Леонид Леонов - Избранное
Мосальский. Я разрешаю им остаться. Займите место ближе, мадам. Вы тоже… (указав место Таланову) сюда! (Фёдору.) Имя и фамилия?
Фёдор. Я хочу курить.
Мосальский смотрит на Шпурре. Тот делает разрешительное движение пальцем. Держа одну папиросу за табак, Мосальский протягивает ее Фёдору.
И спичку.
Шпурре усмехнулся. Мосальский подносит спичку. Они смотрят в глаза друг другу. Огонь жжёт пальцы, но ненависть ещё сильнее. Мосальский отворачивается, когда падает свернувшийся уголёк спички.
Фаюнин (в величайшем оживлении). Видать, закоулистый господин!
Шпурре. Wer ist der Mann?[27]
Мосальский, Итак, кто вы?
Фёдор. Меня зовут Андрей. Фамилия моя — Колесников.
Общее движение, происходящее от одного гипноза знаменитого имени. Анна Николаевна подняла руку, точно хочет остановить в разбеге судьбу сына: «Нет, нет…» Шпурре вопросительно, всем туловищем, повернулся к ней, — она уже справилась с собою.
Записывайте, второй раз повторять не стану.
Мосальский (с сомнением). Это точно… ваша фамилия?
Фёдор. Думаете, что я хочу присвоить себе честь поболтаться за него на виселице? Это, пожалуй, слишком высокая честь для самозванца.
Мосальский (офицеру). Bitte, schreiben sie auf![28] (Фёдору.) Ваше звание, сословие, занятие?
Фёдор. Я русский. Защищаю родину.
Мосальский (смутясь). Я понимаю, но… нам нужно знать вашу последнюю должность.
Молчание.
Фаюнин. Разрешите пояснить. Председатель уездной советской власти.
Мосальский вполголоса диктует офицеру, который записывает.
Точно-с. Вот хоть и господина Таланова спросите. Им, как врачу, все жители известны.
Мосальский. Вы подтверждаете?
Таланов (не очень уверенно). Да… мы встречались на заседаниях.
Фаюнин. И мамашу спросите заодно.
Мосальский переводит глаза на Анну Николаевну.
Анна Николаевна (не отрывая глаз от Фёдора). Да. И хотя, мне кажется, десять лет прошло с последней встречи, я узнаю его. Я могу уйти?
Мосальский. Ещё минуточку, мадам.
Талановы сели.
Шпурре. Wieviel Mann hat er gehabt?[29]
Мосальский. Сколько людей состояло…
Фёдор. Я понял вопрос, офицер. Нас было пятеро.
Шпурре жмурится в усмешке.
Мосальский (почти вкрадчиво). А вы не ошибаетесь, господин Колесников?
Фёдор (в тон ему). Да нет, я в арифметике силён.
Все кратко посмеялись.
Мосальский. Но ваши люди действовали одновременно в десяти местах. Минимально мы считали вас за тридцать — сорок.
Фёдор. А это мы так хорошо работали, что вам показалось за сорок. (Сдержанно.) Погодите, когда их останется четверо, они померещатся вам за тысячу.
Фаюнин возмущенно подталкивает в бок Таланова, — какова, дескать, дерзость!
Мосальский (подавив в себе ярость). Если ты не перестанешь скалиться, потаскуха, я сам сдеру этот смех с твоей морды…
Фёдор (так же негромко и с потемневшими зрачками). Это твоя мама обучала тебя на чужбине русскому языку?
Шпурре бьёт кулаком по столу. Звон стакана о графин. От прежней элегантности Мосальского не остаётся и следа. Со словами: «Скорой смерти ищешь, дьявол?» он пружинно поднимается и, схватив пистолет за ствол, кидается к арестованному. Два солдата привычно, со спины, выпрямляют Фёдора. Нахмурив брови, Анна Николаевна безотрывно смотрит в лицо сына.
Фаюнин (вцепясь в локоть Мосальского). Только не здесь, Александр Митрофанович, ради Христа, миленький… не здесь! Тут же еда, вы мне всю обстановку забрызгаете. Там у нас тихий чуланчик есть… Александр Митрофанович!
Шпурре также показывает жестом, что делать это предпочтительнее там. Фёдора уводят.
Анна Николаевна. Если не уйти… то хоть отвернуться я могу, господин офицер? Я не люблю жандармских удовольствий.
