Владимир Михайлов - Открытие Америки
2-й член суда. Я расцениваю ваше заявление как проявление неуважения к суду.
1-й член суда. Что же вы предлагаете?
Председатель. Не нарушайте единомыслия. Все очень просто. Мы пересмотрим дело в связи со вновь открывшимися обстоятельствами.
1-й член суда. И в самом деле! Теперь у нас есть основания пересмотреть дело и изменить приговор. Трое будут повешены сразу, а четвертый несколько позже.
Чернобородый. Клянусь крестом господним, наш пройдоха выскочит из петли, хотя она уже вот-вот затянется.
Председатель. Суд продолжает заседание. Итак, в связи с тем, что один из подсудимых выразил полную готовность оказать помощь правосудию, суд приговаривает его…
Монах. Только не к повешению, ваша милость.
Председатель. Это еще почему?
Монах. Потому что, напутствуя осужденных, я становлюсь сотрудником суда. А суд не вправе приговаривать к чему-либо своего сотрудника.
2-й член суда. Он прав. Судить или карать члена суда может только высшая инстанция. А у нас здесь нет вышестоящей коллегии. Следовательно, рассмотрение дела в отношении этого подсудимого разумно отложить до прибытия в столицу страны.
Чернобородый. Вылез, клянусь воскресением господним!
Председатель. Но уж остальных мы непременно повесим.
Монах. Развяжите меня. Итак, дети мои, последнее напутствие.
Чернобородый. У меня тоже вопрос.
Председатель. Хватит, хватит, обед стынет. Повесим вас, тогда и спрашивайте.
Чернобородый. Разве что повесите собственноручно.
Председатель. Что такое? Ах да, палач тоже… Наваждение какое-то. Кто же, в самом деле, их повесит?
Чернобородый. Об этом я и говорю: кто же их повесит, ваша милость, если не я? Клянусь святым причастием, никто не сделает этого так ловко. Можете мне поверить: виселицу я знаю со всех сторон как свои пять пальцев.
Председатель. Еще один ускользает! Но иного выхода нет: кто-то должен ведь привести приговор в исполнение.
1-й член суда. Присоединяемся. Развязать его!
2-й член суда. Действуй, палач!
Чернобородый потирает затекшие руки и весело подмигивает Амелии. Возмущенно отвернувшись, графиня обращается к Колумбу.
Графиня. Видите? Вы хотели покарать их, но они не из тех, кого наказывают; они меняют хозяев, только и всего. И повесят теперь только вас – да матроса, который и вовсе ни в чем не виноват. Этого вы хотели, дон Кристобаль?
Колумб. Да, матрос… Вы правы. Амелия. Но что я могу?
Графиня. Я сказала вам, что.
Колумб. Я не хочу лгать, Амелия. Искусство не терпит лжи, и свои дневники я писал вовсе не для этого.
Графиня. Значит, пусть вешают невинных? Искусство требует жертв?
Колумб. Молчите. Я ничего не знаю…
Графиня. А вы еще верили, что есть далекие земли…
Колумб. Не надо, прошу вас.
Графиня. А дневники… Для чего бы вы их ни сочиняли, там все описано так подробно, так убедительно! И как вы открыли земли, и как находились там, и что нашли… Какой же вы поэт, если сами не верите написанному вами?
Колумб (не сразу). Вы правы. Амелия. Искусство говорит только правду. Должно говорить. (Обращается к председателю, уже собравшему бумаги.) За что нас осудили и хотят повесить? Почему не выслушали нас?
Председатель. Зачем терять время? Дело ясное. Сейчас повесим вас как разбойников.
Колумб. Мы не разбойники.
Председатель. А награбленное золото?
Колумб. Их величества послали нас за этим золотом. И не все ли равно, как мы его получили, если это сделано по их приказу?
Председатель. Их величества?
Колумб. Они послали меня на поиски земель, богатых драгоценностями. Мы нашли земли, добыли золото и везли его в Испанию, когда вы нагло напали на нас.
Председатель. А чем вы можете доказать это?
Колумб. Документами. Прикажите развязать меня.
Председатель. Развяжите. Но не спускайте с него глаз.
Колумб. Вот грамота их величеств.
Председатель. В самом деле… Но нашли ли вы эти земли?
Колумб. Вот здесь все описано.
Председатель листает дневник. Члены суда заглядывают через его плечо.
1-й член суда. И действительно, описано.
2-й член суда. Ни за что не поверил бы, не будь здесь адмиральской печати. Все приметы их и пиратов, которых мы разыскивали, совпадают. Но с документом спорить не станешь.
