Борис Пастернак - Люди и положения (сборник)

М а р ф а. Аль Господь Пахомушкину молитву услышал, отца Онуфрия послал. Кому в такую рань?

Стук возобновляется учащеннее, дверь рвут на себя, отворяют. Входят сельский староста Фрол Дрягин и десятский Шохин .

Ф р о л. Затворились, что твои молодожены. Не достучаться. Это наша земская полиция. Шохин. Новый десятский. Ему тута вы все новые, вчуже. Вот вожу по избам, показываю. Вот это тебе будут Сурепьевы, служба. Ну, туши фонарь. У них лучина горит. День на дворе занимается. В леестре работном отметь Сурепьевых крестиками. Оба, мол, в находимости. Ну, кумовья, тулупы в рукава, лопаты в руки и айда с остальными снег расчищать. Дорожная повинность. Айда пошли, Шохин, дальше. Ты что воешь, кума?

Марфа плачет навзрыд, слова не выговорит. Ничего не разобрать.

Ну уймись. Никшни. И не стыдно тебе из-за такого дела плевого выть. Нетто я не понимаю. Года. Все отнекиваются. Коли я каждого уважу, как тогда править зимний путь? Не воду на тебе возить. Дорогу разгрести великий ли труд?

Марфа мычит что-то сквозь рыдания. Ничего не понять.

Да ты не плачь. Скоро, говорят, будете вольные. Как не порадеть в последний раз господам? Ты что в толк возьми. Маслена. О посту представлений во дворце на киятрах не давать. Последние вечера перед закрытием. Ты и то сообрази, гостей звано на игрища, гостей. На почтовой станции в Лесном, сказывают, саней, колясок, карет растянулось на версту, уму помрачение. И ни с места. Кони вязнут в снегу. И которые приглашенные даже из чужих краев. Да кому я это толкую. Не твоя ли Стешка, внучка, из первых актерка? Ну ладно. Так и быть. Христос с тобой. Сиди дома. Не ходи. Изволь. Только не вой. Сыми ее со справы, кавалер. Похерь из росписи. Ты мне только Пахома подай. Где он у тебя хоронится, кум любезный. Чтой-то я его не вижу.

М а р ф а (сквозь слезы и рыдания). Помирает, болезный, помирает.

Ф р о л. Старая песня. Все вы в будни лежебочничаете, помираете, в праздники выходите из гроба.

М а р ф а. Ты еще тут богохульничай, идол окаянный. Только нам заботы от барщины смертным часом прикрываться, отлынивать. Видно, не на́болмошь Пахомушка тебя поминал проклятого, от тебя что от чумы остерегал.

Ф р о л. От меня остерегал? Как же это он от меня остерегал? Любопытно.

М а р ф а. Беги, говорит, Марфа за священником. Надо мне, говорит, перед смертью батюшке насчет Фрола, сатаны, открыться.

Ф р о л. Скажи пожалуйста, какие дела!

М а р ф а. В сумцовский, говорит, розыск, в это самое выездное следствие судебное…

Ф р о л (перебивая ее, живо и строго). Погоди. Не сыпь, что из решета. Постой, говорю. Мне десятскому словцо сказать. (Шохину.) Чем тебе тута без дела торчать, земская полиция, ступай дальше с листом в обход. Подымай по бумаге деревню. Я с бабой дело улажу, тебя догоню.

Ш о х и н. Мужика ее тоже выкинуть из росписи? Пахома-то?

Шохин уходит.

Ну теперь говори, валяй. Да смотри не завирайся. Да, так это как он, стало быть, от меня остерегал?

М а р ф а. В сумцовский, говорит, розыск…

Ф р о л. Какой такой розыск? Заладила, дура. Не бывало такого. В первый раз слышу. Даже слова такого в заводе не слыхал. Ну, будет. Накаркалась. Надоела. Я лучше вот что тебе скажу. Где он, твой болящий? Покажь мне его. Не съем я твоего сокровища. Коли он правда на отходе, мне надоть у него прощенье попросить, в землю ему поклониться, облобызать. А коли не все потеряно, того лучше. Може, за плечи возьму, поправлю. Не наблагодарствуешься тогда.

П а х о м (пришедши в сознание). Словно опять я обмер. Не знаю, сколько время без памяти пролежал. Ай кто с тобой гутарит, мать? Не батюшка ли в избу на мое счастье вошел?

М а р ф а. Фрола ты себе на шею сам накликал.

Ф р о л. Это я-от, Пахом. Дрягин Фрол, старый друг твой верный.

П а х о м. Сгинь рассыпься, одурь сатанинская. Не тревожь меня. Дай мне помереть покойно.

Ф р о л. Полно, полно. Что ты мелешь, Пахом? Аль не узнал? Лучше давай я к тебе подойду, на руки подхвачу легонько, на ноги поставлю. (Подымается на уровень печи, что-то возится там.)

П а х о м. Ой, оставь. Что ты, зверь, делаешь. Ой, больно.

