Хулия Наварро - Стреляй, я уже мертв
— О Боже, бедные детки! — воскликнула хозяйка.
— Нурия, у тебя не найдется поесть чего-нибудь горячего? — спросила Иветта.
— Прежде всего, им нужно снять все мокрое, мы развесим их одежду сушиться у камина, — ответила Нурия — рыжеволосая женщина с карими глазами, ростом повыше Иветты и столь же решительная.
— Если их раздеть, они замерзнут насмерть, — возразила сестра Мари-Мадлен.
— Они замерзнут насмерть, если их не раздеть. Я постелю на полу матрасы и накрою их одеялами; Иветта, помоги. А пока можно дать им горячего молока, оно вон в том кувшине.
В скором времени сестра Мари-Мадлен вынуждена была признать, что Нурия права. Дети высохли и обогрелись, выпили несколько кружек молока и теперь мирно спали, закутанные в простыни и одеяла
Катя и Далида тоже переоделись в сухую одежду Нурии, но сестра Мари-Мадлен, хоть и не переставала кашлять, отказалась снять промокшую рясу, пытаясь обсохнуть возле камина.
— Считаете, Господь так уж огорчится, если вы ненадолго снимете рясу, пока она не высохнет? — спросила Нурия.
Монахиня ничего не ответила. У нее болела голова, а в груди разливался жар, не давая вздохнуть.
— Эта женщина больна, — сказала Иветта, обращаясь к Нурии.
В конце концов, Катя убедила ее перебраться в спальню Нурии и переодеться в ночную рубашку, пока ряса высохнет.
— Никто вас не увидит, сестра, обещаю.
— Быть монахиней — значит подчиняться определенным правилам, — ответила она. — Эти обязательства мы приняли добровольно, никто не заставлял. Я понимаю, вам, возможно, кажется абсурдным, что я отказываюсь надеть другую одежду, как это сделали вы с Далидой.
— Я вовсе не осуждаю вас, сестра, просто призываю вас вести себя разумно, — убеждала Нурия. — Пусть ряса высохнет, а вы пока побудете в моей комнате, где вас никто не увидит. Думаю, на это вы вполне можете согласиться.
Нурия сказала, что те трое мужчин, которые помогали им добраться сюда, охраняют дом.
— Мы их не видим, но они не теряют нас из виду и при малейшей опасности тут же придут на помощь, — объяснила она.
— Почему вы работаете в Сопротивлении? — спросила Катя.
— А вы знаете, сколько испанцев состоят в Сопротивлении? — усмехнулась в ответ Нурия. — Сама я в Сопротивлении не состою, но с нетерпением жду, когда Союзники освободят нас от тирании Франко.
Уже наступила ночь, когда в дверь Нурии кто-то осторожно постучал. Она пошла открывать, сунув руку в карман передника, где прятала пистолет.
Это оказался один из тех мужчин, что помогли им добраться до дома Нурии. Он сообщил, что грузовик уже прибыл и ждет, когда погрузят детей. Дети, успевшие поесть и отдохнуть, уже вполне могли продолжать путь. А вот сестра Мари-Мадлен совсем расхворалась. Она вся горела, и охватившая ее дрожь никак не унималась.
— Сестра, вам лучше остаться здесь, — настаивала Катя. — Мы сами довезем детей до Барселоны. Надеюсь, к нашему возвращению вы поправитесь.
Однако монахиня, несмотря на лихорадку, по-прежнему настаивала на том, чтобы сопровождать детей.
— Говорят, Франко очень набожен, и думаю, лучше, если детей будет сопровождать монахиня, — сказала она.
Ее так и не удалось убедить и пришлось помочь ей снова забраться в грузовик.
Путешествие оказалось тяжелым. Их остановила пара патрульных. Водитель объяснил, что везет в обитель Сестер Милосердия Барселоны больную монахиню и нескольких детей-сирот, страдающих туберкулезом. Патрульные опасливо покосились на грузовик и велели ехать своей дорогой.
— Нам повезло, — сказала Катя.
— Это не везение, это Господь нас хранит, — убежденно заявила сестра Мари-Мадлен.
— Почему же Господь не всегда хранит тех, кто в этом нуждается? — возразила Далида. — Вы знаете, сколько детей лишились родителей, сколько родителей потеряли детей? Скажите, почему Господь допустил эту войну? Если мы все — его дети, то почему он допускает снова и снова, чтобы нас, его детей, на протяжении веков преследовали только за то, что мы евреи? — повысила голос Далида. Она уже давно перестала верить в справедливость Божьего суда.
Сестра Мари-Мадлен так и не нашла, что ответить.
Барселона, несмотря на все разрушения гражданской войны, выглядела настоящей королевой. Водитель, казалось, прекрасно знал, куда ехать. Дети выглядели совершенно измученными.
