Николай Гоголь - Драматические отрывки и отдельные сцены (1832-1837)
II
Лакей (входя). Чего изволите-с?
Пролетов. Возьми вон эту газету! И к чему, зачем ты принес эту газету? Дурак этакой! (Андрей уносит газету). Каков Бурдюков, а? Вот кого, не говоря дальних слов, упрятал бы в Камчатку. С большим наслаждением, признаюсь, нагадил бы ему, хоть сию минуту, да вот до сих пор нет, да и нет случая. Что прикажешь делать? Разгневался бог. А я бы тебя погладил, мазнул бы тебя по губам. Да уж и губы зато какие? как у вола, у канальи.
Лакей. Бурдюков приехал.
Пролетов. Что?
Лакей. Бурдюков приехал.
Пролетов. Что ты вздор несешь!
Лакей. Так точно-с.
Пролетов. Врешь ты, дурак! Бурдюков, ко мне? Павел Петрович Бурдюков!
Лакей. Нет, не Павел Петрович, а другой какой-то.
Пролетов. Какой другой?
Лакей. Да вот извольте сами видеть: он здесь.
Пролетов. Проси.
III
Пролетов и Христофор Петрович Бурдюков.
Бурдюков. Прошу извинить за беспокойство, что наношу вам. Обстоятельства и дела понудили оставить городишку. Приехал просить личной помощи, заступничества.
Пролетов (в сторону). Это точно другой; а есть, однако же, какое-то сходство. (Вслух). Что прикажете? в чем могу быть вам полезным?
Бурдюков (с пожатием плеч). Дело, тяжба!
Пролетов. Тяжба? с кем?
Бурдюков. С родным братом.
Пролетов. Прежде позвольте узнать фамилию, а потом изъясните свое дело. Прошу покорно садиться.
Бурдюков. Фамилия: Бурдюков, Христофор Петров сын, а дело с родным братом Павлом Петровым Бурдюковым.
Пролетов. Что вы!! что? нет!
Бурдюков. Да что ж вы на меня уставили глаза? или думаете, я бы захотел оставлять напрасно Тамбов и скакать на почтовых?
Пролетов. Господи благослови вас за такое доброе дело! Позвольте с вами покороче познакомиться. Умнее этого дела вы не могли никогда бы придумать. Вот рассказывай теперь, что нет великодушия и справедливости, а это что же? Ведь вот родной брат, узы крови, связи, а ведь не пощадил! На брата — процесс! Позвольте вас обнять.
Бурдюков. Извольте! я сам обниму вас за такую готовность. (Обнимаются). А прежде, признаюсь, взглянувши на вашу физиогномию, никак нельзя было думать, чтобы вы были путный человек.
Пролетов. Вот тебе раз! как так?
Бурдюков. Да сурьезно. Позвольте спросить: верно, покойница матушка ваша, когда была брюхата вами, перепугалась чего-нибудь?
Пролетов. Что за чепуху несет он?
Бурдюков. Нет, я вам скажу, вы не будьте в претензии, это очень часто случается. Вот у нашего заседателя вся нижняя часть лица баранья, так сказать, как будто отрезана и поросла шерстью совершенно, как у барана. А ведь от незначительного обстоятельства: когда покойница рожала, подойди к окну баран, и нелегкая подстрекни его заблеять.
Пролетов. Ну, оставим в покое заседателя и барана. Как же я рад!
Бурдюков. А уж я как рад, приобретши такое покровительство! Теперь только, как начинаю всматриваться в вас, вижу, что лицо ваше как будто знакомо: у нас в карабинерном полку был поручик, вот, как две капли воды, похож на вас! Пьяница страшнейший, то есть я вам скажу, что дня не проходило, чтобы у него рожа не была разбита.
Пролетов (в сторону). У этого уездного медведя, как видно, нет совсем обычая держать язык за зубами. Вся дрянь, какая ни есть на душе — у него на языке. (Вслух). Времени у меня немного, пожалуйста, приступим же к делу.
Бурдюков. Позвольте, сидя не расскажешь. Это дело — казусное! Знавали ли в устюжском уезде помещицу Евдокию Малафеевну Жеребцову? не знали, — хорошо. Она доводится родной теткой мне и бестии, моему брату. У ней ближайшими наследниками я да брат — изволите видеть: вот оно куды пошло! Кроме того, еще сестра, что вышла за генерала Повалищева; ну, о той ни слова, та и без того получила следуемую ей часть. Позвольте: вот этот мошенник, брат, он на это хоть чорту в дядьки годится, вот и подъехал он к ней: «Вы-де, тетушка, уже прожили, слава богу, семьдесят лет; где уже вам в таких преклонных летах мешаться самим в хозяйство: пусть лучше я буду приберегать и кормить». Вона! замечайте, замечайте! переехал к ней в дом, живет и распоряжается, как настоящий хозяин. Да вы слышите ли это?
Пролетов. Слышу.
