Белая фабрика - Дмитрий Глуховский
Он нахмуривается и всматривается Йосефу в лицо пристальней.
Коппе. А я думаю – откуда вы мне знакомы? У меня отменная память на лица, ваша честь. Вы служили мне несколько раз переводчиком в Литцманнштадте, не так ли?
Йосеф. Я… Моя мать из Австрии, ваша честь, поэтому я знаю немецкий, и действительно мне пару раз случалось…
Коппе. Но не только… А в еврейской полиции, случайно, вы не работали, герр…
Ланге (подсказывает). Кауфман.
Йосеф. Я?
Ланге. Вы.
Коппе. Точно! Помню вас в этой забавной униформе еврейского полицая. Где-то должна быть и фотокарточка.
Он лезет в карман и достает снимок Йосефа в форме – вместе с семьей: та самая фотография, сделанная для Музея еврейства. Передает фотографию Ланге.
Ланге. Действительно. Очень интересно.
Коппе. Скажите, господин Кауфман, а во время вашей службы в полиции гетто Литцманнштадт вам не приходилось принимать участие в особых мероприятиях и операциях по обеспечению депортации населения?
Йосеф. Какое это имеет отношение… Я просто исполнял приказы…
Коппе. Точно так же, как и я!
Йосеф. Вовсе нет! Я присутствовал при том разговоре, когда вы потребовали депортировать двадцать четыре тысячи стариков, больных и детей…
Коппе. Эти цифры мне спустили из Берлина. Я был таким же передаточным звеном в механизме, как и вы, господин Кауфман.
Йосеф. Ложь! Как будто у меня было выбор! Я всегда оказывался в ситуации, когда правильного выбора не могло быть! Я просто выбирал жизнь!
Тем временем Ланге-судья передает фотоснимок Йосефа и его семьи Старому Йехезкелю, который с интересом изучает его.
Старый Йехезкель. На фотографии вы с детьми, господин Кауфман. Это ваши дети?
Йосеф. Да. Герман, десять лет, и Вольф, ему было девять.
Старый Йехезкель. Что же с ними стало?
Йосеф. Они погибли.
Старый Йехезкель. А рядом с вами, наверное, ваша жена, Ривка? Мать мальчиков?
Йосеф. Откуда… Да. Это Ривка. Моя первая жена.
Старый Йехезкель. А где же Ривка? Что с ней случилось? Скажи правду, Йосеф!
33
Мы возвращаемся снова в сцену уничтожения гетто. Коппе снимает наручники, Ланге сбрасывает мантию судьи и тоже оказывается под ней в эсэсовской форме. Раздается паровозный гудок. Ривка хватает Йосефа за руки.
Ривка. Надо скорей бежать, пока их поезд не ушел!
Йосеф. Куда бежать?
Ривка. На станцию! К Вольфу, к Герману!
Йосеф. Ты не сможешь их оттуда выручить, Ривка! Это невозможно!
Ривка. Какая разница?! Нельзя их там сейчас оставить одних, Йозеф!
Йосеф. Ривка… Если мы будем в этом отряде… мы сможем продержаться…
Ривка. Им сейчас очень страшно, Йозеф! Ты можешь себе представить, как им сейчас страшно там без нас?!
Йосеф. Ты… Если мы уйдем туда, мы пропадем все!
Йозеф прижимает ее к себе изо всех сил.
Йосеф. Послушай… Посмотри на это с другой стороны, Ривка… Если мы уцелеем… Если мы выберемся… мы сможем завести еще детей… еще… других… Слышишь?
Ривка. Других?.. Других детей?!
Ривка силой выкручивается из объятий Йосефа. Делает шаг, другой. Йосеф не двигается. Потом с размаху лепит ему пощечину. Йосеф стоит на месте, словно обратившись в соляной столб.
Ривка. Ты… остаешься?
Йосеф. Мы начнем все заново, Ривка! Забудем все это, забудем этот кошмар и начнем все заново…
Над их головами раздается вой моторов истребителей.
Ланге. Русские самолеты! Скоро фронт будет здесь.
Коппе. Надо пошевеливаться, а то не управимся со всем.
Коппе, собрав людей в очистной отряд, взмахом руки манит их за собой. Йосеф нерешительно смотрит на него, потом на Ривку – и делает шаг, другой – за Коппе.