Дом, куда их доставили, находился на бульваре Сан-Хуан. Водитель велел немного подождать, пока он поговорит с хозяйкой. На стук вышла высокая женщина с седыми волосами, убранными в пучок на затылке. Они с водителем перебросились несколькими словами, а затем женщина подошла к грузовику и велела всем выбираться.
— Скорее, скорее, — торопила она.
Когда все проследовали в дом, хозяйка наконец-то представилась. Звали ее Дороти, она была американкой и тоже состояла в этой группе, помогая спасать детей из лап немцев.
— Мы сотрудничаем с Еврейским агентством, — сказала она. — Делаем все, что в наших силах, но, сами понимаете, это лишь капля в море. Но нам будет отрадно знать, что хотя бы эти несчастные дети выживут в войне.
— Куда вы их повезете? — спросила Катя.
— Пока они побудут здесь, — ответила Дороти. — Потом мы по возможности переправим их в Палестину, но с каждым разом это становится все труднее: британцы прилагают все усилия, чтобы ни один корабль с евреями не вошел в палестинские порты. Так что я не могу пока сказать, куда именно их повезут, но даю слово, что они будут в безопасности.
— Я слышала, что в Швейцарии евреев хорошо принимают, — заметила Катя.
— Не беспокойтесь,с уверяю, что им больше ничего не угрожает.
— Как, по-вашему, не может ли так случиться, что Франко понравятся принятые в Германии расистские законы, и он в угоду фюреру депортирует из Испании всех евреев?
— Я не могу ничего гарантировать, но точно знаю, что пока этого не произошло, — успокоила ее Дороти. Мы стараемся соблюдать осторожность; думаю, это главное наше оружие.
— А вы сами? — спросила Далида. — Почему вы помогаете евреям?
— Дорогая, ведь я и сама еврейка. Моя семья родом из Салоников, но дедушка с бабушкой эмигрировали в Соединенные Штаты. Я родилась в Нью-Йорке, но считаю, что при любой возможности должна помогать евреям, попавшим в беду, особенно детям.
— Семья моей матери тоже сефардского происхождения, причем именно из Салоников, — призналась Далида, успокоенная тем, что американка оказалась еврейкой.
Дороти настояла, чтобы сестру Мари-Мадлен осмотрел врач; монахиня дрожала в лихорадке, и пот тек с нее ручьями.
На пару дней им пришлось задержаться в Барселоне, пока монахиня хоть немного не поправится. Дороти показала им город.
— Барселона — очень красивый город, — высказала свое мнение Далида. — Жаль только, что все его жители так печальны.
— А какими еще они могут быть после гражданской войны? Здесь у всех кто-то погиб: у кого-то — отец, у другого — брат или жена, сын, племянник... Но поверьте, еще хуже, чем потерять близких — это знать, что твои родные сами стали убийцами. Особенно в деревушках и маленьких городах, где все друг друга знают. Должно смениться несколько поколений, прежде чем испанцы смогут себя простить.
И Кате, и Далиде очень понравилась эта американка, потому что она оказалась по-настоящему добрым человеком. Ее муж, американец, служил в одной из правительственных организаций Соединенных Штатов. Дороти не говорила, кем именно, а они так и не спросили.
Сама же Дороти помогала евреям переправиться из Франции в Испанию.
— А вы не боитесь, что вас задержит полиция? — спросила Катя.
— Не думаю, что это случится, — ответила Дороти. — А впрочем, знаете, порой мне кажется, что, как бы Франко ни заигрывал с Гитлером и Муссолини, портить отношения с британцами и американцами он тоже не захочет. Кроме того, изрядное число своих яиц он положил в нашу корзину. Но все же мы не настолько наивны и стараемся зря не нарываться. Я вам уже сказала, что мы действуем с большой осторожностью.
Провернув эту операцию, Катя с Далидой не только спасли детей, но и завербовали сестру Мари-Мадлен в члены группы.
Им удалось убедить Давида и Самуэля, что помощь монахини их группе никак не помешает.
— Катя, не будь столь самоуверенной, — отговаривал ее Самуэль. — На сей раз все прошло благополучно, но почему она и дальше должна участвовать в деле спасения евреев? К тому же наши друзья из Сопротивления не одобрят, если мы посвятим монахиню в свои дела. Они не захотят ставить под угрозу свою жизнь, доверяясь постороннему.
Когда Далида рассказала о Мари-Мадлен Армандо, испанец решительно воспротивился.
— Не стоит доверять нашу жизнь этой монашке, — заявил он.
— Если бы не она, мы бы не смогли спасти этих детей, — возразила Далида.
— Ну что ж, если ты считаешь, что она заслуживает доверия, то пожалуйста. Можешь пользоваться ее услугами на свое усмотрение, но не вздумай раскрывать наши имена. Положим, ты считаешь, что ей можно доверять, но я не обязан так думать.
