Том Стоппард - Изобретение любви
АЭХ. Конъектуры, в разумении мистера Маркса [173], делятся на три сорта: во-первых, конъектуры самого мистера Маркса, во-вторых, конъектуры человечества вообще и, в-третьих, конъектуры отдельных одиозных персон.
Комиссия. Чиновник Почтовой службы?
Председатель. Патентной службы… вот поощрительные письма от профессоров латыни из Оксфорда и Кембриджа, латыни и греческого из Дублина, вот редактор ClassicalReview… Уоррен, президент Магдалины…
АЭХ. Широта и разнообразие невежества Фрэнкена [174] восхитительны. По глупости замысла и неряшливости исполнения его apparatusmucusпревосходит apparatusБрейтера [175] в издании Манилия, и я еще не видывал другого, о котором бы можно было сказать подобное.
Председатель (Постгейту). Он пользуется расположением коллег?
АЭX. При очной ставке с двумя рукописями равного достоинства он начинает уподобляться ослу меж двух охапок сена и смятенно воображать, что, если одну охапку отнимут, он перестанет быть ослом.
Постгейт. Он… широко известен.
АЭX. Его заметки порочны настолько, таким клубком спутаны в них всевозможные бессмыслицы, что любые опровержения словно бы неуместны; главную же цель автор видит в замалчивании полезных сведений, с тем чтобы освободить место для долгого перечня своих конъектур, которые бесчестят человеческий интеллект.
Комиссия (читают). «Когда мистер Хаусмен принял мой шестой класс, он показал себя внимательным и благожелательным учителем…»
АЭX. Обладая низкой литературной культурой, он не отвратится от безграмотного, не смутится оскорбительным и посмакует шероховатое; при этом он готов защищать pronosпротив privos [176]Бентли как крайне поэтичную конъектуру; Бентли, однако, никогда не отрицал, что эта фраза поэтична, он лишь отрицал, что это – латынь.
Комиссия (читают). «Проницательность и тщательность, недостающие Бентли…» Это
Уоррен. «…Один из наиболее интересных и привлекательных учеников на моей памяти…»
Председатель…и Робинсон Эллис из Тринити… «Лично я всегда находил мистера Хаусмена приятным и скромным человеком».
АЭX. Ни одному слову не уберечься от Эл-лиса, если ему на ум придет другое, не хуже прежнего. Пытаться следовать за его мыслью – все равно как быть в постоянном общении с ребенком-идиотом. Он – прирожденный ненавистник науки, который наполняет страницы до половины отстоями итальянского Ренессанса и, взывая к читательским суевериям, пытается убедить их, что собирает с терновника виноград и с репейника смоквы [177].
Председатель. Что ж… Профессор Постгейт?
Постгейт. М-м-м.
АЭХ. Глубокий сон охватывает болезненную чуткость мистера Постгейта, когда дело доходит до modo [178]в строке одиннадцать, и здесь грамматике можно лишь пожелать доброго сна.
Комиссия. Да. Что вы скажете, Постгейт?
АЭX. Когда дело доходит до Постгейтовых vocesвместо noctes [179]в тридцать третьей, я положительно теряю дар речи.
Постгейт. Я вынужден заявить личный интерес.
АЭX (продолжает). Этой поправкой Постгейт лишает смысла всю элегию от начала до конца.
Постгейт. Мистер Хаусмен подал прошение на этот пост по моему настоянию. Я думаю, весьма вероятно, что он – ведущий ученый-классик в Англии. Хотя он не всегда прав насчет Проперция.
Председатель (закрывает собрание). Тетpusfugit. Nunc est bibendum! [180]
Комиссия удаляется.
АЭХ. Только я, не без раздумий и труда, привел этот малолюбопытный сад в приличествующий порядок, мистер Постгейт принялся прорубать дыру в заборе с вдохновенной целью восстановить в рукописях Проперция хаос. Все орудия, им используемые, обоюдоостры, хотя каждое из лезвий затупилось. Не без тягостных чувств, я все же считаю своим долгом…
Свет на Постгейта.
Постгейт (сердито). Ваша stemma codicum [181]порочна до самого основания, а если не выбирать выражений, она целиком ложна. Ваш просчет в том, что вы полагаетесь на датировку Неаполитануса [182] по Беренсу.
АЭХ. Вы видели статью?
Постгейт. Я приступаю к написанию ответа. Я намереваюсь вас осрамить.
АЭХ. Статью.
Постгейт. О…
АЭX. Оскар Уайльд арестован.
Постгейт. О…
АЭX. Я и понятия не имел, что задену вас, Постгейт.
Постгейт уходит.
Свет на Стэда, Лябушера и Гарриса – все с открытыми газетами. Возможно, в вагоне поезда.
Стэд. Признан виновным и приговорен к двум годам тяжелых работ!
