Алекс Тарн - Копай, Ами, копай…

Далия: Добрый вечер, Ами. Притащил он тебя все‑таки… (садится на коробку и устало вытягивает ноги) И рассказал, да? Ну, а ты что? Неужто согласился?.. Ох, ноги гудят… заездил он меня с этим туннелем. Там меня и похоронит, вот увидишь.

Ами: Далия, зачем? Зачем это всё?

Далия: Он тебе, наверно, про собаку рассказывал, да? Глупости. Думаешь, он совсем ку — ку? Не в собаке дело. Хотя сам он в этом ни за что не признается.

Ами: Не в собаке? А в чем?

Далия: В жизни, Ами… Жизнь он там свою оставил, вот что… Ну, и собаку, конечно, тоже. Заодно. (оглянувшись, полушепотом) Я одного боюсь: что он когда‑нибудь действительно докопается туда, к дому. Выйдет, посмотрит, даже найдет свою собаку… И что дальше? Что дальше, Ами? Ведь ничего уже не вернешь… ничего… ничего…

Ами: Он не докопается, Далия. До главного шоссе Полосы и то очень далеко, а уж до вашего дома и вовсе невозможно. Поверь мне, я знаю.

Далия: Ничего ты не знаешь! Ничего. Он сможет! Он все сможет. Ты не знаешь, какой он упрямый! (шепотом) Я тебе вот что скажу, только ты не проболтайся: я уже давно не копаю! Я его обманываю. Говорю, что высыпала мешки в поле, а на самом деле возвращаю их в подкоп. А он и не замечает! Хи — хи — хи…

Ами: Далия…

Далия: Но он работает за десятерых, Ами! Этот упрямый мул, если ему что втемяшется… Он докопается, вот увидишь! Прямиком до нашего дома!

Ами (снова отъезжая в направлении Человека-с-лопатой): Далия, ваш дом в пятнадцати километрах отсюда. Да и самого дома уже нет. Они ведь разрушили все дома, Далия. И оранжереи тоже. Там ничего нет. Там теперь одни развалины. И ты знаешь это не хуже меня.

Далия (перебивает, не слушая): До самого дома! Он все может. Всё. Упрямый мул, каких мало… (поднимается и перевязывает платок)

Человек-с-лопатой (насмешливо): А ведь сначала казалась почти нормальной…

Ами: Нормальной? Да она чокнутая не меньше, чем Боаз. А может, даже больше. Сумасшедший дом. Отделение для буйнопомешанных…

Возвращается Сироткин.

Далия: Ну, где ты там бродишь… Займи гостя, а я пока кофе поставлю. (уходит)

Ами (деловым тоном): Вот что, Боаз. Я хочу бросить взгляд на ваш туннель. Крепеж, распорки, ориентация, всякое такое.

Сироткин: Нет проблем. Пошли, покажу.

Ами: Нет — нет, не сегодня. Давай договоримся так. Пока я не достану нужных приборов, ты никуда не двигаешься. Передохни немного сам и дай отдохнуть Далии. Хорошо?

Сироткин: Далия… (ухмыляется) Станет она тебе отдыхать! Копает, как заведенная, чуть ли не больше моего. Я ей все говорю: полежи, переведи дух… куда там! Упрямая, как ослица. Уж если что ей втемяшится…

Ами: Ну все‑таки постарайтесь, вы оба. Обещаешь?

Сироткин (кивая): Ладно. Только, знаешь, что? Я совсем забыл тебе рассказать (переходит на шепот) Я тут не один такой.

Ами: Какой такой?

Сироткин: Шш — ш… (прикладывает палец к губам) Такой, который копает. Есть еще один.

Ами беспомощно оглядывается на Человека-с-лопатой. Тот кивает.

Человек-с-лопатой: Как по учебнику. Начальный курс психиатрии. Безумцы всегда склонны находить аналогичное безумие в других. Это как бы служит подтверждением их собственной нормальности.

Ами: Ну и кто же этот «один»?

Сироткин: Хилик. Хилик Кофман. Я видел, как он возит землю. Много земли. Точно тебе говорю — иного объяснения нет.

Ами (вздыхает): Так, Боаз. Сейчас уже второй час ночи. Если ты не возражаешь, я бы поехал домой, спать.

Сироткин: Ясное дело… (с видимым сожалением пожимает Ами руку) Ты только поторопись, ладно? Для нее каждый день важен…

Сироткин уходит в глубь темнеющей сцены, оставляя Ами на авансцене.

Ами: Для нее — это для собаки… Господи, как я, оказывается, устал от этих Сироткиных! Наверное, у меня даже ноги подкашиваются. Теперь я уже могу так сказать: ноги подкашиваются. Ноги…

Осторожно встает на ноги, делает несколько шагов. Подходит Человек-с-лопатой, усаживается на освободившееся место.