Бурдюков. То-то! Да. Вот занемогает тетушка, отчего бог знает, может быть, он сам и подсунул ей чего-нибудь. Мне дают уже знать стороною. Замечайте! Приезжаю; в сенях встречает меня эта бестия, то есть брат, в слезах, так весь и заливается, и растаял, и говорит: «Ну», говорит, «братец, навеки мы несчастны с тобою: благодетельница наша»… — «Что, отдала богу душу?» — «Нет, при смерти». Я вхожу, и точно, тетушка лежит на карачках и только глазами хлопает. Ну, что ж? плакать? Не поможет. Ведь не поможет?
Пролетов. Не поможет.
Бурдюков. Ну что ж? нечего делать! так, видно, богу угодно! Я приступил поближе. «Ну», говорю, «тетушка, мы все смертны, один бог, как говорят, не сегодня, так завтра властен в нашей жизни: так не угодно ли вам заблаговременно сделать какое-нибудь распоряжение?» Что ж тетушка? Я вижу, не может уже языком поворотить, и только сказала: «э… э… э…» А эта шельма, что стоял возле кровати ее, брат, говорит: «Тетушка сим изъясняет, что она уже распорядилась». Слышите, слышите!
Пролетов. Как же, да ведь она разве сказала это?
Бурдюков. Кой чорт сказала! Она сказала только «э… э… э…» Я всё подступаю: «Но позвольте же узнать, тетушка, какое же это распоряжение?» Что ж тетушка? Тетушка опять отвечает: «э, э, э». А тот подлец опять: «Тетушка говорит, что всё распоряжение по этой части находится в духовном завещании». Слышите? слышите? Что ж мне было делать? я замолчал и не сказал ни слова.
Пролетов. Однако ж, позвольте: как же вы не уличили тут же их во лжи?
Бурдюков. Что ж? (размахивает руками) стали божиться, что она точно всё это говорила. Ну ведь… и поверил.
Пролетов. А духовное завещание распечатали?
Бурдюков. Распечатали.
Пролетов. Что ж?
Бурдюков. А вот что. Как только всё это, как следует, христианским долгом было отправлено, я говорю, что не пора ли прочесть волю умершей. Брат ничего и говорить не может: страданья, отчаянья такие, что люли только! «Возьмите», говорит, «читайте сами». Собрались свидетели и прочитали. Как же бы вы думали было написано завещание? А вот как: «Племяннику моему, Павлу Петрову сыну Бурдюкову» — слушайте! — «в возмездие его сыновних попечений и неотлучного себя при мне обретения до смерти» — замечайте! замечайте! — «оставляю во владение родовое и благоприобретенное имение мое в Устюжском уезде…» вона! вона! вона куды пошло! — «пятьсот ревизских душ, угодья и прочее». А? слышите ли вы это? «Племяннице моей, Марии Петровой дочери Повалищевой, урожденной Бурдюковой, оставляю следуемую ей деревню изо ста душ. Племяннику» — вона! замечайте! вот тут настоящий типун! — «Хрисанфию сыну Петрову Бурдюкову» — слушайте, слушайте! — «на память обо мне»… — ого! го! — «завещаю: три штаметовые юбки и всю рухлядь, находящуюся в амбаре, как-то: пуховика два, посуду фаянсовую, простыни, чепцы», и там чорт знает еще какое тряпье! А? как вам кажется? я спрашиваю: на кой чорт мне штаметовые юбки?
Пролетов. Ах, он мошенник этакой! Прошу покорно!
Бурдюков. Мошенничество — это так, я с вами согласен; но спрашиваю я вас: на что мне штаметовые юбки? Что я с ними буду делать? разве себе на голову надену!
Пролетов. И свидетели подписались при этом?
Бурдюков. Как же, набрал какой-то сволочи.
Пролетов. А покойница собственноручно подписалась?
Бурдюков. Вот то-то и есть, что подписалась, да чорт знает как!
Пролетов. Как?
Бурдюков. А вот как: покойницу звали Евдокия, а она нацарапала такую дрянь, что разобрать нельзя.
Пролетов. Как так?
Бурдюков. Чорт знает что такое: ей нужно было написать: «Евдокия», а она написала: «обмокни».
Пролетов. Что вы!
Бурдюков. О, я вам скажу, что он горазд на всё. «А племяннику моему Хрисанфию Петрову три штаметовые юбки!»
Пролетов (в сторону). Молодец, однако ж, Павел Петрович Бурдюков, я бы никак не мог думать, чтобы он ухитрился так!
Бурдюков (размахивая руками). «Обмокни!» Что ж это значит? Ведь это не имя: «обмокни»?
Пролетов. Как же вы намерены поступить теперь?
Бурдюков. Я подал уже прошение об уничтожении завещания, потому что подпись ложная. Пусть они не врут: покойницу звали Евдокией, а не «обмокни».
Пролетов. И хорошо! Позвольте теперь мне за всё это взяться. Я сейчас напишу записку к одному знакомому секретарю, а вы между тем доставьте мне копию с завещания вашего.
Бурдюков. Несказанно обязан вам! (Берется за шапку). А в которые двери нужно выходить — в те, или в эти?
Пролетов. Пожалуйте в эти.
Бурдюков. То-то. Я потому спросил, что мне нужно еще будет по своей надобности. До свидания, почтеннейший. Как вас? Я всё позабываю!
Пролетов. Александр Иванович.
