Ромен Роллан - Дантон
Давид (достает из кармана записную книжку). Дай-ка я зарисую его морду. (Рисует Дантона.)
Дантон. Погляди на Давида, вон он: высунул язык, от злости истекает слюной, как бешеная собака.
Давид. Хочу, чтобы наши потомки катались от хохота при виде этой обезьяньей рожи.
Дантон. А, черт! Да подтянись же ты, Демулен! Будет тебе в самом деле, сядь прямее! На нас смотрит народ.
Камилл. Ах, Дантон, я уж больше не увижу Люсиль!
Дантон. Не беспокойся, нынче же ночью будешь с ней спать!
Камилл. Спаси меня, Дантон, вызволи меня отсюда. Я не знаю, что мне делать, я не сумею защититься.
Дантон. Ты хуже всякой девчонки. Держись твердо! Подумай, ведь мы творим историю.
Камилл. Ах, какое мне дело до истории!
Молодой писец (ущипнув девушку, поет на мотив популярной в то время песенки).
Станцуем, светик мой, с тобою...
Девушка (дает ему затрещину). Ты у меня смотри, нахал!
Писец (продолжает напевать).
Мне молвила, давая руку...
Дантон. Если хочешь снова быть с Люсилью, то не сиди с видом преступника, подавленного обрушившейся на него законной карой. Что ты там увидал?
Камилл. Смотри, Дантон, вон там...
Дантон. Что такое? Что ты мне показываешь?
Камилл. Около окна, этот юноша...
Дантон. Вон тот нахальный малый, по виду судейский писец, у которого прядь волос падает на глаза, тот, что щиплет девчонку?
Камилл. Так, ничего, что-то вроде галлюцинации. Мне представилось... мне представилось, что это я...
Дантон. Ты?
Камилл. Я вдруг увидел себя на его месте, будто это я слежу за процессом жирондистов, моих жертв. Ах, Дантон!
Во время этой сцены присяжные изучают документы, якобы подделанные Фабром.
Председатель. Фабр, вы продолжаете отрицать свою вину?
Народ разговаривает только во время пауз, а затем тотчас же умолкает и шикает на тех, кто продолжает болтать.
Фабр д'Эглантин (с усталым видом, насмешливо и очень спокойно). Вторично давать показания я считаю бессмысленным — вы все равно не станете меня слушать, ваш приговор предрешен. Я только что доказал, что в исправном тексте составленного мною декрета кто-то по злому умыслу сделал вставки и вымарки, искажающие его смысл. Это станет ясно всякому, кто взглянет на дело беспристрастно. Но здесь это невозможно — я знаю, что осужден заранее. Я имел несчастье не понравиться Робеспьеру, и вы спешите уврачевать его задетое самолюбие. Моя жизнь кончена. Ну что ж! Я слишком утомлен и измучен жизнью, чтобы пытаться спасти ее, — это мне не по силам.
Фукье. Ты оскорбляешь правосудие и клевещешь на Робеспьера. В продажности тебя обвиняет не Робеспьер, а Камбон. В причастности к заговору тебя обвиняет не Робеспьер, а Билло-Варенн. Твоя страсть к интригам общеизвестна. Это она заставляет тебя вступать в гнусные заговоры и сочинять гнусные комедии.
Фабр. Постой! Ne sutor ultra crepidam...[8] Господа завсегдатаи партера! Беру вас в свидетели: разве мои комедии не доставляли вам удовольствия? (В публике смех.) Фукье может добиться того, чтобы свалилась моя голова, но он не может провалить моего «Филинта».
В публике смех.
Кто-то в задних рядах. Что? Что он сказал?
Фукье. Подстрекаемый нездоровым любопытством, ты смотрел на Национальное собрание как на подобие театра, где можно разглядеть тайные пружины человеческой души, для того чтобы потом привести их в действие. Ты пользовался всеми пружинами: честолюбием одних, леностью других, мнительностью, завистью, — ты не брезговал решительно ничем. Благодаря этой своей беззастенчивой ловкости ты создал целую систему контрреволюции — потому ли, что твоя заносчивость и твой неуживчивый нрав находят себе удовлетворение в том, чтобы ниспровергать установленный порядок, из какого-то злостного пренебрежения к человеческому разуму, или, вернее, потому, что твой явный аристократизм и твоя алчность уже давно разжигались Питтом, который подкупал тебя для того, чтобы ты вредил Республике.
В публике ропот.
