Юрий Арабов - Кинематограф и теория восприятия
Я привел вкратце эту психологическую систему для того, чтобы с ее помощью глубже разобраться в проблеме предсказуемости и стереотипа в искусстве. Базисные иллюзии в кинематографе — это правила игры, которые задает нам жанр, драматургические структуры, исторически сформированные. Нарушение их может породить у зрителя своеобразный эстетический шок, что заставит отвернуться от фильма и перечеркнет все благие устремления авторов. Однако отвернутся не все. Меньшинство, обладающее стрессоустойчивостью, то есть открытостью к изменениям и отношением к ним как к возможности развития, примет такие нарушения и посмотрит картину до конца. Она даже понравится им больше, чем та, где базисные иллюзии соблюдены и не разрушены.
Сделаем выводы. Массовый успех жанровых фильмов диктуется еще и тем обстоятельством, что людей, видящих в неизменности базисных иллюзий (художественных клише) благо, — большинство. (Это так называемые нестрессоустойчивые). Авторское же кино работает как раз с разрушением базисных иллюзий, поэтому и зрителей у него мало, так как вообще стрессоустойчивых людей — меньшинство. Причем подтверждение или опровержение базисной иллюзии является лакмусовой бумажкой, с помощью которой мы можем отличить жанровый фильм от фильма авторского.
Давайте разберем с точки зрения подтверждения или опровержения базисных иллюзий какой-нибудь известный фильм, например, первую серию о приключениях Индианы Джонса «Искатели потерянного Ковчега».
В фильме Спилберга, как и в большинстве жанровых картин, базисных иллюзий не одна и не две. Напомню, о чем идет речь. В 30-х годах американцы якобы предпринимают попытку отрыть Ковчег Завета в Египте, в котором древние евреи, по преданию, хранили и переносили скрижали с заповедями пророка Моисея. Естественно, что и с германской стороны в Египет направлена группа археологов, Гитлер мечтает заполучить Ковчег, так как в нем заключена метафизическая сила, которую можно использовать в качестве оружия против врагов Третьего Рейха.
Первая базисная иллюзия этого фантастического постмодернистского фильма — Индиана Джонс (американский археолог и авантюрист) должен найти Ковчег Завета. Вторая — в этой борьбе за Ковчег герой должен опередить фашистского археолога Беллока. Третья — Индиана Джонс останется жив. Четвертая — соединение героя с любимой девушкой Карен, дочерью его учителя и наставника по археологии. И пятая — Ковчег Завета крайне необходим американскому правительству и всему демократическому миру в целом.
Теперь посмотрим, что делает режиссер с этими базисными иллюзиями, и, может быть, поймем, за счет чего в жанре, где «главное известно», достигается зрительское внимание и напряжение.
1. Ковчег все время уплывает из рук Индианы Джонса в руки фашистов и лишь в конце фильма находит своего хозяина в лице американского археолога. 2. Беллок по фильму все время выигрывает и лишь в финале уступает американцу «главный приз». 3. Не перечислить, сколько раз на протяжении фильма жизнь героя висит на волоске. 4. Карен неожиданно «погибает» в первой трети фильма, чтобы потом воскреснуть. И, наконец, пятая базисная иллюзия — это единственное ожидание, которое Спилберг не подтверждает, обманывая надежды зрителей. Фильм оканчивается остроумным эпизодом: забитый в доски Ковчег с надписью «Совершенно секретно. Собственность армии США» ввозят в бесконечный ангар-склад, доверху забитый такими же ящиками с аналогичной надписью. Наверное, здесь хранятся сапоги-скороходы, меч-кладенец, шапка-невидимка и другие образцы мифологии. Хранятся вечно, покуда у правительства не дойдут до них руки. Однако зрительского отторжения не происходит потому, что из пяти базисных иллюзий в итоге подтверждено четыре, но подтверждено путем увлекательного испытания их на прочность.
А если бы Спилберг опроверг эти иллюзии, что бы тогда произошло с жанром, с фильмом в целом? Первое — Индиана Джонс никогда бы не нашел Ковчег Завета, хотя всю жизнь гонялся за ним. Перед нами — философская притча о тщетности человеческих желаний и поступков, о суете сует, в которой иссякает, испаряется наша жизнь. Второе — Джонс проигрывает фашисту Беллоку. Получается какой-то грустный фильм о неудачнике, далекий от триллера и саспенса. Третье — в борьбе за Ковчег герой погибает, приключенческая картина превращается в драму, может быть, даже в трагедию. Четвертое — Джонс никогда не соединяется с любящей его Карен, потому что та умерла. Получается то же самое, что в предыдущем варианте. Пятое — Ковчег действительно нужен правительству США.
