Александр Амфитеатров - Дон Жуан в Неаполе
ДОНЪ ЖУАНЪ. Тогда — за чѣмъ остановка?
ГАБРІЭЛЛА. Только за тѣмъ, синьоръ, что я добродѣтельная женщина.
ДОНЪ ЖУАНЪ. Это ничего. Всѣ женщины, которыхъ я любилъ, до меня были добродѣтельны. Но я довольно успѣшно исправлялъ ихъ отъ этого порока…
ГАБРІЭЛЛА. Вы такой шутъ, что на васъ нельзя даже сердиться…
ДОНЪ ЖУАНЪ. Сказала она, падая въ его объятія…
ГАБРІЭЛЛА. Нѣтъ, нѣтъ, подальше руки. Мой веселый нравъ позволяетъ мнѣ слушать ваши шутки, но я не изъ тѣхъ, за какую вы меня принимаете.
ДОНЪ ЖУАНЪ. Я принимаю васъ за самую очаровательную женщину въ Неаполѣ.
ГАБРІЭЛЛА. Примите еще за самую честную — и вы совсѣмъ мнѣ угодите.
ДОНЪ ЖУАНЪ. Вы замужемъ?
ГАБРІЭЛЛА. О, да.
ДОНЪ ЖУАНЪ. Это вашъ домъ?
ГАБРІЭЛЛА. Положимъ.
ДОНЪ ЖУАНЪ. Вашъ мужъ старъ, ревнивъ, глупъ, плѣшивъ, у него красный носъ и поврежденкныя подагрою ноги? вы его терпѣть не можете, васъ тошнитъ отъ его нѣжностей?…
ГАБРІЭЛЛА. Синьоръ Альваръ!
ДОНЪ ЖУАНЪ. Признайтесь, что я разсказалъ вамъ вашу жизнь, какъ по-писанному.
ГАБРІЭЛЛА. Вы знаете моего мужа?
ДОНЪ ЖУАНЪ. Какъ я могу знать его, когда мнѣ неизвѣстно даже ваше имя?
ГАБРІЭЛЛА. Откуда же въ такомъ слуачаѣ…
ДОНЪ ЖУАНЪ. Опытность, синьора. Что онъ ревнивъ, мнѣ подсказали эти ставни и болты, это вооруженіе дома, точно крѣпости, — въ мирное время, на самой веселой и людной улицѣ. Что вы его не любите, доказываетъ мнѣ то обстоятельство, что, несмотря на болты и ставни, вы одна на улицѣ, безъ провожатаго и служанки, и не очень сердитесь на болтовню вашего покорнаго слуги. Этотъ кварталъ — простонародный. А въ вашихъ манерахъ есть что-то, говорящее о средѣ высшей. Хотите, я разскажу вамъ вашу біографію?
ГАБРІЭЛЛА. Попробуйте, всевѣдущій оракулъ.
ДОНЪ ЖУАНЪ. Вы — бѣдная дворянка, обломокъ старинной, но захудалой и разоренной фамиліи. Семья ваша осталась безъ хлѣба, а вы безъ надежды на достойныхъ васъ жениховъ. Въ это время подвернулся разбогатѣвшій выскочка-мѣщанинъ, охочій взять жену съ гербомъ и приличнымъ воспитаніемъ. Вашимъ роднымъ, да и вамъ самой, надоѣно изо дня въ день ѣсть макароны безъ масла… Остальное я сказалъ ужъ раньше. Если въ чемъ ошибся, исправьте.
ГАБРІЭЛЛА. Послушайте, вы или притворяетесь, что не знаете меня…
ДОНЪ ЖУАНЪ. Или?
ГАБРІЭЛЛА. Или вы — чортъ.
ДОНЪ ЖУАНЪ. А вамъ какъ больше нравится?
ГАБРІЭЛЛА. Ну, а если ваша проницательность обманула васъ и мой мужъ совсѣмъ не уродъ, а молодой, красивый, храбрый…
ДОНЪ ЖУАНЪ. Это при запертыхъ-то ставняхъ?
ГАБРІЭЛЛА. Если мы любимъ другъ друга?
ДОНЪ ЖУАНЪ. Это скитаясь-то безъ провожатаго по Толедо? Полно вамъ. А впрочемъ, въ такомъ случаѣ, ему же хуже.