Лябушер (читает). «Культ эстетизма в его отвратительной форме пресечен».
Гаррис (читает). «Откройте окна! Впустите свежий воздух!… от нашего Театрального Критика».
Лябушер. Осужден по статье из поправки Лябушера!
АЭХ.
О, кто этот юный грешник, на запястьях кандалы?Кем он стал, пройдя сквозь вопли, сквозь угрозы и хулы?И куда же он плетется, жалкий, как побитый пес?О, его ведут в темницу за неверный цвет волос. [183]
Гаррис. Я умолял его покинуть страну. Я ждал его с закрытым кэбом на Гайд Парк Корнер и с яхтой в Грейвсенде, чтобы забрать во Францию…
Лябушер (Стэду). Два года совершенно несоразмерны. (Гаррису.) Нет, Фрэнк. Ты пригласил его пировать в CaféRoyal. (Стэду.) Я добивался максимального приговора в семь лет.
Гаррис…с ужином из омаров на борту и бутылкой «Поммери», а также с маленьким собранием французских и английских книг.
Лябушер. Послушай, никакая не яхта, а столик в CaféRoyal. (Стэду.) Генеральный прокурор убедил меня, что нерешительные присяжные скорее утвердят приговор в два года.
Гаррис. Ты ведь выступил с поправкой, чтобы провалить законопроект, – ты сам мне это рассказывал.
Лябушер. Кто же поверит тебе!
Стэд. Если бы вкусы Оскара Уайльда касались свежих невинных девиц лет, скажем, шестнадцати, никто бы его и пальцем не тронул.
Лябушер. Я провел эту поправку, потому что Стэд известил меня прямо перед прениями, что в некоторых районах Лондона проблема непристойного поведения среди мужчин столь же серьезна, как проблема с девицами.
Гаррис. В некоторых районах Лондона нет ни малейшей проблемы с девицами.
Стэд. Что касается девиц, то просвещенному языку лучше умолчать о страстях, царящих в некоторых районах.
Гаррис. Я именно об этом.
Темнота.
АЭХ.
Руки в кровь дерут канаты, неизменна колея.Стужа ль, зной – артель в карьере портлендском ему семья.А схватить глоток досуга средь работы довелось –Проклинать он может Бога за неверный цвет волос [184].
Вплывают трое в лодке. Джером на веслах, Чемберлен (Джордж) пытается играть на банджо, (Фрэнк) Гаррис читает первое издание «Шропширского парня» [185].
Чемберлен, одиннадцатью годами старше, усатый, в полосатом пиджаке ядовитых цветов Джером и Гаррис – в твидовых жилетах и легких брюках с отворотом.
Чемберлен. Та-ра-ра… держи правее, Джей. Та-ра-ра-бум…
Джером. Хочешь взять весла?
Чемберлен. Нет, у тебя прекрасно получается… бум-ди-эй…
Гаррис / Джером. Джордж, заткнись!
Гаррис. Кто-нибудь проголодался?
Чемберлен. Гаррис бездельничает с самого Хенли.
Гаррис. Когда Чемберлен сказал, что мы пойдем вверх по реке, я решил, что речь идет о лодке, которая перевезет людей из одного места в другое. Обратный распорядок мне в голову не приходил. Лично мне не было никакого резона перемещать лодку оттуда, где она была; по мне…
Чемберлен / Джером. Гаррис, заткнись!
Чемберлен. Где мы, Джей?
Джером. Подходим к Редингу.
Чемберлен. Рединг!
Смотрят вперед.
Мы минуем тюрьму?
Джером. Может быть, Оскар увидит, как мы проплываем… В «Савое» он всегда просил комнату с видом на реку.
Гаррис (торжественно). Проститутки плясали на улицах.
Чемберлен. Джей тоже плясал.
Джером. Ничего подобного. Это правда, что в качестве редактора популярной газеты я счел своим долгом выразить протест, но я не испытываю гордости от того факта, что я, как, по-видимому, и все прочие, кто косвенным образом нес ответственность за трагически развернувшееся…
Чемберлен / Гаррис. Заткнись, Джей!
Джером. Я не раскаиваюсь. Я бы, может быть, раскаялся, если бы он утаивал свой злосчастный порок как джентльмен.
Чемберлен. Например, позируя в роли джентльмена.
Джером. Именно. Его труды тоже не будут долговечны. Декаданс – это тупиковый путь в английской жизни и словесности. Здоровый юмор и дивные добрые небылицы. Загляните в Шекспира.
Чемберлен. Или в твои книги.
Джером. Об этом не мне судить.
Чемберлен. Верно, Гаррис, хватай его за ноги.
Джером. Эти стихи мне дал Робби Росс [186]. Робби заучил несколько наизусть, чтобы прочесть Оскару на свидании в тюрьме.