Как видим, в четырех случаях из пяти, если опровергнуть базисную иллюзию, вырастает совсем не то, что носит название «Искатели потерянного Ковчега». Является какой-то драматический фильм, а в одном случае (в первом) чистой воды авторский. Так что мы не очень ошиблись, когда сказали, что авторское кино работает, в частности, с опровержением зрительских ожиданий, с опровержением базисной иллюзии со всеми вытекающими для восприятия большинства последствиями. Меньшинство (статистическое меньшинство стрессоустойчивых в терминах психологии), повторяю, такие опровержения поддержит.
А сейчас выведем некую формулу: успех того или другого жанрового фильма зависит от качества испытаний базисных иллюзий на прочность, от того, насколько игра «понарошку» достоверна и далеко заходит. Главная задача жанрового режиссера и драматурга — испытывая ожидания зрителя, на самом деле укреплять их. Обманывая в деталях, не обманывать в целом.
Вам что-нибудь это объясняет? Мне — да.
Кстати, подобный «химический» (или лучше сказать алхимический) опыт мы можем проделать с любыми сюжетными конструкциями авторского кино и наверняка заметим, как эти фильмы начинают светиться жанровыми красками.
Допустим, например, что герой фильма О. Иоселиани «Жил певчий дрозд» не погибает в конце, более того — благополучно заканчивает написание своего музыкального произведения, победив суету и энтропию жизни. Экзистенциальная драма сразу же превратится в некую розовую комедию, которая значительно ближе к коммерческому кино, чем оригинал грузинского режиссера. Или, допустим, что в «Сталкере» Тарковского действительно существует комната, исполняющая все желания. Герои благополучно добираются до нее и начинают что-нибудь загадывать, чтобы осчастливить себя и человечество. Философская притча о важности любого пути и испытаний (так как в пути с человеком происходят духовные изменения) вдруг превращается в приключенческую ленту. То же самое в «Ностальгии»: вообразим, что ее герой Горчаков не умрет и все-таки уедет из надоевшей ему Италии... Не знаю, станет ли фильм при такой вивисекции более жанровым, но то, что он потеряет часть своей философии, для меня несомненно.
Нет уж, пусть лучше Александр из «Жертвоприношения», спасая весь мир, погубит свой дом и семью. А докторша из «Персоны» Бергмана, врачуя пациентку, не вылечит ее, а заболеет сама. И в «Шепотах и криках» смерть любимой сестры не соединит других сестер, а наоборот, окончательно разорвет ту ниточку, которая их объединяла...
Разрушать иллюзии или подтверждать их в художественном произведении — дело чрезвычайно серьезное. Конан Дойль однажды решился убить своего великого сыщика, написав рассказ «Последнее дело Холмса», и был завален возмущенными письмами. Так что пришлось мертвеца срочно оживлять, Холмс в итоге не умер, а лишь состарился.
И дело здесь не только в искусстве. Требования людей подтвердить базисную иллюзию распространяются и на политику, и на различные социальные явления. Скажем, известная легенда о том, что Чапаев не утонул в реке Урал, сраженный белогвардейской пулей, а выплыл из нее, — что это? Я сам читал эту легенду несколько раз в различных исторических трудах: Чапай выплыл, и чабаны на берегу отпоили его молоком. Потом, когда наступила эпоха коллективизации, выбрали его председателем колхоза. Но не утерпел герой гражданской войны, подвел его кипучий темперамент. Взял и написал Ворошилову в Кремль всю правду, мол, я Чапай и есть, а вы считаете меня трупом. Всполошился Ворошилов, рассказал все Кагановичу, а тут и Молотов подвернулся, пошлем-ка, думают, в колхоз им. Чапаева правительственную комиссию, пусть она разберется, кто там у них председатель, сам ли Чапай или какой-нибудь выскочка из враждебного класса. Послали комиссию во главе с Ворошиловым, не хотел Клим ехать, предчувствовал недоброе, но все-таки согласился, уломали. Приехал, глядит — и впрямь перед ним Чапаев. Велел закатать штаны и рубаху — все точно, и следы от вражеских пуль есть. И заклял тогда Ворошилов героя сидеть тихо, потому что смекнул — мертвый Чапай для революционного дела полезней живого. А в 37-м Чапая взяли и расстреляли, как всех, довершив то, что начато было в гражданскую войну на реке Урал.
Весь этот «достоверный» рассказ, конечно же, торжество базисной иллюзии в народном сознании, которое не может смириться с тем, чтобы подобный герой был утоплен, словно слепой котенок. Но вот когда эта иллюзия возникла? Мне сдается, что не в гражданскую войну. Чапаевская эпопея — всего лишь локальный, даже периферийный эпизод братоубийственной бойни, который был бы совершенно забыт, если бы люди искусства не приложили к этому руку. Вернее всего, день рождения подобной байки таится в тридцатых годах и напрямую связан с популярностью фильма «Чапаев» братьев Васильевых. Кстати, многочисленные анекдоты 70-х годов о Чапае, на мой взгляд, явление того же порядка — не только пародия, но и инстинктивное желание воскресить народного кумира.
