Александр Галин - Лицо
Соловьёва. Дашенькой ей не надо быть.
Дранков. Я сразу, несмотря на трудности с вестибулярным аппаратом, успел заметить, как вы обворожительны! (Брагину.) Это тот тип женщины, мой друг, который себя не предлагает. Поздравляю, вы разглядели женщину!
Соловьёва. С опозданием!
Дранков. Всё время пытаюсь докричаться до наших мужчин: разглядите женщину! Написал об этом книгу «Чужая душа» – я там всё о женщине. Вот посмотрите на нас с Лялькой. Я у неё четвёртый по легальному, так сказать белому, списку, сколько было в теневом – боюсь даже представить!
Соловьёва. О себе, милый.
Дранков. Но я разглядел, вы знаете, за этой суровостью полевого хирурга такие, я вам доложу, запасы нежности! А внешне, действительно, – просто базука, а не женщина. Арнольд, поверьте, Лялька пройдёт у оружейников.
Брагин. Уже прошла – я же потомственный оружейник.
Дранков. Мне жалко её. Я иногда думаю, какие ей сны снятся? Да, все хотят продлить себе жизнь – таков наш земной удел. Поэты кричат, поэты стонут о бессмертии души, о прекрасном, а вокруг – хоровод масок, натянутых за уши. Вы знаете, я никогда не был в её клиниках, она меня не пускает. Я говорю: ну я же врач, я всякое видел. И вдруг недавно, естественно в сильном опьянении, она мне призналась: «Ты людей возненавидишь, и меня вместе с ними»…
Соловьёва (Дранкову). О себе, милый, о себе.
Дранков. А что можно сказать обо мне? Я всю свою сознательную жизнь спасал людей от депрессии, тоски и неверия в завтрашний день. Ко мне приходили те, кто вспоминал о душе с большим опозданием. Конечно, Дашенька права…
Соловьёва. Оленька.
Дранков. Оленька… Что такое! Что у меня с головой?! Это вино. Южная Италия. Они там все расслабленные – солнце, море… мозги плавятся… Оленька права: не надо копить злобу, ненависть и зависть, надо стараться избавить себя от этого. Человек настроен природой на позитив… Смотрим вокруг – не находим позитива. Ну бывают такие исторические отрезки! Ну нет позитива! Но мы живы – что довольно большая удача в нашей стране. Теперь мысленно представьте эту гору черепов величиной от Земли до Луны… эту гору усопших, отошедших в миры иные, подумайте о тех, кто уже не пыль даже, а просто ничто – вакуум, пустота… Они ушли откуда пришли: в космос, в ничто. А мы пока ещё есть… Лица у нас уже не те, но всё-таки мы ещё живём! За что? За какие заслуги нас с вами держат на этом свете? Я руководил замечательной кафедрой, практиковал, у меня была элитная, как теперь говорят, клиентура. Откуда они все повылезали! Откуда весь этот карнавальный гиньоль? эти рожи? Боже мой! Гойя! Иероним Босх! Как будто к нам спустился с чёрных небес какой-то десант из зазеркалья! Где же человеческие лица?.. Или приходит безликий, чистенький, пахнет парфюмерными бутиками… Ну пятьдесят тебе… пятьдесят пять… Но ты же уже на вершине Олимпа, что тебе ещё? «Помогите, профессор, у меня страх». – «Чего ты боишься?» – «Боюсь умереть… Всё есть, а одной жизни оказалось мало. Эту я уже потратил…» Вот от этого все наши превращения – не помним даже лица своего. Арнольд, Дашенька, вы мне помогли, я сегодня понял: мне надо ехать заканчивать карьеру в какую-нибудь провинциальную больницу, где я начинал… в Тихвин. Тебе, Лялька, тоже надо туда ехать…
Соловьёва. В Тихвин. Аул там купим, аксакал.
Дранков. Нет, я говорю сейчас серьёзно. Как хорошо сказал Арнольд: хотя бы день прожить по-белому.
Соловьёва. Андрей, простите, сил больше нет. Я пошла. Подумайте над тем, что я вам сказала.
Брагин. Я всё понял. Спасибо, Елена Анатольевна. Вот такая история.
Соловьёва. Милый мой, у каждого больного своя история. Чего только не услышишь, не увидишь!
Дранков. У нас одна история: все мы вышли из тени. Вышли – и снова вошли, теперь уже не в тень, а в полное затмение. Но ничто не стоит на месте, всё пребывает в движении, и нас куда-то несёт и куда-нибудь да вынесет в очередной раз.
Молчание.
А вообще грустно… Не заметили, как двадцать лет пролетело. Бог мой! Торчали у телевизора, решали ребусы: кто есть кто. А может, и мне стать румыном?.. Или цыганом? А, Лялька? Взять псевдоним Алеко Дранков?