Мосальский (смешавшись). Вы свободны. Благодарю вас, мадам.
Он спешит догнать ушедших.
Анна Николаевна. У меня закружилась голова. Проводи меня, Иван.
Она видит обронённый на полу платок Фёдора. Вот она стоит над ним. Она поднимает его. В его центре большое красное пятно… Она роняет платок обратно.
И тут кровь. Какая кровь над миром!..
Фаюнин любезно провожает Талановых до дверей. Анна Николаевна уходит первою.
Фаюнин. Железная у тебя старушка, доктор. Ты послабже будешь!
И враз притворил за ним дверь. Исподлобья поглядывая на телефон и внезапно меняя направления, Шпурре ходит по комнате. Он даже берёт трубку, свистит, стучит по ящику, как бы стремясь разбудить в нём голоса победы. Потом очень обеспокоенный Мосальский вводит мотоциклиста. Отдание чести. Из громадного штабного конверта Шпурре извлекает крохотную, в несколько слов, записку. Он вертит её в руках. Мосальский воровски заглянул через плечо. В его лице отразилась растерянность.
Шпурре. Verhör vertagen![30]
Уходит мотоциклист. Удаляются офицеры. Конвойный командир снимает караул: «Wegtreten, marsch»[31] Шпурре всё ещё смотрит в записку.
Фаюнин. Ай новости есть, милый человек?
Мосальский (торопливо застёгивая запонку на руке). Не пришлось бы тебе, Фаюнин, где-нибудь в канаве новоселье справлять. Плохо под Москвой.
Фаюнин (зловеще). Убегаете, значит… милый человек? А мы?
Уходит и Мосальский. Шпурре всё стоит. Фаюнин осторожно, чтоб разведать обстановку, подходит к нему с бокалом вина.
Не позволите винца… для поддержанья сил?
Точно не узнавая, Шпурре смотрит на него сверху вниз и вдруг хватает за плечи. Это разрядка бешенства. Оба бормочут что-то. Шпурре и Фаюнин, раскачивающийся в его лапах. Вино расплёскивается из бокала. Откинув градского голову в кресло и оглашая тишину одышкой, Шпурре покидает гостеприимного именинника. Фаюнин долго сидит зажмурясь: судьба Кокорышкина ещё витает над ним. Когда он открывает глаза, — в меховой куртке, надетой на одну руку, другая на перевязи, — перед ним стоит Колесников и с любопытством разглядывает его.
Колесников. Шею-то не повредил он тебе?
Фаюнин щурко смотрит на него.
Я бы и раньше зашёл, да вижу — ты с гостем управляешься… (И показал жестом.) Мешать не хотел.
Фаюнин (с ядом). В баню, что ль, собрался, сынок?
Колесников. Уходить мне пора. Засиделся в отцовском доме.
Фаюнин. Посиди со стариком напоследок… Фёдор Иваныч.
Колесников садится: задуманное предприятие стоит своих издержек.
Поближе сядь.
Колесников. Поймали, слыхать, злодея-то. Что ж не радуешься?
Фаюнин. Задумался я, Фёдор Иваныч… Как отступали красные-то, я эдак при обочинке стоял. Тишина, кашлянуть страшно. А они идут, идут… И не то зубы, знаешь, не то снег под лыжами поскрипывает. Тут соскочил ко мне паренёк один в шинелке, молоденький, обнял, дыханием обжёг… «Не горюй, говорит, дедушка. Русские вернутся. Русские всегда возвращаются…» (Поёжась.) Как полагаешь, сдержит своё слово паренёк?
Колесников. Тебе видней, Николай Сергеич. Не меня паренёк-то обнимал.
Фаюнин. И вспомнилось ещё: как зайдёшь, бывало, в дворницкую, к родителю твоему, — «запрягай, Петруха, рыженькую, а в пристяжку Гамаюна да Сербиянку возьми!» Вскинет он кафтанишко, кушаком опояшется, ровно пламенем… да как вдаримся с ним во льны, в самый ветер луговой… Э-эх!
Ничего не изменилось в позе Колесникова, равно и в лице Фаюнина, раскрывающего свои карты.
Мы Петра Колесникова не забижали. К праздникам обновки, малюточкам сластей. (Толкнув в колено.) Ай забыл фаюнинские прянички?