Чернобородый. Смотри ты, наш-то, а?
Председатель. Суд постановляет: слушание дела отменить, о случившемся доложить на благоусмотрение их величеств.
Графиня. Теперь, Кристобаль, я рассчиталась с вами.
Колумб. Вы придете ко мне?
Графиня. Нет. Теперь не время любить поэтов. Лучше уж палачей.
Картина пятая
В тюремной камере с каменными стенами и полом закованный в цепи Колумб, кутаясь в изрядно уже потрепанный адмиральский кафтан, лежит на соломе. Погонщик, стоя у стены, выцарапывает на ней очередную отметку.
Погонщик. Ну вот, ваша милость, еще один день прошел.
Колумб. Сколько раз я тебе говорил: не называй меня «ваша милость».
Погонщик. Ну как же: вы все же идальго. Перед тем как заковать вас, их величества, говорят, удостоили вас такой чести. Или врут?
Колумб. Не лгут. Только… все равно, не нужно.
Погонщик. Тогда уж и не знаю, как вас величать…
Колумб. Есть звание – выше дворян, выше королей… Кто правил в Ионии, когда пел Гомер? Где имена тех базилевсов? Кто были консулы, когда слагалась «Энеида»? Не их звания и прозвища определяют век. Жизнь вечная – это сказано не о них.
Погонщик (после паузы). А как же получилось, что вы были в такой чести и вдруг угодили сюда? Верно, сделали что-то уж очень плохое: сколько ни прошу, никак не расскажете.
Колумб. Предал и убил.
Погонщик. Ну, тогда конечно. Дворянина, королевского адмирала, и вдруг прямо из дворца – в подземелье…
Колумб. Ты мне надоел. Убирайся к своим ослам.
Погонщик. Ох, с какой бы радостью! Они скоты, но мирные, никого не убивают.
Колумб. Да ни в чем я не провинился. И заточили меня лишь на время, пока не возвратится вторая экспедиция. Их величества послали ее проверить, существуют ли на самом деле мои земли. Как только они вернутся и доложат, что земли на месте, меня выпустят. И еще наградят.
Погонщик. Ну, тогда слава богу. Если только они найдут.
Колумб. Не знаю… (Вскакивает и расхаживает по камере.) Могут не найти. Чутье не подводит поэтов, но был ли я поэтом?
Погонщик. Да почему же вам не поверили, не пойму.
Колумб. У меня в дневниках не написано, как мы добыли привезенное золото.
Погонщик. Писали небось всякую мелочь, а про главное и забыли.
Колумб. Я говорил им: люди в тех краях очень добрые, они нам подарили.
Погонщик. Вот славно, что есть такие люди.
Колумб. Вот тут мне и не поверили.
Погонщик. Да и мне, по правде говоря, не очень верится. Отдать все может бедняк, но у него золота не бывает. У кого есть золото, тот, стало быть, богач; а он и силой не отдаст.
Колумб. Так мне и сказали: золото можно отнять только обманом или силой. Но почему же не понять: то, что мы превозносим, для других, быть может, – звук пустой. Золото!
Погонщик. Нет уж, истинная правда – обманом или силой. Так все делают. Коли хотите разбогатеть, обманите или отнимите. Погоняйте ослов, иначе они станут погонять вас.
Колумб. Меня обвинили в том, что я утаиваю истину. Потому что если я обманул туземцев, то должен был написать – как обманул, чтобы и другие научились их обманывать; а если взял силой – то каким образом. Чтобы и потом отбирать без ущерба для себя.
Погонщик. Иисусе Христе! Всего и делов? Да что же вы не наплели им об этом? Придумать ведь так просто. Вас, что ли, никогда не обирали? Вот объяснить, как вам все отдали добром, куда труднее. Иной раз как ни стараются доказать, что все было тихо-мирно, по договоренности, да все равно никто не верит. А описать, как можно людей облапошить, – да я вам сколько угодно расскажу, успевайте только записывать.
Колумб. Нет. Этого я не хочу. Даже придумывать про насилие не хочу. Не хочу, чтобы обирали и обманывали. Чтобы убивали и заточали. Не хочу об этом писать. Не могу. Нет сил.
Погонщик. Ну, тогда вам и вправду осталось одно: сидеть тут да брякать цепями. Только ведь те, кого послали, – они там стесняться не станут. Они-то уж не только опишут – они и сделают. Может, вам не стоило показывать, в какую сторону править?