Соловьёва. Алеко, ты когда-нибудь замолчишь или нет?
Дранков. Арнольд… Тьфу ты! Что же у меня сегодня с именами!.. Извините.
Ольга. Андрей он.
Дранков. Да, Андрей, а у вас там, в Румынии, цыганский шатёр нельзя купить?
Брагин. Шура, я вам его подарю. Приезжайте только.
Дранков. Ну зачем дарить! Как заслуженный альфонс России могу заверить, что у Ляльки заказов на несколько лет вперёд. Скоро выборы – все начнут спиливать бородавки, готовить лица…
Соловьёва. Пошли.
Дранков. Надо перечитать «Цыган» Пушкина. Там, помню, Земфира неправильно себя вела. Мы с Лялькой, тоже кочуем, и я часто думаю, не убить ли мне её?
Соловьёва. Всё, сеанс окончен. Я ушла. Оля, подумай хорошенько о том, что я тебе сказала. Решишь – я в Ларнаке. (Звонит телефон, она отвечает.) Я уже не ждала, что ты позвонишь… Танька, ты давай не срывайся сразу. Что я тебе такого обидного сказала? У меня тоже денёк был не из лёгких, я тоже устала… Да кто тебя опекает! Мне же не безразлично, как там у вас. Ну не хочешь – не рассказывай… А она что?
Слушает. Остановилась у двери, ждёт Дранкова.
Брагин. Шура, не забывайте меня.
Дранков. Я, кажется, дал вам слово. Не падайте духом. Девушки здесь созревают и будут ещё двести миллионов лет созревать…
Соловьёва (по телефону). Да ты что! А он так сидел и ждал?
Дранков и продолжающая говорить по телефону Соловьёва уходят. Брагин и Ольга сидят молча.
Брагин. Ну, и как мы с тобой дальше пойдём по жизни?
Молчание.
(Пробует ссадины на лице.) А, хрен с ним, с лицом!.. Слушай, может, мне этого лицо заказать… как его? Ну ты смотри, снова забыл! Да-а-а, что-то у меня с живописцами не складывается. Микеланджело… Парня этого как зовут? Помнишь, мы тогда ещё первый раз из Ижевска поехали с тобой в Италию?
Молчание.
Ну монумент стоит во Флоренции около галереи: парень так руку у плеча держит. Я ещё, помнишь, предложил ему автомат Калашникова повесить и снять для рекламы завода?.. Ну ты ржала тогда…
Ольга. Господи, дай силы…
Брагин. Кончай, Олька. Ты при мне эту церковную муть не заводи, это ты давай с Арнольдом.
Молчание.
Водки хочешь? Давай выпьем водки… за встречу…
Наливает. Молча выпивает.
Ольга. Всё вернулось. Опять начнётся враньё, грязь!..
Брагин. Не бойся, завтра приедешь в храм – отмолишь. Если уж так невмоготу, ладно, придумаю, как тут развестись нам – дело нехитрое… недорогое. Сейчас посидим и пойдёшь.
Молчание.
В общем, всё ты правильно про меня сказала: прислуживал, бегал на цырлах… был ничтожеством. Чего там ещё? На ушах стоял, лез из кожи… Все здесь так крутились и крутятся. И будут крутиться.
Ольга. Урод! Ты мне жизнь разбил!
Брагин. Момент был у меня тогда смурной – жить надоело, всё приелось, Олька. Я тогда думал: про себя всё понял, про тебя понял – никакого интереса к жизни не было, осталось сдохнуть.
Молчание.
Ольга. Лучше бы сдох.
Брагин. Понятно. И это правильно.
Молчание.
Хотел попробовать пожить по новой, в маске благородного Арнольда. Не вышло… Олька, а может, попробуем по новой? Дай мне только вытащить тебя отсюда.
Молчание.
Ольга. Ты ушёл, ты столько лет пропадал. И вернулся, как шпион, – под чужим именем.
Брагин. «Румынский шпион» – это ничего, это нормально.
Ольга. А кто ты? Кто?! Я того Андрея из своей жизни вычеркнула.
Брагин. Ну так Арнольд же… тебе нравится. Это тоже я.
Ольга. Нет. Далеко тебе до него.
Брагин. Ты что, ненормальная? Это я!
Ольга. Нет. Он бы не бросил меня никогда.
Борется со слезами.
Брагин. Ладно, не плачь, не жалей его.
Ольга. А действительно, кто ты теперь?
Молчание.
Брагин. Олька, давай в дебри не залезать, я раздваиваться больше не могу. Перед тобой Андрей Брагин – и всё. Лицо, временно, взял у румын напрокат. И что! Остальное всё моё.
