Владимир Гуркин - Любовь и голуби (сборник)

А несчастная Кирза, молодая актриса Алена Хованская – это же Ниночка с нашего двора, дочь дворничихи Грани. Ниночку, когда ей было тринадцать лет, изнасиловал мамкин сожитель Иванов. Иванова посадили, он погиб через год в колонии, мама Граня умерла, оставив двухлетнюю Галечку Иванову. Галечку вырастила терпеливая, безропотная Нина. Нина вышла замуж и родила своих детей, а по двору на велосипеде все давала круги длинноногая Галя Иванова, девушка с черными, густыми отцовскими бровями. Как все вспомнилось, как встало перед глазами…

Особенно ошеломляющее впечатление произвела на нас, на зрителей, игра детей.

Боря Корчевников – театральный ребенок, ему одиннадцать лет, с пеленок за кулисами, он, если так можно выразиться, уже актер со стажем.

Но вот оголтелая дворовая команда на сцене, это даже не театр, это какой-то «Амаркорд» Феллини. Московский какой-то неореализм!

Откуда?

Как они бесятся, как пуляются камушками, как играют в расшибалочку, как разговаривают (хрипло орут)!

Большая роль Алеши Чернышова, восьмиклассника по виду – это, худо-бедно, главная лирическая тема спектакля.

Его сотоварищи – Алеша Приходько, Саша Никулин-Рейгардт, Алиса Васютинская, Полина Смирнова.

Некоторые из них были найдены по школам, а то и отловлены на улице, некоторые родом из актерских династий.

Режиссер Дмитрий Брусникин (для них «дядь Дим») проглядел полсотни деточек.

Удивленный смех иногда возникал во время спектакля, иногда вдруг полное, сосредоточенное молчание.

В финале мы все вытирали слезы, зал стоял, не уходил, хлопал, полный зал МХАТа имени Чехова, в конце трехактного, длинного спектакля.

Вовсе не умер наш русский театр.

Этот стоглавый дракон еще поживет!

Михаил Рощин[21]

6 января 1992 года. Переделкино

Дорогой уважаемый писатель-драматург Владимир Гуркин!

Буквально первым литературным событием нового года у меня сделалось чтение Вашей пьесы «Плач в пригоршню».

Ей-бо, давно с таким интересом (и волнением, главное!) ничего не читал! Как это Вы хорошо и правильно все подметили и подхватили про нашу народную жизнь. И правильно Вы назвали это – роман! Целая эпопея. И очень правильно ответили всем, кто пишет и не пишет и стонет – что же писать, как, кому, зачем? Оказывается (в чем мы с Вами очень сходимся) писать, как всегда, надо все равно свое, про свое, что годами, десятками годов копится и обдумывается в душе, в голове, и к чему писатель должен быть всегда готов, и как только ангел вострубит – все, брат, садись, пора! – он должен быть в полной готовности выйти навстречу, не так ли?.. Замечательно Вы через разных Ваших героев показали не только их судьбу, но и всю нашу общую судьбу и жизнь – от родимого порога и детских качелей во дворе до тюрем, смерти, чудес и Бога – как это Вам все удалось собрать и продавить, – просто замечательно! Вы, конечно, извините, но здесь уж, наверное, заложена и Ваша личная судьба и Ваших близких, а может и родных Вам людей, – не в этом дело – Ваши люди всем родные, и мне, и любому, я думаю, русско-советскому человеку, что промыкал всю жизнь под знаменами октября.

Прекрасно вышли и Санька и Виктор, их единая в целом суть, и Света, и Татьяна, да и вообще все бабы! – замечательно! От души тебя, Володя, поздравляю, потому что в этих персонажах есть несомненно художественная новизна и открытие, – мне все время приходил на ум «Доктор Живаго», – ей-богу, не стесняясь, могу сравнивать твою работу именно с этой, больше не с чем! Поверь, что это так. Аргумент простой – «Живаго» вначале тоже назывался, как ты знаешь, «Мальчики и девочки». Какой ты умница, что выстроил все на детях, о детях не забыл ни минутки! Это большой знак, поверь.

Я не помню, чтобы ты давал мне это почитать? Как давал? Нет, не может быть. Я б не забыл. Хорошо год начинаешь, дай тебе Бог! Все, больше ничего тебе не говорю, а то ты загордишься, а я выговорюсь, а мне захотелось специально написать об этом, – не знаю еще, как и куда, но знаю, что надо. И для тебя, и для себя, и для всех, – особенно наших мудаков рассерженных, которые, повторяю, все стонут и хоронят Расею и себя самих.

Вот видите, уважаемый драматург-писатель, сколь серьезные чувства и мысли вызвало у Вашего собрата Ваше прекрасное сочинение, а все потому что правда, острая и точная правда, сильно знакомая вышла у Вас с под пера, дай ему Боже и дальше так работать!