Человек-с-лопатой (в зал): А чего? На черта они ему сдались, эти ноги? Разве плохо было без ног? И вообще, что такое «хорошо»? Хорошо — это то, к чему привык. А он привык здесь ко всему: к коляске, к Матароту, к людям. Ему здесь уютно, у него здесь дом.

Ами: Ага, посмотрел бы я на вас без ног‑то…

Человек-с-лопатой: И жалобы по поводу инвалидности — не более чем часть этого уюта. Разве его тут не уважают? Еще как уважают: экое горе на парня свалилось, а он, смотрите, ничего! Живет и в ус не дует. Учится, пиво пьет, жизни радуется не меньше других, а может, даже и больше. Точно больше, потому что в мелочах‑то самая радость и водится. В лужице радость, не в море. А на бегу поди разгляди ее, лужицу…

Ами: Хватит чушь пороть, философ доморощенный…

Человек-с-лопатой: Будь у него ноги, разве оказался бы он здесь, в Матароте?

Ами: Дудки! Одному Богу известно, где бы я тогда оказался. В Боливии, в Рио, в Непале, в Гоа, в Коста — Рике…

Человек-с-лопатой (подхватывает): В дикой скачке по касательной, подгоняемый ненасытными глазами, по невиданным горам, умопомрачительным ущельям и таинственным равнинам, когда постоянно хочется, требуется еще, и еще, и еще… Почему? Почему требуется?

Ами: Почему — почему… Потому, что увиденное не насыщает, при всей своей умопомрачительности, пролетает мимо, в воронку пустоты — фьють, и нету… а, значит — подавай‑ка поскорее что‑нибудь новенькое, да покруче, а иначе какого хрена мы вообще забрались сюда, братишка, зачем?

Человек-с-лопатой: Вот именно, зачем?

Ами (хлопнув себя по бедрам): А что? Выйти сейчас перед всеми… Вернее, встать и выйти: вот он, я, смотрите, почти такой же, как и был, только с ногами. То есть совсем другой от задницы вниз. Но от задницы вверх‑то я тот же самый, в точности. Ами Бергер, помните такого? Ами, который на коляске… нет, не помните?

Человек-с-лопатой: Думаешь, вспомнят?

Ами: Нет, не вспомнят. А хуже всего — я и сам‑то себя не вспомню, как не помню сейчас того давнего бостонского мальчика, каким был до своего приезда сюда. Школьника из причесанного американского пригорода, болельщика «Патриотс», «Селтикс» и «Ред Сокс». И он меня тоже не помнит.

Человек-с-лопатой (в зал): Эй, Ами Бергер, помнишь Ами Бергера?

Ами: Кого — кого?

Человек-с-лопатой: То‑то же… А ведь есть еще и она. Та, которая кажется ему сейчас главнее всего прочего. Как посмотрит она на нового Ами? И как новый Ами посмотрит на нее? Есть дворцы, которые строятся по песчинке, по камешку, по кирпичику. Трудно строятся, зато легко падают. Устоит ли этот? Это ведь вам не окно перестеклить…

Ами подходит к коляске, треплет Человека-с-лопатой по плечу.

Ами: Ну‑ка брысь… Мое это. Брысь!

Человек-с-лопатой уступает ему кресло. Ами садится и уезжает.

Картина 15–я. Комната Ами Бергера

Ами, профессор Серебряков, Леночка.

Въехав в комнату, Ами обнаруживает там Леночку и профессора Серебрякова.

Ами: Профессор? Госпожа Элена? Вы здесь, в такой час? Что‑то случилось?

Профессор (поднимаясь навстречу): Ами, дорогой, извините за вторжение… Как видите, мы позволили себе…

Ами: Видите ли, я ужасно устал. И, по — моему, немного контужен…

Профессор: У нас к вам важное дело.

Ами: Я надеюсь, Альександер, что оно действительно важное. Даже очень — очень важное. Потому что, если речь идет о чем‑то, что можно прояснить завтра, то я предпочел бы…

Профессор: Дело жизни и смерти. Клянусь вам!

Ами: Что ж… говорите. И пожалуйста, сядьте. Что вы вскочили?

Леночка (презрительно): Сядь, Саша! Что ты, как…

Профессор: Нет — нет. Я уже насиделся. И вообще, не хочу вас задерживать… (потирая руки, бегает по сцене) Я ужасно благодарен вам за помощь, которую вы мне оказываете с переводами. Прямо не знаю, что бы я без вас делал…

Ами: Для меня это работа. Работа, за которую вы мне платите.

Профессор (явно думая о другом): Что? Ах, да… но дело не в этом. Сейчас речь идет о помощи иного рода. Впрочем, если понадобится, то и она может быть оплачена. Только назовите цену.