Ривка. Я не понимаю… Я не понимаю, Йозеф… Что с тобой стало…
Йосеф (сквозь слезы). Как будто ты сама – святая! Слышишь? Слышишь?!
Раздается очередной гудок паровоза – и Ривка опрометью бросается вон со сцены. Коппе оглядывает гетто, сжимает и разжимает кулак, обращаясь к Ланге.
Коппе. Да, Ланге. Удивительное ощущение, а? Как будто мы с вами можем созидать и крушить миры. Потрясающее ощущение!
Работники очистного отряда, среди которых и Йосеф, занимают на сцене те же места, что и работницы шоколадной фабрики, что и работницы Белой фабрики. Они принимаются упорядочивать разбросанные по сцене предметы обихода, расставляя их вновь как обстановку нью-йоркской квартиры Йосефа.
34
Нью-йоркская квартира Кауфмана, в которой проходит трибунал над Коппе; только теперь на Коппе офицерский китель, наручников на руках больше нет, а судейская мантия наброшена на плечи Ланге небрежно, так что под ней хорошо видна эсэсовская форма.
Ланге. Что вы можете сказать в свое оправдание, Кауфман?
Йосеф. Что?! Какое право вы имеете сравнивать нас?! Он палач, а я, может, и стал его подручным, но только чтобы не быть жертвой! Я просто делал все возможное, чтобы уцелеть, чтобы спасти семью!
Коппе. У меня даже голова разболелась… Послушайте, Кауфман. Это были такие времена. Определим их как времена всеобщего помутнения, природного катаклизма. Кого вы вините, когда ураган ломает ваш дом? В обычной нашей жизни ни вы, ни я не стали бы предпринимать ничего подобного.
Йосеф. Меня никто не заставит в это поверить!
Коппе. Я не собираюсь вас заставлять, Кауфман. Я просто говорю вам, во что вам следует поверить, а уж сама непростая работа по убеждению лежит на вас самом.
Ланге. Господин Коппе, вы сожалеете о своей роли в этих прискорбных событиях?
Коппе. Не признавая себя виновным, я тем не менее сожалею о том, что оказался, как и господин Кауфман, жертвой этих ужасных обстоятельств… Быть может, нам, немцам и евреям, стоило бы создать некую… комиссию по примирению, что ли. Я бы с удовольствием взял на себя такую общественную нагрузку, ваша честь.
Ланге. Суд готов рассмотреть ваше заявление как шаг к деятельному раскаянию.
Йосеф. О какой справедливости может идти речь, если вы тут все заодно!
Старый Йехезкель. Господин Кауфман, верно ли я понимаю, что у вас есть юридическое образование? Вы ведь были одним из первых еврейских выпускников факультета права Варшавского университета?
Йосеф. Именно так, но какое это имеет отношение к делу?
Старый Йехезкель сходит со своей трибуны, уступая место Йосефу.
Старый Йехезкель. Следовательно, у вас есть достаточная квалификация. Это ведь процесс, который ты ждал всю свою жизнь, Йосеф. Я уступаю тебе роль обвинителя.
Он снимает с себя галстук и передает его Йосефу. Йосеф разглядывает галстук, мнет его в руках.
Ланге. В обычной ситуации суд отклонил бы это ходатайство, но, учитывая общественное давление на правосудие… Господин Кауфман, если вы готовы под присягой сообщить суду подробности того, при каких обстоятельствах вы оказались свидетелем причастности обвиняемого к преступлениям, суд согласится с этим назначением. Но должен предупредить, что процесс публичный и все, что вы скажете, станет достоянием общественности. Однако другого способа восстановить справедливость, которая так вам дорога, я не вижу. Что скажете?
Йосеф. Но вот вопрос: что ценней – справедливость или мир?
Ривка (из постели). Мир, Йосеф. Ради Барбары, ради малышки Мэдди. Им не нужна твоя месть, Йосеф, им нужен мир.
Ланге. Так, может, ну его? К чему прошлое ворошить?
Йосеф. Я не смогу вас забыть, Ривка!
Ривка. Сможешь. Постарайся как следует – и забудешь.
Йосеф. Прекрати! Хватит корчить из себя
