Август Стриндберг - Полное собрание сочинений. Том 2. Повести. Рассказы. Драмы
Господин Y входит без сюртука и жилета в крахмаленой сорочке. Через плечо у него ботанизирка, в руках сетка для ловли насекомых. Он прямо — подходит к книжному шкафу, берет с полки книгу и читает стоя. Слышно, как в деревенской церкви звонят к обедне. Ландшафт за окном и сама комната ярко освещены солнцем. По временам со двора доносится кудахтанье кур.
Господин X входит. Также в крахмаленой сорочке и без жилета.
Господин Y вздрагивает, поспешно ставит книгу вверх ногами на полку и делает вид, будто ищет в шкафу другую книгу.
Господин X. Как душно сегодня! Наверно будет гроза.
Господин Y. Почему ты так думаешь?
Господин X. Послушай, как глухо звучит колокольный звон. Потом, сегодня с утра мухи кусаются и куры кудахтают. Я собирался идти половить рыбу, но не мог откопать ни одного червя. Скажи пожалуйста, ты не чувствуешь сегодня какой-то особенной нервности?
Господин Y задумчиво. Я? Да… Конечно…
Господин X. Впрочем, у тебя всегда такой вид, будто ты ждешь, что над тобой вот-вот разразится гроза.
Господин Y тревожно. В самом деле?
Господин X. Да оно и понятно. Завтра ты уезжаешь, и вполне естественно, что сегодня тебя уже забирает дорожная лихорадка. Что новенького на свете? — Ах, почта уже пришла! Берет со стола пачку писем. Ты знаешь, когда я распечатываю письмо, у меня всегда делается ужасное сердцебиение. — Все долги, долги… Были ли у тебя когда-нибудь долги?
Господин Y задумчиво. Н-нет!
Господин X. В таком случае ты не можешь понять, что чувствует человек, получая неоплаченный счет. Читает одно из писем. Хозяин требует денег за квартиру, жена в отчаянии. Что делать? А рядом с этим я завален золотом. Открывает стоящий на столе кованый ларь. Оба садятся за стол. Смотри. Здесь у меня на шесть тысяч крон золота. Всё это я раскопал только за две недели. Если я продам только это запястье, то у меня сразу будут в кармане те триста пятьдесят крон, которые мне теперь нужны до зареза. А если я продам всё это, то я могу обеспечить себе блестящую карьеру. Я бы сейчас же заказал рисунки к своей работе, немедленно приступил бы к её печатанию, а потом уехал бы путешествовать. Как ты думаешь, почему я этого не делаю?
Господин Y. Ты боишься, что об этом узнают?
Господин X. Может быть, и это меня удерживает. Но неужели же ты думаешь, что интеллигентный человек, как я, не сумеет обставить этого дела так, что ни одна душа не догадается? Свидетелей преступления у меня быть не может. Хожу я туда совсем один и роюсь в курганах. Что же тут удивительного, если при таких обстоятельствах кое-что и попадет в мой карман?
Господин Y. Всё это так, но на сбыте очень легко попасться.
Господин X. Разумеется, я бы сначала всё сплавил, а потом стал бы сам чеканить дукаты, только, конечно, настоящие…
Господин Y. Ну, конечно.
Господин X. Само собой разумеется. Потому что, если бы я, в самом деле, захотел выделывать фальшивую монету, то для этого не стоило бы выкапывать золото из курганов. Не правда ли? Пауза. Любопытнее всего, что если бы кто-нибудь другой, будучи на моем месте, решился на то, на что у меня не хватает смелости, я бы первый стал его защищать и говорить в его оправдание. Но если бы я сам это сделал, я бы считал себя виновным. Если бы мне надо было защищать этого вора, я бы мог сказать блестящую оправдательную речь, я бы доказал, что это золото представляло из себя res nullius, т. е. что оно юридически никому не принадлежало, потому что оно попало в землю еще в те блаженные времена, когда люди не имели понятия о праве собственности, а в настоящее время оно принадлежит тому, кто его нашел, так как владелец земли на него никаких прав предъявлять не может. Покупая землю, владелец не покупал таящихся в ней богатств… Словом, я очень многое мог бы сказать в его оправдание.
Господин Y. Да. И тебе было бы еще легче найти ему оправдание, если бы, гм… как бы это лучше сказать, вор действовал не под влиянием нужды и голода, а, скажем, как коллекционер, как человек науки или как честолюбец, стремящийся во что бы то ни стало сделать открытие.
Господин X. Ты, значит, думаешь, что я считал бы его виноватым, если бы он украл потому, что ему нечего есть? И я тебе скажу: да, я его не мог бы оправдать, потому что это единственный случай, когда и закон не оправдывает. Кража из нужды называется просто воровством.
Господин Y. И ты тоже не мог бы оправдать такого поступка?
Господин X. Гм!.. Разумеется, не мог бы, потому что этого не прощает и закон. Зато я должен сознаться, что не решился бы возбуждать дела против коллекционера, за то, что он взял на чужой земле и присвоил себе предметы древности, которых до сих пор еще не было в его коллекции.