ГАБРІЭЛЛА. Почему?
ДОНЪ ЖУАНЪ. Потому что я его убью. У меня ужъ такая система, синьора. Старымъ мужьямъ хорошенькихъ женъ я ставлю рога, а молодыхъ убиваю. Вамъ къ лицу трауръ, синьора… Изабелла, кажется?
ГАБРІЭЛЛА. Меня зовутъ Габріэлла.
ДОНЪ ЖУАНЪ. Вотъ и прекрасно. Теперь намъ будетъ гораздо удобнѣе разговаривать.
ГАБРІЭЛЛА. Ахъ, я назвала себя…
ДОНЪ ЖУАНЪ. Итакъ, мадонна Габріэлла, мы представлены другъ другу, знаемъ, что мы другъ друга любимъ…
ГАБРІЭЛЛА. Говорите за себя, синьоръ Альнаръ, — я совсѣмъ этого не знаю.
ДОНЪ ЖУАНЪ….и ничто въ мірѣ не помѣшаетъ намъ быть счастливыми. Гдѣ я васъ встрѣчу въ слѣдующій разъ?
ГАБРІЭЛЛА. Надѣюсь, что лишь на томъ свѣтѣ.
ДОНЪ ЖУАНЪ. Тамъ трудно будетъ найти другъ друга: слишкомъ многолюдное общество. при томъ, мы съ вами люди простые, а сейчасъ у смерти въ модѣ кардиналы, министры — люди государственные… Богъ съ нмми. Я не лѣзу въ знать и предпочитаю быть живымъ демократомъ, чѣмъ аристократическимъ покойникомъ. Не предпочтемъ ли мы тому свѣту гротъ Позилиппо?
ГАБРІЭЛЛА. Свиданіе? Синьоръ, вы оскорбляете женщину, не подавшую вамъ повода сомнѣваться въ порядочности.
ДОНЪ ЖУАНЪ. Нѣтъ, это вы оскорбляете меня, предполагая, будто я способенъ любить женщину, сомнѣваясь въ ея порядочности. Я всю жизнь любилъ только порядочныхъ женщинъ, синьора, — и уже тотъ фактъ, что я васъ люблю, есть аттестатъ вашей порядочности. Вы можете получить его сегодня въ гротѣ Позилиппо — часъ назначьте сами.
ГАБРІЭЛЛА. Можно съ ума сойти, слушая этого человѣка. Довольно, синьоръ, прощайте.
ДОНЪ ЖУАНЪ. А отвѣтъ?
ГАБРІЭЛЛА. Какой отвѣтъ? что вы? Пошутили и довольно. Прощайте, веселый синьоръ Альваръ, прощайте! И если вы сдѣлаете мнѣ честь не узнавать меня при встрѣчахъ, вы дсставите мнѣ истинное удовольствіе. (Смѣясь, входитъ въ домъ.)
ДОНЪ ЖУАНЪ (вслѣдъ ей). О, разумѣется, синьора, не сомнѣвайтесь въ моей скромности. Я не изъ тѣхъ хвастуновъ, что прибиваютъ вывѣски къ дверямъ своей любви. Мы съ вами будемъ счастливы про себя, молча.
ДОНЪ ЖУАНЪ (одинъ). Хороша, дьявольски хороша, эта Габріэлла. Она похожа на стрѣлу, только что сорвавшуюся съ тетивы: прямая, гибкая, быстрая, трепещущая и язвительная. Эта мѣщаночка сильно зацѣпила мое сердце, и мнѣ не хотѣлось бы отъ нея отказаться. Что она добродѣтельна — это вздоръ. Добродѣтель такъ же плохо защищаетъ женщину отъ любви, какъ гранитъ крѣпость отъ бомбардировки. Ядра — нипочемъ мягкимъ землянымъ валамъ, но гранитная обшивка летитъ отъ нихъ вдребезги. А вотъ что она и добродѣтельна, и шутлива — это очень скверно. Нѣтъ хуже этихъ смѣлыхъ женщинъ, которыя не боятся рѣчей любви, которыхъ не удивишь страстнымъ признаніемъ, и, въ то же время, онѣ всегда насторожѣ, не коснулась бы твоя рука ея руки, твое дыханіе не смѣшалось бы съ ея дыханіемъ.
Донъ Жуанъ и Нищій.
