Бранислав Нушич - Опечаленная родня
Вида. Ну да!
Сарка. Помню, когда я в первый раз овдовела, вертелся около меня какой-то учитель, а я в трауре. Он мне говорит: «Хотелось бы мне, госп-а Сарка, сказать вам кое-что, но не могу, потому что уважаю вашу печаль». А какого дьявола мне нужно, чтобы он уважал мою печаль, пусть лучше скажет, что ему надо. Подумаешь, воспитанный человек: уважает печаль!
Явление третье
Те же и Агатон.
Агатон входит с улицы.
Все (с любопытством окружают его, задают вопросы все сразу). Ну? Был там? Что он сказал?
Агатон. Сейчас, сейчас расскажу вам!
Все. Говори скорее!
Агатон. Так вот, все пропало!
Все (разочарованно). Что?!!
Агатон. То, что я вам говорю!
Прока. Мы проиграли?
Агатон. Проиграли!
Все (глубоко разочарованные). Ах!!!
Mича. Как проиграли? Почему проиграли?
Агатон. Мы не можем опротестовать завещание.
Прока. Не понимаю, почему не можем?
Агатон. Потому, что завещание совершено на законном основании, и потому, что существует законный наследник.
Сарка. Разве внебрачная дочка может быт законной?
Агатон. Адвокат говорит: «Благодарите бога, что он оставил вам хотя небольшие суммы, потому что имел право не оставить и их».
Мича. Хорошо, пусть так, но я не понимаю, почему бы нам не начать дело?
Агатон. Можно начать дело, кто говорит, что нельзя! Можем уплатить адвокату, можем оплатить судебные пошлины, но, запомни, если доктор Стоянович говорит, что нам ничего не поможет, значит, ничего не поможет.
Прока. Откровенно говоря, Агатон, у меня это не вмещается в голове. Как так, мы, его родня, – не можем опротестовать завещание! Этого я не могу понять!
Агатон. Адвокат говорит, что мы не являемся прямыми наследниками; если бы появился прямой наследник, он бы еще мог.
Танасие. Не понимаю, почему, например, я не являюсь прямым наследником!
Агатон. Не являешься, Танасие, вот и все. И никто из нас не является. Возьми хоть Сарку, прямая она или не прямая?
Сарка. Кто, я?
Агатон. Ты – не прямая.
Сарка. Прошу тебя, Агатон, перестань, наконец, говорить мне такие вещи. Я лучше знаю, прямая я или не прямая.
Агатон. Ты этого не понимаешь, это выражение юридическое!
Сарка. А если оно юридическое, то скажи его Симке и Гине с Видой, а не обращайся с ним ко мне.
Прока. Хорошо, Агатон. А прочитал адвокат копию завещания?
Агатон. Прочитал, слово в слово.
Прока. Неужели он не отыскал ни единого слова, за которое можно было бы ухватиться?
Агатон. Наоборот, сказал: «Уберите руки!»
Прока. Ух, ей-богу, покойный зарезал нас, прямо-таки зарезал!
Танасие. А меня зарезал и схоронил. Можете, если захотите, уже сейчас прийти на мою панихиду.
Вида. Что же ты, Агатон, рассказывал нам, будто покойный был добрый и благородный человек?
Агатон. Да, говорил так, когда, подобно вам, надеялся на него!
Трифун. Уважаемый! Знаю я хорошо его уважение!
Танасие. Это был, братья и сестры, самый обыкновенный ростовщик. Подумайте только, с меня брал проценты!
Агатон. С тобой он поступил еще по-божески. Если и брал с тебя, то не больше двадцати процентов, а с других он драл шкуру, с живых шкуру драл.
Танасие. Отнимал и рвал у бедняка.
Прока. Нет человека, который не пострадал бы от него.
Вида. Боже мой, у него не было сердца!
Гина. Ни сердца, ни души!
Трифун. Откровенно говоря, покойный был настоящий ворюга.
Агатон. Ворюга, конечно, ворюга, прости господи его душу! Мне известно, что он заставил несчастного Симу Йовановича дважды заплатить по одному векселю. Стонал тот и заклинал, – ведь это не шутка. – двадцать две тысячи динаров! Человек заплатил, но Мата не вернул старый вексель, вытащил его на свет и снова потребовал уплаты. Человек плачет, божится, рвет на себе волосы, бьется головой о стену, а покойный и слышать ничего не хочет, говорит: «Плати!»
Танасие. Знаю. Пришел я к нему, как к человеку и родственнику, говорю: «Нет у меня», а он, как разбойник, кричит? «Плати!»
Mича. А мне он не постеснялся отказать в деньгах. Понадобились мне однажды три-четыре тысячи динаров. И, подумайте, он мне сказал: «Не дам!».
Танасие. А мы еще вчера его хвалили изо всех сил.
Прока. Видишь ли, вчера было так, а сегодня иначе.
Танасие. Не вижу разницы: каков покойный был вчера, таков он и сейчас.
Прока. Я ведь не говорю; что он был иной, – вчера мы были другие!