Ф р о л (сверху). Нет, видно, правда, не поднять. Ослаб. Хрипит. Кулем назад валится. (Спустившись, через мгновенье). Приказал долго жить. Царствие ему небесное. (Крестится.)

Конец третьей картины

Картина четвертая

Утро на почтовой станции в Лесном на другой день после смерти Пахома. Зал ожидания для проезжающих. Он расположен перед зрителем по диагонали, с левого угла авансцены дальше вглубь, и разделен поперечною открытою аркой на колонках. В глубине зала за аркою – сени, дверная коробка входа и три окна на улицу. Спереди слева, положив на стол памятную книжку и что-то занося в нее, сидит Александр Дюма-старший , путешествующий французский писатель. К нему подходит Саша Ветхопещерников , предварительно кинув из глубины зала несколько пытливых взглядов по сторонам в поисках Дюма.

С а ш а. Господин Дюма, если не ошибаюсь?

Д ю м а. Да, это я. В свою очередь осмелюсь спросить, с кем имею честь разговаривать.

С а ш а. Я воспитатель детей в доме Норовцевых.

Д ю м а. Тем приятнее познакомиться. Садитесь, пожалуйста. Я догадываюсь, с какой вы новостью. Празднества в имении, наверно, отменяются.

С а ш а. Напротив. Граф просил вас успокоить на этот счет. Вас ждут с нетерпением. Спектакли состоятся, как только восстановят сообщение.

Д ю м а. Ходят слухи, что мы двинемся дальше сегодня.

С а ш а. Не могу разделить вашей веры. Дороги в дурном состоянии.

Д ю м а. То же самое говорит здешний станционный смотритель. Кстати сказать, он мне чем-то поразительно знаком, хотя я первый раз в России, если не считать короткого пребывания на французских позициях в Крымскую кампанию. Тогда я сотрудничал в нескольких парижских газетах и посылал телеграфные сообщения с театра военных действий. Так вот, этому смотрителю, который мне кого-то так страшно напоминает, предлагали двойные прогонные, лишь бы он повез нас поскорее дальше. Однако он наотрез отказывается. Он говорит, – я, государственный чиновник, не вправе ломать почтовые сани и губить казенных лошадей. Но есть будто бы, здесь по соседству, частное лицо, содержатель постоялого двора на большой дороге, который вызвался помочь нашему горю.

С а ш а. Ну, тогда счастлив ваш Бог. Это Прохор Медведев. Он слов на ветер не бросает.

Д ю м а. Он предлагает нам перейти к нему отсюда на постой и берется доставить нас на место лучше и скорее.

С а ш а. Он и сделает, как порядился. Ямщики у него отчаянные, лихие головушки, лошади – бешеные, вихрь, огонь. Кроме того, когда на перегоне узнают, что в дело вмешался Медведев, расчистка дороги пойдет в несколько раз скорее.

Д ю м а. Настолько этот человек любим и известен среди местного крестьянства?

С а ш а. Этого человека забили кнутом чуть не до последнего издыхания, а потом в цепях сослали в Сибирь, откуда воротили через десять лет по выяснении судебной ошибки. Он нечеловеческими муками купил свою нынешнюю независимость, влиятельность, деловой опыт.

Д ю м а. Я догадываюсь, кто это. Мне в Москве и Петербурге много рассказывали о Пятибратском и о так называемом сумцовском деле, столь нашумевшем. Этот человек, наверное, тот знаменитый графский камердинер, который был любовником графини и стрелял в ее мужа?

С а ш а. Нет, вот именно не он. Тот, о ком вы говорите, бежал за границу и, как передают, состоит на шведской военной службе. Во всех преступлениях, совершенных в упомянутую ночь, обвинили того, кто один только из всех и старался их предупредить или остановить.

Д ю м а. Застану ли я графиню Норовцеву в имении, или она сейчас в отъезде? Я так мечтаю с ней познакомиться. По общим расчетам, ей должно быть лет под пятьдесят, но, по рассказам, на вид она гораздо моложе.

С а ш а. Графиня умерла в прошлом году.

Д ю м а. Я этого совсем не знал. Что ее так рано подкосило? Была ли она счастлива во втором браке?

С а ш а. В чрезвычайности. И даже слишком. Я думаю, чрезмерная преданность нуждам и выгодам Пятибратского, печали которого оставляли ее совершенно равнодушной в первом замужестве и которые теперь она стала принимать чересчур близко к сердцу, и свела ее преждевременно в могилу. Она не могла перенести зависти и неприязни, которыми по преемственности окружен графский род Норовцевых со стороны разных выскочек и среди некоторых соседей.

Д ю м а. Как странно. Никогда бы не думал. Простолюдины на станции, знать в Москве и Петербурге, сколько я мог судить, отзывались о семье Норовцевых и о порядках в имении с сочувствием и уважением. Флигель-адъютант его величества генерал Облепихин и верховный покровитель ваших вольнодумцев и свободолюбцев великий князь Олег Александрович – корпусные товарищи графа и ожидаются здесь на станции проездом на спектакли в Пятибратское. В каких кругах или человеческих разрядах усматриваете вы недоброжелателей норовцевского дома?