Мартин Вальзер - Дуб и кролик

Алоис сразу подает ему лопату.

В вашем присутствии я сделаю первый взмах лопатой. (Взмахивает лопатой.)

Общее одобрение.

И приглашаю вас всех к себе в гости на будущий год на вершину Дубовой горы в ресторан под названием «Вид на Тойтах»!

Громкое одобрение.

Благодарю вас. А теперь мне осталось выполнить самый приятный долг — сдержать обещание, которое я дал нашему Алоису в тот самый апрельский день. Тебе пришлось долго ждать. Всем нам пришлось долго ждать. Но сегодня, когда наш хоровой кружок снова воскрес, ты, Алоис, безусловно, тоже принадлежишь к нему. Я говорю тебе: приди и оставайся с нами долго-долго!

Сердечно трясут друг другу руки. Растроганные аплодисменты.

Алоис (весело, без намека на сентиментальность). Я очень рад. Я всегда знал, что Общество любителей пения не может погибнуть. Да, я это знал, потому что сам люблю петь. Даже если Анна против этого. (Смотрит по сторонам.)

Общее веселье.

Женщина не все может понять. В особенности хоровой кружок.

Общий смех. Крики «браво».

Я вспоминаю унтершарфюрера Шёка, который сказал: «Алоис, мужские дела остаются мужскими делами».

Легкое отчуждение.

Я счастлив, что стал членом этого Общества. Конечно, я очень привязан к моим кроликам. Я так же привязан к Анне. Но с Анной я так же мало могу петь, как и с кроликами, в этом главная беда.

Общий смех.

Теперь я стал членом хорового кружка, у меня есть Анна, у меня есть мои кролики, большего человек не может требовать. Простите, но я так взволнован от счастья. Мне так сейчас хорошо, что у меня двоится и троится в глазах. То, что мы вообще все остались в живых и снова стоим здесь в день рождения фюрера!

Отчуждение.

Самое лучшее, когда ты не все знаешь. Оказывается, нас жестоко преследовали, и только теперь все это вышло наружу. Я здорово испугался, когда недавно на собрании общины узнал, как меня самого в те времена преследовали.

Смех.

Но поскольку никто не знает, когда кончается одно преследование и начинается другое, мы все должны радоваться тому, что мы вообще живы. Поэтому хочется петь, когда тебе в голову вдруг приходит мысль, что ты еще жив.

Одобрение.

Унтершарфюрер Шёк сказал: «Алоис, тот, кто постиг идею, тот уцелеет». А потом он сказал остальным: «Посмотрите на Алоиса, он простой человек, но идею он постиг».

Общее отчуждение.

Не думайте, что я стал воображать о себе или хочу возвысить себя. Унтершарфюрер был веселым человеком, и я, как говорится, был у него на хорошем счету.

Горбах все время делает знаки Потцу, чтобы тот, наконец, дал вступление хору. Один из полицейских приближается. Он явно ждет приказаний. Доктор Церлебек вынимает записную книжку.

Точно так же, как и у господина крейслейтера. Теперь он перестал им быть. Мы все бесконечно счастливы, что, наконец, в нашей стране царит покой, какого никогда раньше не было. Сколько огорчений пришлось пережить из-за меня нашему дорогому дирижеру в те времена, когда он еще вынужден был носить ненавистную форму. Теперь он ко мне хорошо относится. Из-за пения. Поэтому можно сказать: в пении — сила. Гораздо больше силы, чем в быке. Вот эти вороны, которые всегда здесь присутствуют на дне рождения фюрера, эти преданные вороны тоже видели тогда, как со мной произошел мой самый страшный рецидив большевизма. Я вчистую предал наш город, хотя, с другой стороны, это впоследствии пошло на пользу, что теперь выяснилось благодаря вон той доске. Я считаю, что перед воронами мы не должны стесняться. Они всегда наблюдают за нами, но все же не могут постигнуть, что человек ненадежен, пока он жив. А теперь он является членом общества, и он постиг идею. Теперь я член хорового кружка. Вашего кружка! У меня такое чувство, что со мной больше ничего не может случиться...

Потц, наконец, дает вступление. Хор поет «О прекрасный лес...». Горбах при последних словах песни берет Алоиса за руку и, мягко подталкивая, ведет налево. Алоис сопротивляется, Горбах передает его Машнику и полицейским. Алоис начинает петь. Слышен его звонкий голос, поющий: «Прощай, прощай!» Он не понимает, куда и зачем его ведут. Он поет до тех пор, пока его, как арестанта, не выводят со сцены.

