«Блудный сын» и другие пьесы - Андрей Хинг
Г о л о с с о д в о р а. Дон Балтаза-ар!..
Снаружи доносится смех.
Б а л т а з а р. Я был жесток, просто так, из высокомерия или в игре. И никогда не посыпа́л свою голову пеплом, как это положено испанцу.
Г о л о с с о д в о р а. Дон Балтаза-а-ар! Дон Балтаза-ар!
Б а л т а з а р. Однако к чему продолжать перечень?.. Случилось такое, что дорисовало на портрете самые яркие черты… Отец отправился в свою последнюю авантюру. Я не пошел с ним. Остался здесь и вот в шлепанцах слоняюсь по комнатам. Предательство. Предательство и слабость.
Каэтана порывисто встает с софы. И хотя она заметно располнела, почти мгновенно оказывается рядом с мужем. Балтазар держит в руках небольшую деревянную статуэтку. Каэтана вырывает ее у него из рук и швыряет на пол. Тяжело дышит.
А это зачем?..
К а э т а н а. Затем, что я больше не могу этого переносить!.. Отвратительная комедия! Омерзительное притворство!.. Кто тебя заставляет высмеивать самого себя?! Неужели ты не видишь ничего, кроме собственной персоны?! Мы тонем, гибнем в этом болоте, по шею увязли в нем, а ты все о себе… о себе… о себе… Обвиняешь самого себя и наслаждаешься этим занятием! Испанец!.. Испанцы меняют границы мира, а ты со страстью выискиваешь собственные грехи, перечисляешь недостатки характера — причем делаешь это с большой нежностью, — уподобляясь псу, который валяется в пыли, пытаясь поймать свой собственный хвост! Но даже то, что ты сказал о себе, — пусть правда, и все-таки этого мало. Слабохарактерность не может быть оправданием загубленной жизни, рука об руку с ней идет какое-то другое зло, имени которого я не знаю. Я возненавидела эту страну с самой первой минуты, с того мгновения, когда увидела на пристани дохлого пса. И твоего отца я тоже ненавидела. Беспорядок. Нищета. Растерянность. Однако он, как видишь, в какой-то момент поднялся и пошел, и, хотя у него не было ни капельки надежды на победу, он был по-испански горд, и люди будут помнить то, что он совершил. А ты целый день слоняешься по комнатам, играешь со слугами в мяч, притащил сюда толпу вонючих индейцев, поишь их водкой и развлекаешь, устраивая петушиные бои, потому что у тебя самого не хватает храбрости для битвы. А где в это время твой отец? Что с ним? Что со всеми нами?
Каэтана умолкает, у нее перехватило дыхание. Пауза. Шум во дворе утих, стал едва различим.
Б а л т а з а р (говорит спокойно и медленно). Ты ничего не знаешь. Ты ничего не понимаешь.
К а э т а н а. Все знаю и все понимаю!
Б а л т а з а р. Ничего!
Они смотрят друг на друга, неподвижные. Во дворе раздается приглушенное звучание большого барабана. В этот момент справа, в глубине сцены, снова появляется М а р г е р и т а. Останавливается, наполовину скрытая мраком. Супруги ее не видят.
(Негромко.) Когда отец отправлялся в поход, дорогая моя супруга, у моей матери уже была опухоль; она прикладывала указательный палец к своему животу и говорила ему: «Это здесь, понимаешь! — а потом совсем тихо, едва слышно: — Ты в самом деле должен?..» Когда уплывал я, опухоль уже была заметна через ее юбку. И у меня мама спросила: «Ты в самом деле должен?» Мы оба смотрели в сторону, оба ненавидели ее. Она пыталась стать преградой между нами и миром, так же как ее опухоль стала преградой между ней и жизнью. Я как сейчас вижу ее в зеленом свете утра…
К а э т а н а. Зачем ты мне это рассказываешь?
Б а л т а з а р. Ты сказала, что я не вижу ничего, кроме своей собственной персоны…
К а э т а н а. Не видишь! Ты преисполнен лишь милосердия к собственному немилосердию…
Б а л т а з а р (неожиданно меняя тон; говорит словно нарочито с пафосом, голос дрожит). Но ведь я о другом говорю! Я еще не кончил! Я говорю об истории! И о своем путешествии! Я стоял на носу корабля. Вокруг меня — воспитатели. Взволнованным шепотом они объясняли мне, в какое значительное время мы живем, какие великие открытия совершаются одно за другим, толковали о тайнах новых миров, о победоносном пути Испании и церкви. Внезапно я живо ощутил, как раздвигаются границы окружающего мира. Открываются неизмеримые возможности… Мальчик Балтазар дрожал от волнения, ему казалось, что вместе с ним на скрипучей барке — милость избранников, благословение мучеников божьих, все великие соборы Испании, Гефсиманский сад, Кармель и гора Табор; сам Иисус шествовал перед нами под яркими звездами над черной водой, а мы плыли за ним. А по ту сторону беспредельных вод, в Новом Свете, который дарован нам свыше, меня ждал отец, а над его головой развевалось знамя. Он принес туда знамя короля и меч христианской Испании. Мы выдержали два шторма. Я видел летающих рыб и стаю акул, но все это казалось незначительным по сравнению с моим виде́нием.
К а э т а н а (едко усмехаясь). А морских змей ты не видел?
Б а л т а з а р. Нет.
К а э т а н а. Ну что ж, акулы — это уже кое-что, хотя даже я их видела… А штормы нас миновали. Тебе было очень страшно?
Б а л т а з а р. Позднее: впервые, когда мы высаживались на берег. Ты увидела на пристани дохлого пса, а я — трех повешенных индейских вождей; виселица была воздвигнута в мою честь. Барка причалила к берегу. Они висели на высоте палубы, прямо перед моим носом.
К а э т а н а. И вокруг стоял смрад от этих повешенных, тухлой рыбы, прелой соломы и корабельной смолы… Не так ли? А берег был выгоревший и совершенно пустой. Лачуги. Изгороди, одни только длинные прямые линии…
Б а л т а з а р. Да. Отец стоял внизу, в толпе оборванных, запаршивевших солдат. Знамени не было. Он стоял по щиколотку в пыли. Из-под шлема струйками стекал пот. Солнце висело прямо у него над головой. Он улыбался жалко, потерянно. Никогда в жизни я не видел более ничтожного человека.
Короткая пауза, прерываемая разговором индейцев. Маргерита неподвижно стоит в дверном проеме. Глаза ее светятся, она непроизвольно сжимает кулаки.
К а э т а н а. К чему эта исповедь, дружок?.. Твои воспоминания меня не интересуют! Помимо всего прочего, ты непоследователен: начал с матери…
Б а л т а з а р. В тот момент отец был похож на нее. И, веришь ли, мне казалось, будто она стоит рядом с ним и пестует свою опухоль, в которой гнездится смерть.
К а э т а н а. А Иисуса рядом не было?
Б а л т а з а р. Нет. Все было бессмысленным и ненужным.
К а э т а н а. Как это страшно, мой милый Балтазар… Да… да…