Господин Y. Таким образом зависть и честолюбие могут извинить то, чего не извиняют нужда и голод. Так что ли?
Господин X. Да. Хотя, по-настоящему, нужда самая сильная и даже единственная извиняющая причина, она не может служить оправданием воровства. К сожалению, это так. И я тут так же бессилен что-либо изменить, как побороть свое органическое отвращение к воровству.
Господин Y. Ты, стало быть, органически не можешь украсть и на этом основании, вероятно, считаешь себя очень добродетельным.
Господин X. Нет. Я просто не могу заставить себя украсть, точно так же, как другие не могут побороть в себе желания совершить кражу. Поэтому тут нет никакой добродетели. Вся разница в том, что я не могу это сделать, а он не может этого не сделать. Ты, я думаю, понимаешь, что у меня нет недостатка в желании обладать этим золотом. Но если ты меня спросишь, почему я его не возьму себе, то я тебе отвечу: не могу! Я не могу! Следовательно, это слабость, а слабость не может быть добродетелью. Так-то! Запирает ларец.
На небо набежали тучи. Ландшафт за окном постепенно темнеет. В комнате тоже становится не так светло. Освещение такое, как бывает перед началом грозы.
Господин X. Как душно! Я уверен, что будет гроза!
Господин Y встает и закрывает окно и дверь.
Господин X. Разве ты боишься грозы?
Господин Y. Вообще надо быть всегда осторожным.
Опять садятся за стол.
Господин X. А все-таки ты курьезный субъект! Две недели тому назад ты свалился сюда, как снег на голову, представился мне, как американец, переселившийся сюда из Швеции и собирающий теперь насекомых для какого-то маленького музея…
Господин Y. Пожалуйста, оставим этот разговор!..
Господин X. Вот-вот! Ты всегда повторяешь ту же фразу каждый раз, как мне надоест говорить всё только о себе и я вздумаю поинтересоваться тем, что касается тебя. Может быть, ты и завоевал так скоро мою симпатию тем, что давал мне возможность без конца говорить о себе. Мы ведь сразу почувствовали себя старыми знакомыми. У тебя не было в характере ни острых углов, на которые я мог бы напороться, ни колючих иголок, о которые я мог бы уколоться. Во всём твоем существе было что-то мягкое, ты обнаружил столько чуткости и деликатности, что я сразу признал в тебе очень благовоспитанного человека. Ты оказался великолепным сожителем, ты не шумел, когда возвращался поздно вечером домой, ты не поднимал суеты по утрам, когда вставал раньше меня, ты не обращал внимания на мелочи, ты всегда уступал мне там, где я не желал уступать, словом, ты был олицетворением обходительности. И, тем не менее, мне иногда кажется, что ты был слишком уступчив, слишком скромен и чересчур тих, так что я даже не раз задавал себе вопрос, насколько всё это искренно. В самом деле, ты так осторожен и боязлив, что мне иногда кажется, что в тебе есть что-то двойственное, что ты не тот человек, за которого ты себя выдаешь. И знаешь ли, что, когда я вот так сижу перед тобой и рассматриваю в зеркало твою спину, то мне кажется, что передо мной два разных человека.
Господин Y оборачивается и смотрит на себя в зеркало.
Господин X. Чудак! Разве ты можешь увидать в зеркале свою собственную спину? Нет, в самом деле, если смотреть на тебя спереди, то ты похож на добродушного честного малого, который с открытой грудью идет навстречу своей судьбе, а со спины… ты меня прости заранее, со спины ты похож на человека, которому взвалили на плечи непомерную тяжесть. Ты будто съеживаешься и извиваешься, как человек, который хочет избежать удара палки. И вот теперь я смотрю, как у тебя на спине скрещиваются твои красные помочи, и мне кажется, что это клеймо, ну, скажем, фабричное клеймо, наложенное на тюк с товаром…
Господин Y. Я, кажется, сейчас задохнусь, если гроза не разрядит атмосферы. Встает.
Господин X. Постой! Потерпи немного! Гроза сейчас должна разразиться… Да! А потом твой затылок! Мне иногда кажется, что у тебя там второе лицо, только совсем непохожее на твое настоящее. Твой череп удивительно узок, особенно на уровне ушей. Я уже давно спрашиваю себя, какой ты расы. Молния. Как будто ударило молнией в дом ленсмана…
Господин Y с беспокойством. Ленсмана?
Господин X. Ну да, мне так сейчас показалось. Не беспокойся, с нами от этой грозы ничего не случится. Завтра ты уезжаешь. — Садись лучше, и давай поговорим. Удивительно! Мы с тобой так сошлись за это время, но ты, по-видимому, принадлежишь к числу тех людей, лица которых я никак не могу припомнить, когда их со мною нет. Когда ты уходишь гулять один, я о тебе вспоминаю, но, когда я стараюсь вспомнить твое лицо, мне представляется другой мой знакомый. Правда, ты очень мало на него похож, а все-таки между вами есть что-то общее.