Давид. Что? Слыхали?
Народ. Да... Да...
Фукье. В девяносто втором году ты уже сносишься с врагами. Дантон посылает тебя к Дюмурье для преступных переговоров; благодаря этим переговорам уцелели остатки прусских войск.
В публике ропот.
Теперь я должен перейти к другим обвиняемым.
Народ. Ага! Ага!
Народ охвачен волнением и любопытством.
Фукье. Я временно перехожу к другим только потому, что им тоже не терпится, чтобы я сорвал с них маски. Но скоро я обращусь к тебе снова и покажу тот узел, где сходятся все нити этой чудовищной интриги.
Обвиняемые в волнении. Народ настораживается. Дантон говорит своим товарищам несколько ободряющих слов.
Фабр (к Фукье, вызывающе). План скверно составлен; интрига запутана; действующих лиц слишком много; неизвестно, откуда они приходят, и сразу видно, куда они уйдут. Не распинайся так, Фукье, твоя комедия из рук вон плоха. Прикажи лучше отрубить мне голову немедленно — у меня зубы болят.
Смех.
Председатель (Эро де Сешелю). Обвиняемый, ваше имя и звание?
Народ. Кто это? Кто этот аристократишка?
— Это Эро.
Эро. Покойный Эро Сешель. Бывший генеральный прокурор в Шатле: я заседал в этой зале. Бывший председатель Конвента: я огласил от его имени конституцию Республики. Бывший член Комитета общественного спасения. Бывший друг Сен-Жюста и Кутона, которые теперь хотят убить меня.
Девушка. Ах, какой красивый!
Председатель. Вы аристократ. Ваша карьера началась при дворе, после того как госпожа Полиньяк представила вас жене Капета. Вы никогда не прерывали сношений с эмигрантами; вы были другом незаконного сына принца Кауница, австрийца Проли, гильотинированного месяц тому назад. Вы разглашали тайны Комитета общественного спасения и передавали важные бумаги иностранным государствам. Вопреки закону вы предоставили убежище бывшему военному комиссару Катюсу, против которого было возбуждено судебное преследование как против эмигранта и заговорщика. Вы даже осмелились обратиться в секцию Лепелетье, при которой он содержался, с требованием выдать его вам на поруки и с предложением взять на себя его защиту.
Голос (из публики). Сейчас видно аристократишку!
Вязальщица. Старорежимный франт!
Эро. За исключением одного пункта: разглашения государственных тайн, который я отрицаю категорически и который вы, конечно, никак не можете обосновать, все остальное верно. Я это признаю открыто.
Председатель. Что вы можете сказать в свое оправдание?
Эро. Оправдываться я не намерен. У меня были друзья. Не во власти государства воспретить мне любить их и выручать в беде.
Председатель. Вы были председателем Конвента. Вы должны были подавать всей Нации пример повиновения законам.
Эро. Я подаю ей пример, как нужно умирать за исполнение своего долга.
Председатель. Это все, что вы хотели сказать?
Эро. Все.
Фукье (обращаясь к председателю). Перейдем к следующему, Эрман!
Имя Демулена облетает публику.
Народ. Это Демулен... Демулен... Камилл, Камилл...
Затем сразу воцаряется тишина.
Председатель (Демулену). Ваше имя, фамилия, звание?
Камилл (в крайнем замешательстве). Люси-Камилл-Симплиций Демулен, депутат Конвента.
Председатель. Ваш возраст?
Камилл. Я нахожусь в возрасте санкюлота Иисуса, когда его распяли: мне тридцать три года.
Ропот сочувствия и вместе с тем неудовольствия.
Вязальщица (грозясь кулаком). Поповское отродье!
Председатель. Вы обвиняетесь в оскорблении Республики. Вы изображали в ложном свете действия Республики, сравнивали наше славное время с подлыми временами римских цезарей. Вы возбуждали надежды в аристократах, сеяли сомнения в необходимости репрессий, тормозили дело национальной обороны. Прикидываясь человеколюбцем, что так не вяжется с вашим прошлым, вы требовали отворить двери тюрем подозрительным личностям с целью утопить Республику в пучине контрреволюционной мести. Что вы можете на это возразить?
Камилл (крайне растерянный, делает над собой усилие, что-то лепечет, мучительно трет себе лоб рукой. Друзья с тревогой на него смотрят). Я прошу отнестись ко мне снисходительно. Я не знаю, что со мной. Я не могу говорить.
