. Подумай-подумай, сынок. Только ты правильно думай. (Подходит к нему, обнимает, целует в щёку). Вы идите, я тут сама приберусь.
Олег и Светлана выходят из кухни. Мать крестится на висящую в углу икону.
Прости меня, Христа ради, тётя Галя, что потревожила. Царствие тебе небесное…
Крестится в поклоне. Начинает мыть посуду.
Домишко-то, помню, твой и впрямь маленький. Но хорошо, хоть цел остался. Только доски с окон снять. И вода там в колодце хорошая, чистая. Ничего, мне одной много ли надо… А если чего, добрые люди всегда помогут. Прости меня, Боже правый, грешницу старую. Не для себя ведь стараюсь, не для себя…
Снова крестится на икону в углу.
Звучит Голос (женский):
Легенду мне однажды рассказали
Прекрасную и горькую как быль.
О матери, которую предали,
Которую любви огонь спалил…
Однажды её сын, в пылу признанья,
Взаимности у девушки моля,
Любое клялся выполнить желанье,
Красавицу без памяти любя…
Задумалась девица на мгновенье,
Ты сам сказал, — смотри не пожалей…
Так значит, ты готов к повиновенью?
Неси ж мне сердце матери своей!
При этом слове содрогнулось небо,
И парень отступил, ни жив, ни мертв.
Он будто бы и был, а будто б не был,
Он словно из воды шагнул в костер…
Вошел он в дом, как будто лег в могилу,
А мать встречает ласково его:
Печален ты, случилось что-то, милый?
Чем снять мне тяжесть с сердца твоего?
Сын рухнул наземь — ноги не держали
Всей тяжести, лежащей на плечах.
Причину он поведал ей печали,
И в первый раз увидел мать в слезах.
Она моё отдать просила сердце?
Ну что же, сын, его ты забери.
Не жалко для тебя мне даже смерти,
Возьми его, любимой подари…
Сказав слова такие, мать вздохнула,
Рукой рванула сердце из груди,
Слабея, дар свой сыну протянула…
Ну что же медлишь ты, сынок? Иди!
От матери, сжимая дар бесценный
В руках дрожащих, двинулся он в путь,
Любовью пьян и горем пораженный,
Не в силах страшный дар назад вернуть…
Нес таинство любви он сокровенно,
Всю щедрость благородную Земли,
Величье нес всех матерей вселенной,
Которые безвременно ушли…
Вот двери открыл он в доме любимой,
Споткнулся, ногой