7. Десять лет спустя на Дубовой горе.

Троицын день.

Подготовка к певческому празднику.

Только дуб с памятной доской напоминает о прошлом. Ресторан «Вид на Тойтах» с большой садовой террасой. Сцена празднично убрана. Штанги для флагов. Гирлянды. Наступил день певческого праздника.

Анна обтирает стулья. Она одна в будничном платье. У нее довольно неряшливый вид.

Появляется Горбах в светлом костюме с зеленой отделкой и роговыми пуговицами.

Горбах. Троицын день! Клянусь богом, не воздух, а чистый шелк. Я прямо ощущаю присутствие святого духа. Самый подходящий день для певческого праздника. Конечно, может пойти дождь. Но нет. Погода заодно с нами.

Анна. А что еще остается делать?

Горбах. Я говорю, Анна, что погода заодно с нами.

Анна. Да, это тоже.

Горбах. Только бы ветер не переменился.

Анна. Это вы насчет кроликов?

Горбах. При западном ветре невозможно выдержать этот запах.

Анна. Пока Алоиса не было, пока он был в больнице, вы должны были сами прикончить всех этих животных, а потом сказать, что приключилась кроличья чума. Надо было пораскинуть мозгами, господин директор, а не ждать, пока здесь начнет пахнуть.

Горбах. Я хочу, чтобы он сам это понял.

Анна. Тогда я советую вам: обратитесь к святому духу. Может, ему придет что-нибудь в голову, что убедит Алоиса.

Горбах. Да, ангельские голоса были бы кстати.

Анна. Кролики, сказал он мне, это его дети. И это он говорит мне, господин директор.

Справа появляется Алоис в праздничном костюме. В руках у него цапка. Он ходит взад и вперед; низко наклоняясь, разглядывает что-то на земле.

Горбах. Что с тобой, Алоис? Ты что-нибудь потерял?

Алоис. Смотрю, не выросли ли за ночь сорняки. В Сент-Фаццене мы все обрызгивали такой ядовитой жидкостью. Она сразу уничтожала эту штуку.

Горбах. Что могла больница, то и мы можем, Алоис.

Алоис. Нет, нет, это снова большие расходы. (Вырывает травинку.) Ромашка! (Растирает ее, нюхает.) Понюхайте! Ее надо сушить и продавать. Выгодное дело.

Горбах, Да, вскоре нам что-то в этом роде понадобится. Когда люди совсем перестанут приходить сюда...

Алоис. Как это перестанут приходить?

Горбах. Кролики, Алоис. Когда так пахнет, не всем это по вкусу.

Алоис. Красивей моих ангорских кроликов нигде нету.

Горбах. Но их же никто не видит, Алоис. Люди только чувствуют их запах. А запах у них такой же, как у всех кроликов.

Алоис. Вы считаете, что нам нужно выставить клетки прямо перед домом...

Горбах. Во имя всего святого! Я хочу только сказать, что, если сюда никто больше не будет приходить, потому что здесь так пахнет, мы обанкротимся.

Алоис. Обанкротимся! Боже мой, это будет ужасно.

Горбах. Например, сегодня. Троицын день, певческий праздник, флаги развеваются, хоровые кружки соревнуются, душа радуется — и вдруг подует западный ветер. Что тогда делать?

Алоис тревожно смотрит на него.

Всегда получается так, что кто-то первый замечает этот запах и шепчет другому. Ты представляешь, как это происходит? Сначала они хихикают, потом хохочут, и в конце концов кто-то грубо говорит: «Здесь воняет!»

Алоис. Во время пения!

Горбах. Или в антракте. Что тогда будет с певческим праздником? Все пойдет прахом. И тогда мы окончательно обанкротимся. Тебе ясно?

Алоис. В таком случае я вижу только один выход...

Горбах. А я — никакого.

Алоис. И все же, господин директор, есть один-единственный выход: кроликов надо убрать.

Анна }

Горбах } (вместе). Алоис!

Алоис. Убрать, говорю я, убрать.

Горбах. Но разве ты на это согласишься?

Алоис. Я никогда не смотрел на это дело с точки зрения ресторана, господин директор. Но если мы обанкротимся, если певческий праздник в опасности — певческий праздник, господин директор! — по нашей вине, моей и кроликов...

Горбах. Точнее говоря, по вине западного ветра.