НИЩІЙ. Во имя Санъ-Дженнаро и всѣхъ святыхъ Неаполя, синьоръ, пожертвуйте что-нибудь бѣдному глухонѣмому.
ДОНЪ ЖУАНЪ. Чортъ возьми, твое нахальство стоитъ награды. На, лови, о, самый краснорѣчивый изъ всѣхъ глухонѣмыхъ на свѣтѣ!
НИЩІЙ. Благодарю, синьоръ, храни васъ Мадонна. А, проклятая память! Вѣчно перепутаю, какое у меня сегодня увѣчье…
ДОНЪ ЖУАНЪ. А у тебя ихъ много?
НИЩІЙ. Шесть, синьоръ, по числу буднихъ дней недѣли.
ДОНЪ ЖУАНЪ. А въ воскресенье?
НИЩІЙ. Въ воскресенье я надѣваю шелковый камзолъ и бархатный плащъ и, какъ всѣ порядочные люди, гуляю по Толедо.
ДОНЪ ЖУАНЪ. Сегодня вторникъ.
НИЩІЙ. И слѣпъ, синьоръ. Слѣпъ, какъ кротъ, какъ сова при свѣтѣ солнца. Подайте бѣдному слѣпорожденному, не умѣющему даже отличить мужчины отъ женщины.
ДОНЪ ЖУАНЪ. Вотъ тебѣ золотой — съ условіемъ, чтобы ты на сегодня исцѣлился отъ всѣхъ своихъ недуговъ.
НИЩІЙ. О, синьоръ, если бы доктора лѣчили такими лѣкарствами, я былъ бы здоровѣе мраморнаго Геркулеса. Я прозрѣлъ, синьоръ, и весь къ услугамъ вашей милости.
ДОНЪ ЖУАНЪ. Ты постоянно нищенствуешь въ этомъ околоткѣ?
НИЩІЙ. Сорокъ лѣтъ, синьоръ. Кромѣ праздничныхъ дней, вы всегда можете встрѣтить меня на Санта Лючіи. Всѣ знаютъ горемычнаго Джузеппе, котораго Мадонна караетъ въ понедѣльникъ параличемъ, во вторникъ слѣпотою; въ среду я глухъ и нѣмъ, скньоръ; въ четвергъ одержимъ злѣйшею падучею; по пятницамъ, синьоръ, я вспоминаю, что, при осадѣ Рима Бурбономъ, мнѣ оторвало руку и ногу, а въ субботу на меня находитъ непостижимое слабоуміе.
ДОНЪ ЖУАНЪ. Ты знаешь, слѣдовательно, кто хозяинъ этого дома?
НИЩІЙ. Не совѣтую вамъ водиться съ этымъ господиномъ, синьоръ.
ДОНЪ ЖУАНЪ. Я хочу знать.
НИЩІЙ. Желалъ бы услужитъ вамъ чѣмъ-нибудь болѣе пріятнымъ, но разъ вы приказываете… это домъ кума Ратацци… ого-го? впрочемъ, по вашему мундиру судя, вы должны знать кума Ратацци; онъ тоже на службѣ у вице-короля.
ДОНЪ ЖУАНЪ. Слыхалъ ли ты, что клобукъ не дѣлаетъ человѣка монахомъ? Не обращай вниманія на мой мундиръ.
НИЩІЙ. Слушаю, синьоръ. Кумъ Ратацци одинъ изъ вице-королевскихъ сбировъ. Но это секретъ, синьоръ. Для всѣхъ онъ — не сбиръ, но купецъ, торгующій москательнымъ товаромъ. Дрянь человѣкъ. Съ тѣхъ поръ, какъ онъ переселился въ этотъ переулокъ, я не видалъ отъ него ни единаго квартино.
ДОНЪ ЖУАНЪ. А, такъ онъ недавно здѣсь поселился?
НИЩІЙ. Да онъ и въ Неаполѣ-то недавно. Онъ испанецъ, синьоръ. Говорятъ, на родинѣ онъ былъ лакеемъ у какого-то знаменитаго барина, былъ вмѣстѣ съ нимъ компрометированъ въ политикѣ и бѣжалъ сюда подъ крылышко вице-короля, который имѣетъ странную страстишку — собирать къ себѣ на службу коллекцію всякой дряни.
