Поживем - увидим - Бернард Шоу
Крэмптон (по его лицу проходит зловещая серая тень). Ты понимаешь, что я ваш отец, или нет?
Глория. Конечно, понимаю.
Крэмптон. Знаешь ли ты, чего я, как отец, вправе от вас ожидать?
Глория. Например?
Крэмптон (поднимаясь с видом человека, которому предстоит бой с чудовищем). Например? Например? Например, дочернего долга, любви, послушания…
Глория (которая все это время стояла, небрежно опершись о спинку скамейки, резко выпрямляется и окидывает его гордым взглядом). Я послушна одному лишь голосу совести. Я уважаю только то, что благородно. И в этом одном я вижу свой долг. (Следующие слова она произносит с меньшей категоричностью.) Что касается любви, то это уже не в моей воле. Я даже не совсем уверена, понимаю ли я, что такое любовь. (Отворачивается, ясно показывая, что эта тема ей не по нутру, и идет к столу в поисках удобного стула; книгу и зонтик кладет на стол.)
Крэмптон (следуя за ней глазами). Ты это всерьез?
Глория (не мешкая, дает ему суровый отпор). Простите, но это даже невежливо. Я говорю с вами серьезно и вправе рассчитывать на серьезное отношение к себе. (Выдвигает один из стульев, поворачивает его спинкой к столу и устало опускается на него.) Неужели вы не можете обсудить этот вопрос разумно и хладнокровно?
Крэмптон. Разумно и хладнокровно? Не могу. Понимаешь? Не могу.
Глория (отчеканивая). Нет. Этого я не понимаю. Я не сочувствую такому…
Крэмптон (испуганно съежившись). Стой! Не договаривай! Ты не знаешь, что делаешь. Или ты хочешь довести меня до сумасшествия?
Она хмурит брови, — ее раздражает его ребяческая вспыльчивость.
(Поспешно прибавляет.) Нет, нет, я не сержусь; право же, не сержусь. Погоди, погоди, дай мне подумать. (Стоит с минуту, опуская и поднимая брови, сжимая и разжимая кулаки, в недоуменном раздумье; затем берет стул, стоящий у конца стола, садится рядом с ней и делает трогательное усилие над собой, стараясь быть с ней мягким и терпеливым.) Вот, кажется, нашел. Попробую во всяком случае.
Глория (уверенно). Вот видите! Стоит только как следует подумать, и все проясняется.
Крэмптон (почуяв опасность). Нет, нет, тут не думать надо. Я хочу, чтобы ты не думала, а чувствовала,— в этом наше единственное спасение. Слушай! Ты… Но погоди… я забыл… как тебя зовут. Я имею в виду уменьшительное имя. Не зовут же тебя дома Софронией?
Глория (с ужасом и отвращением). Софрония? Мое имя — Глория, и так меня все и зовут.
Крэмптон (снова выходя из себя). Девчонка, твое имя — Софрония; тебя так назвали в честь твоей тетушки, а моей сестры — Софронии. Она же и подарила тебе твою первую Библию, в которую вписала твое имя.
Глория. В таком случае, моя мать дала мне другое имя.
Крэмптон (сердито). Она не имела никакого права. Я этого не потерплю.
Глория. Это вы не имели права называть меня именем вашей сестры. Я ведь с ней не знакома.
Крэмптон. Ты городишь чушь. Есть пределы моему долготерпению! Я этого не допущу! Слышишь?
Глория (вставая, с угрозой). Вы непременно решили ссориться?
Крэмптон (страшно испугавшись, умоляюще). Нет, нет! Садись, ну садись же…
Она смотрит на него выжидающе.
(Заставляет себя, наконец, произнести ненавистное имя.) Глория.
Она удовлетворенно поджимает губы и садится.
Ну вот! Видишь, я только хочу доказать тебе, что я в самом деле твой отец, моя… мое дорогое дитя… (Ласка в его устах звучит так трогательно-неловко, что вызывает невольную улыбку у Глории, которая даже немного смягчается к нему.) Теперь слушай, я тебя вот о чем хотел спросить: ты меня совсем не помнишь? Ты, правда, была крошкой, когда вас у меня забрали, но уже многое замечала. Неужели ты не помнишь того, которого ты тогда любила или (застенчиво) к которому испытывала хотя бы детскую привязанность? Ну? Того, кто позволял тебе сидеть у себя в кабинете и любоваться моделями кораблей, — ты еще принимала их тогда за игрушки? (Смотрит заискивающе ей в лицо: нет ли в нем ответного проблеска; и продолжает с меньшей надеждой, но более настойчиво.) Того, кто позволял тебе делать что угодно и просил тебя только об одном: сидеть смирно и не разговаривать? Кто был для тебя тем, чем никто другой не был,—отцом?
Глория (ничуть не растроганная его словами). Если вы будете все так описывать, мне, конечно, покажется, будто я помню. На самом же деле я ничего не помню.
Крэмптон (с тоской). А мать? Неужели она вам так-таки ничего не рассказывала обо мне?
Глория. Она никогда не упоминала вашего имени.
Он издает невольный стон.
(Взглядывает на него с оттенком презрения и продолжает.) Кроме одного-единственного раза, когда она напомнила мне в самом деле кое о чем, что я позабыла.
Крэмптон (с надеждой). О чем же?
Глория (безжалостно). О плетке, которую вы купили специально для того, чтобы меня бить.
Крэмптон (скрежеща зубами). О! И это вытащить на свет! Чтобы отвратить вас от меня! Ведь вы могли бы никогда этого не знать. (Тихо, с тяжелым и мучительным вздохом.) Будь она проклята!
Глория (вскакивая). Негодяй! (Скандируя.) Не-го-дяй! И вы смеете проклинать мою мать!
Крэмптон. Замолчи! Не то сама пожалеешь! Я твой отец.
Глория. Как ненавистно мне это слово! И как я люблю другое слово: мать! Уходите.
Крэмптон. Я… я задыхаюсь… Ты хочешь убить меня! Эй, кто там!.. Я… (Задыхается, чуть ли не в припадке.)
Глория (не теряя присутствия духа, спокойно подходит к парапету и кричит оттуда). Мистер Валентайн!
Валентайн (отвечая снизу). Я здесь!
Глория. Будьте добры, поднимитесь сюда на минутку. Вы нужны мистеру Крэмптону. (Возвращается к столу и наливает стакан воды.)
Крэмптон (вновь обретая дар речи). Нет, оставь меня. Мне его не нужно. Я совершенно здоров. Слышишь? Мне не нужна ни твоя, ни его помощь. (Встает и весь подтягивается.) Ты права,—мне, пожалуй, лучше уйти. (Надевает шляпу.) И это твое последнее слово?
Глория. Надеюсь, что да.
С минуту он смотрит на нее в упор, затем мрачно кивает, как бы в подтверждение ее слов, и проходит в гостиницу. Она смотрит на него так же упорно, пока он не исчезает в
