Славомир Мрожек - Хочу быть лошадью: Сатирические рассказы и пьесы
— Как это — нету?
— А так, нету. Но-о, гнедые, но-о!
Я молчал, пораженный. Однако решил продолжить разговор.
— Ну как же так, без проволоки?
— Ну, как? Один другому кричит, что надо, а тот третьему, а третий четвертому, и так повторяют, пока телеграмма не дойдет до места. Сейчас не передают, если бы передавали, было бы слышно.
— И такой телеграф действует?
— А чего ему не действовать? Действует. Только часто перевирают депеши. Хуже всего, если кто-нибудь из них выпьет. Тогда для фантазии разные слова от себя добавляют, так и идет. А в остальном — так это даже лучше, чем обыкновенный телеграф с проволокой и столбами. Известно, живые люди всегда сообразительнее. И буря не повредит, и экономия на дереве, а ведь у нас в Польше мало лесов осталось, все повырубили. Только зимой волки иногда прерывают. Н-но!
— Ну, а люди довольны? — удивлялся я.
— А чего им? Работа не трудная, только что иностранные выражения надо знать. А теперь даже наш заведующий почты поехал в Варшаву в отношении усовершенствования. Трубки современные хочет им дать, чтобы легкие себе не надрывали. Эй, вы!
— А если кто-нибудь из них глухой?
— Глухих не принимают, и гундосых тоже. Тут как-то один заика устроился по знакомству, но его сняли — линию блокировал. Говорят, что на двадцатом километре стоит один кончивший театральную школу, так тот отчетливей всех кричит.
Я снова замолчал, обескураженный этими аргументами.
На людей у дороги я уже не обращал внимания. Коляска подскакивала на ухабах, подъезжая к лесу, который был все ближе.
— Ну хорошо, — сказал я осторожно, — а не хотели бы вы иметь новый телеграф, на столбах и с проволокой?
— Боже сохрани! — подскочил возница. — Именно поэтому в нашем районе легко с работой, на телеграф идут. И еще можно иметь приработки слева, потому что тот, кому очень нужно, чтобы депешу не перепутали, берет бричку, едет на десятый, пятнадцатый километр, и каждому по дороге в руку дает. Ну, беспроволочный телеграф — это же всегда что-то другое, чем проволочный. Прогрессивнее. Эй, вы!
Сквозь стук колес до нас долетел какой-то слабый крик: не то дуновение ветра, не то далекое рыдание. Это звучало примерно так:
— Оооеееуууеееоооууу…
Возница повернулся на козлах и приставил ладонь к уху.
— Передают, — сказал он. — Остановимся, так будет лучше слышно. Тпрр!
Когда монотонный стук стих — над полем повисла тишина. В этой тишине все яснее несся к нам крик, подобный крику птиц на болотах. Стоящий недалеко от нас столбовик сложил ладонь и приложил ее к уху.
— Сейчас дойдет до нас, — шепнул возница. И действительно. Едва прогремело очередное «ааа», как из-за рощи, которую мы только что проехали, донеслось протяжное:
— Ооотеец ууумееер поохоорооныы срееедууу!
— Царство небесное, — вздохнул возница и ударил лошадей. Мы въехали в лес.
Искусство
— Искусство воспитывает. Поэтому писатели должны знать жизнь. Лучший пример — Пруст. Но Пруст тоже не знал жизни. Он изолировался. Закрылся в своей комнате, стены которой были обиты пробкой. Ничего не слышно. Что вы сейчас пишете?
— Рассказ на конкурс. У меня уже есть замысел. Глухая деревня преображается, преодолевая трудности. Маленький Янек пасет коров богатого хозяина. Неожиданно над его головой раздается рокот. Это стальная птица, самолет. Янек смотрит вверх и начинает мечтать: вот бы когда-нибудь так же полететь! Затем — о чудо! — самолет снижается и уже через минуту приземляется на лугу. Из кабины выскакивает человек в кожаном комбинезоне и летных очках. Янек бежит к нему со всех ног. Пришелец улыбается и спрашивает запыхавшегося мальчика, где находится кузница. У самолета маленький дефект, который надо устранить. Янек приводит на помощь людей. После того, как машину починили, человек в очках благодарит Янека и, видя, как блестят глаза мальчика от любопытства и интереса, спрашивает его: «Ты хотел бы научиться летать, а?» Мальчик кивает головой, волнение лишило его речи. Раздается рокот мотора, и уже через минуту стальная птица летит над лугом. Из кабины высовывается голова пилота, который улыбается и кивает Янеку на прощание.