Володя, пусть это послание будет тебе подарком на новый год, на Рождество, которое сегодня, здоровья тебе и спасибо от души за эти два дня волнения и радости, пока я читал и перечитывал «Плач».

А для тебя не поленюсь и перепишу в подарок еще стихотворение Ивана Лексеича Бунина «Родине», которое как-то мало кто знает и помнит.

Вот.

Они глумятся над тобою,Они, о родина, корятТебя твоею простотою,Убогим видом черных хат…

Так сын, спокойный и нахальный,Стыдится матери своей —Усталой, робкой и печальнойСредь городских его друзей,

Глядит с улыбкой состраданьяНа ту, кто сотни верст брелаИ для него, ко дню свиданья,Последний грошик берегла.

Написано в 1891 году!

Володь, обнимаю!

И слышал ли ты, что опять семинарить будем?

Ия Саввина[22]

Иногда случайная встреча оставляет след на всю жизнь. Иногда – она единственная, а бывает, что человек становится «членом семьи». Но самое незабываемое – это совместная Работа, к тому же взаимоинтересная.

Дмитрий Брусникин, актер и режиссер МХТ и кино пришел ко мне (давно уже – дат не помню) и прочел «Плач в пригоршню». Автор «некто Гуркин». «Некто» оказался автором сценария фильма «Любовь и голуби» (люблю этот фильм). Дима сказал, что принес тоже сценарий, но его можно перенести на сцену.

Ефремов Олег Николаевич влюбился в пьесу, но отдал ставить ее Брусникину, сказав: «Если что, я рядом».

Так мы познакомились с Володей Гуркиным.

Я не люблю драматургов. Они настаивают на своем, не понимая, что пьеса, отданная в театр, уже совместное творчество и автора, и режиссера, и артистов. По скверности моего характера контакта с авторами почти никогда не было.

Впервые встретившись с Гуркиным, ощутила, что знаю его давно – сразу после окончания войны 1812 года. Это моя любимая присказка – ответ на любой вопрос: «Когда?».

Приходя на репетиции, Володя садился в зале, где-нибудь в уголке. «Да я так, случайно зашел. Вы такие замечательные, я вас люблю» – и в знак своей честности выпивал бутылку пива. И улыбался. Это была улыбка «чеширского кота». Сначала появлялась его добрая, удивительная улыбка, а потом он.

Никогда не самоутверждался. А зачем это человеку, которому Господь дал Дар быть естественным и сопереживающим? Боль или радость других были и его болью и радостью.

Иногда Брусникину удавалось затащить его ко мне домой. У Володи было нечто вроде пиетета передо мной, что ли. Он был застенчив, скромен, но открыт! Вот я такой, как есть, другим не стану, судите, как хотите! Я, конечно, «расстилалась» – накормить, напоить, поговорить. Говорить с ним было радостью, наслаждением. (Не люблю про политику, про несправедливости бюрократов и властей, про «чернуху» нашей жизни. Это, наверное, самозащита. Боюсь уйти раньше времени. У меня любимый сын, он «отдельный». Что с ним станет без меня?)

От Гуркина – только положительные эмоции. Его замыслы о будущих работах были красивыми и чистыми. И пьесы, которые приносил Брусникин были «отдельны». Никогда на «жлоба дня», а выпирала, вырывалась из них, из любого персонажа непостижимая и трагическая русская Душа, которой, может, теперь и нет.

Конечно, в «Плаче в пригоршню» мне отведена роль «бабы Даши». До сих пор ее помню и люблю. Представьте себе – ей еще в 1946 году было 50. Жила, опекая не совсем здоровую внучку. А ко времени последних спектаклей – уже 102 года. Страшно подумать, сколько ж ей было бы, если б спектакль шел до сих пор. «Непотопляемая» баба Даша.

Вспоминаю последний эпизод.

Главный герой – Саня – мальчишкой, сам того не желая, сотворил нечто несусветное, убежал из дому и пропал на много лет. Приезжает уже взрослым, хочет увидеть отца и мать. Встречает мужчину и женщину. Спрашивает, где они? Дома их нет. Мужчина без ноги (по вине маленького Сани) и немного «поддатый», не узнавая Саню, отвечает: «Да они у бабы Даши празднуют». Женщина: «Не празднуют, а поминают, дурак. Сорок дней». Саня: «Баба Даша умерла?!» – «Нет, внучка умерла, а баба Даша живая».

Потрясенный встречей, всем увиденным, Саша забирается на полусгнивший сарайчик и кричит, отключив разум, алогично – только душа и эмоции – о неустройстве и несправедливости жизни. Никто его не слушает, только – ох, упадет, разобьется. Все умоляют его спуститься. И вдруг, всю суету и напряжение прорезает совсем безэмоциональный голос бабы Даши:

– Санечка, слезавай (точка!). Покуражилси – и устань (точка!). Слезавай. (Слова-то какие! Не придумаешь! Надо услышать, полюбить и передать. – И. С.)