Трифун. Хотел бы я знать, какие у нас были основания надеяться, если известно, что покойный настоящий негодяй. Ни на что не могли мы надеяться!
Танасие. Я, братец, утверждаю, что он нас ограбил.
Трифун. Если он вас ограбил, то ограбил при жизни, а меня он ограбил после смерти. Мертвый ограбил, из могилы! Завещал мне три тысячи динаров и не постеснялся в завещании написать: «Моему родственнику Трифуну Спасичу три тысячи динаров, каковую сумму он получил под расписку четырнадцатого февраля прошлого года». Попросил его как человека одолжить мне три тысячи динаров, а он эту сумму оставил мне в качестве наследства.
Вида. Но скажите мне, ради бога, как этому человеку не стыдно было открыто признаться, что у него есть внебрачная дочь; ведь это позор даже для покойника!
Сарка. О, в этом отношении у него не было чести, и, если говорить откровенно, то покойный, прости его господь, был в этом отношении настоящая свинья.
Си м к а. Ию, Сарка!
Сарка. Да, да! Я не хотела вам говорить, но когда я овдовела после первого мужа, он и ко мне приставал. Я говорю ему: «Как ты можешь, кум Мата, о подобном даже подумать, когда мы состоим в родстве»! И знаешь, что он ответил? Сказал: «Какая же мы родня, десятая вода на киселе». Подумайте, какой безобразник, он мне сказал, что я десятая вода!
Мича. Это настоящее оскорбление!
Прока. Такую прекрасную семью ограбил ради любви к какому-то внебрачному ребенку!
Гина. Этого мы ему никогда не простим!
Сарка. Хорошо, кум Агатон, но разве наши законы признают внебрачных детей? Я понимаю так, что внебрачные дети – это так, что-то мимоходом… так… как бы сказать… это когда у человека в кармане дырка и по дороге из нее выпадут деньги. Не то чтобы он хотел оставить деньги на дороге, но они выпали из дырявого кармана.
Агатон. В старое счастливое время внебрачные дети считались незаконными.
Сарка. А сейчас разве они законные?
Агатон. И сейчас они незаконные, но теперь иначе смотрят на это. Был у меня молодой писарь, только что окончивший школу, и случилось так, что под забором нашли подкидыша, мать подкинула его. Знаешь, что про этого внебрачного подкидыша сказал писарь: «Ну что ж, и это член общества!»
Гина. Ию, какого общества?
Агатон. Откуда мне знать?
Сарка. Может быт, какого-нибудь певческого общества?
Агатон. Не певческого; это так говорят: и он – член общества!
Сарка. Тогда и эта, Матина, тоже?
Агатон. И она – тоже!
Сарка (крестится). Господь с нами!
Вида. Как же теперь, должны ли мы эту девицу считать своей родственницей?
Симка. Ию-у, внебрачный ребенок – и вдруг родственница!
Прока. Это позор для всей нашей семьи!
Гина. Мы все должны ее презирать!
Вида. Что касается меня, то я отвернусь, если ее встречу.
Агатон. Что касается меня, то я плюну в нее, когда встречу; даю слово, что от имени всей нашей родни плюну.
Мича. А если все же зрело поразмыслить, она и не виновата.
Сарка. Как не виновата, если она внебрачная! Если бы она была честная, то родилась бы законным ребенком.
Гина. Именно!
Агатон. Мы, как родственники, должны хоть перед людьми взять под защиту свое достоинство и свою честь; я предлагаю вынести резолюцию, чтобы огородить себя от этой девчонки.
Сарка. Зачем нам огораживаться, она ведь внебрачная; пускай она огораживается.
Агатон. Ты не понимаешь, Сарка, не забором мы будем от нее огораживаться, мы отречемся от нее.
Сарка. Это другое дело!
Агатон. Заявим, что не считаем ее за родню, что мы отказываемся от нее и презираем ее.
Все. Так, так! Согласны!
Агатон. Кроме того, мы все должны дать честное слово, что каждый из нас при встрече отвернется от нее.
Все. Так, так! Согласны!
Агатон. И затем, я предлагаю: в знак протеста тотчас же выехать из этого дома.
Сарка. Ах, как мне жаль моей комнаты!
Агатон. Не хочешь ли ты дождаться момента, когда она выбросит нас из дома?
Гина. Ию-у! Неужели это возможно?
Агатон. Она наследница, имеет право.
Вида. До чего мы дожили!
Прока. Пойдем, Гина. Не хочу, чтобы какая-то незаконная женщина выгнала меня из дома.
Гина. Пойдем, соберем вещи! (Идет вслед за Прокой.) Теперь, когда у тебя умрет кто-нибудь из родственников, ты сначала хорошенько разузнай, что он тебе оставил, и уже тогда заставляй меня плакать, а не так, как в этот раз, когда я плакала даром. (Уходит за Прокой в комнату).
Трифун. У меня вещей не бог весть сколько. Пойти собрать, что ли? (Поднимается по лестнице.) Свой долг покойному я отдал честно, и теперь, когда он увидит меня на панихиде, пусть он поставит мне свечку, а не я ему. (Уходит.)