Проходит какое-то время. Янек по-прежнему пасет коров. Но он не может забыть об этом случае. И вот однажды к хате, в которой живет Янек вместе со своей матушкой-вдовой, уже издалека помахивая белым конвертом и улыбаясь, подходит почтальон. Это был вызов в летную школу. Человек в очках не забыл о нем. Янек прыгает от радости.
Затем едет в город и оканчивает школу. Потом садится в машину. Уже через минуту его стальная птица отрывается от земли и начинает парить в воздухе. Мать выходит на порог хаты и прикладывает ладонь к глазам. Янек кружит над родным селом и приветствует его, покачивая крыльями. Мечта Янека сбылась.
— Да. Если писатель знает жизнь, то часто выходит так, что его произведения прогрессивны, хотя сознание самого писателя может отставать. Типичный пример — Бальзак. У него была некоторая склонность к поэтизации аристократии и монархии, но его реалистические произведения говорят о другом. Мне кажется, в последнем номере я читал ваш рассказ.
— Да. «Приключение Франи». Я написал его по заказу издательства. В нем речь идет о типичных психологических проблемах в жизни молодежи. Несколько юношей собираются на экскурсию. Все маршируют и поют. Только Франя тайком удирает. Он бросает друзей и хочет идти через лес один. Заблудившись, он попадает в яму. Пробует из нее вылезти, но это ему не удается. Наконец он начинает звать на помощь. Его услышали товарищи, они приходят и с шутками и смехом помогают Фране вылезти из ямы. С тех пор Франя своих друзей не бросал.
— Да. У искусства почетная задача: воспитывать человека. Поэтому так ответственна роль писателя в нашем обществе. Писатели — инженеры человеческих душ, а критики — инженеры душ писателей. Одолжите пятьсот злотых.
— У меня столько нет. Могу триста.
— Ну ладно, пусть будет триста…
Ветеран пятого полка
На одном этаже со мною жил бодрый старичок. Проходя мимо его дверей, я слышал, как он напевал: «Если трубы на вал нас покличут», «Судьба гренадера» и «С поклоном девушки мы к вам, мы к вам». Я встречал его в магазинчике, в котором мы оба покупали хлеб, молочные продукты и соленые огурцы. Ему было около семидесяти, но держался он прямо. Позднее, осенью, я узнал его ближе. Я как раз выходил из дома, поворачивал в замке ключ, когда он открыл свою дверь и попросил меня зайти к нему на минуту поговорить. Я очутился в пустой и холодной комнате, где был только стол, железная кровать, стул и огромный резной шкаф из темного дуба. Ветер задумчиво барабанил по черным окнам.
Минуту мы молча стояли друг против друга. Потом он сказал четко и ясно, глядя мне в глаза:
— Это я был хорунжим пятого полка.
— Ага, — ответил я.
— Да. Пятого полка, — со значением повторил он.
Так мы стояли еще некоторое время, но видя, что его слова не произвели на меня ожидаемого впечатления, он опустил голову. Я ничего не знал о пятом полке.
— Сегодня полковой праздник. Это был самый знаменитый полк в стране. Вы слишком молоды, чтобы это помнить.
Я беспомощно развел руками.
— Он воевал? — спросил я примирительно.
— Он маршировал! Ах, как мы умели маршировать! Какие мы устраивали парады! Сегодня уже никого не осталось из пятого. Я узнавал. Я последний.
— Значит…
— Сегодня праздник моего полка. В каждый полковой праздник устраивался большой парад, о котором потом долго писали в газетах. Этот полк был при главнокомандующем. Я служил в нем кадровым. Никто не умел так кричать, как я: «Да здравствует! Ура! Ура! Ура!»
Он выпрямился по стойке «смирно» и, вытянув руки по швам слишком широких брюк, уставился в окно взглядом., какой бывает у запыленного чучела ястреба.
— Простите, да здравствует — кто? — спросил я.
— Ура! Ура! Ура!
Новая волна дождя застучала о стекла, как эхо аплодисментов.
Он подошел к шкафу. Его дверцы, покрытые барельефом, изображающим виноградные кисти, открылись с тяжелым скрипом. Я заглянул через его плечо. Единственным содержимым шкафа было древко, обернутое в тряпку. Старик щелкнул каблуками, взял древко и осторожно вытащил его. Это было знамя. При тусклом свете лампочки, висящей высоко под потолком, разукрашенным потеками, я увидел полуистлевшую материю. Золотой лев держал в зубах цифру 5. Старый, потемневший пурпур заиграл на фоне сизых пятнистых стен комнаты.
— Идем, — сказал он.
— Идти? Куда? — удивился я.
Он прислонил знамя к шкафу и молитвенно сложил руки.
— Заклинаю вас, пожалуйста, не откажите. Это недалеко… Очень вас прошу…
Я не мог отказать. Знамя он обернул в газеты и взял с собой.
