Александр Володин - С любимыми не расставайтесь! (сборник)
– Кто… здесь? Ты?..
Вошла в сарай, вывела меня. На свет. Холодный ветер дул сквозь меня. Сквозь кожу, поры и артерии. Униженный, ничтожный.
Пистолет мой лежит в грязи, не взяли.
– Вот и в-все… – Придыхать стала, заикаться. – Тебе уже пора. П-поздно…
Стоит, все глядя в сторону. Чувствую, что просто уйти уже нельзя. Нерешительное мое шевеление она поняла по-своему, подалась вперед, и вышло, что я как бы уже обнимаю ее. Оказалось, ее трясет. Так что это уже не объятие – удержать бы ее, успокоить. А ее трясет все сильнее. Сняла очки, встряхнула, вытерла платком. Слезы. Плачет, а лицо спокойное. Слезы катятся по спокойному лицу. Постукивая зубами, проговорила:
– И в-все, в-все, иди.
Перед Землеройкой, чувствую, виноват. Это меня тяготит.
Она приходит ко мне в платье собственного покроя. Этим и зарабатывает: кроит туалеты по журналу «Бурда», и городские дамы ценят ее вкус.
Появляется она каждый раз в новом одеянии, и все они, не буду спорить, идут ей. Вырезы ненавязчиво открывают то одно, то другое, и это против воли привлекает взгляды. Она осунулась, отчего глаза стали играть большую роль в ее облике.
А однажды… Ни слова не говоря, открыла тумбу, как будто делала это уже не раз, достала свернутое одеяло, простыню и принялась аккуратно, деловито стелить постель. Отогнула угол одеяла, повернулась ко мне и только теперь слегка зарделась.
Бывают ситуации, когда мужчина должен поступить так, а не иначе.
– А помнишь? – спрашивает стеснительно. – Помнишь? Ха-ха! Как мы мечтали, чтобы было вот так… – Она очертила ладошками квадрат комнатки. – И вот все есть. Можно воспользоваться. Давай, а?
Хотела бесшабашно, а не вышло.
Не знаю, как это описать. Тело у нее было необъяснимо молодое. Что же касается меня, то я понял, что я человек чувственный, страстный, опытный.
Итак, двое потрепанных жизнью, неуверенных в себе, неуверенных друг в друге, объединились, переплелись, совместились.
– Почему ты какой-то такой? Необыкновенный? – пошучивала она. – Я не могу, я тебя не достойна, я лучше уйду.
Или:
– Почему ты такой магнитный? Опять я к тебе прилипла! Ночи безумные…
Я поселился у нее.
Когда началось? Кто первый сказал: «Я в депрессии, я в психологической яме?»
Родственные чувства пошли на убыль. Все охладели ко всем. Теперь никто не может с уверенностью сказать, как другой относится к такому-то событию. Впрочем, и событий уже нет. На бывшем торговище – стоянка чешских машин. Однако спроса нет, никто никуда не хочет ехать.
Если классифицировать основные разновидности наших горожан, то получится: апатики, дремотники, уединенцы, нервозники, отвращенцы, несообразники, глумцы.
У кого зародился этот почин, теперь уже не разобраться: для максимального продления супружеских чувств они, супруги, должны жить (у кого позволяет жилплощадь) в разных комнатах. Можно перестукиваться через стенку, можно по договоренности переходить из одной комнаты в другую. Сначала мне показалась странной эта идея. Но Землеройка неожиданно ею увлеклась. Отношения наши, как вы можете догадаться, были непросты. Она оставалась девушкой дольше, чем следовало, возможно, это стало причиной особой возбудимости ее натуры. И она решила как-то определиться на будущее.
– Не думай, никуда я не уйду. Пока ты меня не прогонишь. Но, наверное, люди прежних времен были мудрей нас. Или им позволяли квартирные возможности. Видимо, нельзя жить так близко друг от друга. Мне трудно все время быть объектом твоего наблюдения. Да ведь и ты… тоже, извини, не безупречен… когда ты – как это у вас там? – поддашь. Конечно, мы будем продолжать нашу супружескую жизнь. Но так – я перед тобой всегда в форме, всегда одета. Ты передо мной всегда трезв…
И вот мы, как все, кто имеет возможность, живем в разных комнатах. Дверь между комнатами заколочена, два разных выхода на разные улицы.
Вставать не хотелось. Время катилось пусто, ничего в себе не содержа. Оно слабо сипело. И было вино, но пить не хотелось. Тут еще вдруг жаром обдало. Заболеваю? Ладно, отлежусь. Как вдруг холодом обдало. С чего бы? Посмотрел в окно: похолодало, что ли? Вот это да, снегу навалило. Сползает с крыш, ссыпается с ветвей.
Землеройка постучала в стену.
– Ты слышал?
– Что слышал?
– Про женщину?
– Про какую женщину? Я болен.
– Ну, про ту, которая все видела!
– Что видела?
– Ты что, ничего не знаешь?
– Я не понимаю через стенку!
– Быстро выходи на улицу! Женщина видела инопланетян, пришельцев! В сигарообразном аппарате! Он опускался – жаром полыхнул! А улетал – наоборот…
Действительно, что-то странное. Вышел. На улице, что удивительно, было людно. Но никто никуда не шел, все стояли, смотрели вверх. Все выползли на улицы! А то встречаются только в голых магазинах. Сколько, оказывается, населения в городе! А картошку из деревни убрать и привезти себе же некому. Никто ничего не хочет делать. Проживем без картошки. И никак не выбраться из кризиса. Это и не кризис уже, а просто мы так живем.
Это все сказывается даже на так называемой единственной любви. Как, например, у Грина. Вот вам вопрос: люблю я Землеройку? Каждый раз она меня удивляет, какое у нее молодое тело. Но это все равно не Грин. И, кстати, тогда возникает другой вопрос. А она как? Может быть, я у нее за неимением лучшего?
И Очковый здесь. Выгнутый, энергичный. За ним отрядик торгованов. Тоже смотрят вверх, чего-то ждут. Самого-то главного начальства нет, наверно, тоже смотрят из окон – неизвестно еще, чем все обернется.
Землеройка была возбуждена, она прямо парила.
– Даже если это ерунда, все равно интересно! Но это не ерунда! Я знаю эту женщину! Шла на хутор к родственникам, как вдруг ее прямо жаром обдало. И спускается сигарообразный объект! И выходят существа, похожие на людей, только лица плоские. Она сначала испугалась, но они ее успокоили каким-то своим способом. Тогда она стала задавать разумные вопросы, учительница начальных классов. «Есть ли жизнь помимо Земли»? Отвечают телепатически, она все понимает. «Есть, только в другой галактике». Спрашивает: «На каком горючем вы прилетели?» Они не поняли, что такое горючее. «С какой целью вы сюда прибыли?» Оказывается, следить за нами, в случае чего помочь. Так поговорили, забрались в свой аппарат и быстро поднялись обратно. А ее холодом обдало. Кстати, всех холодом обдало. Снег, это тебе ничего не говорит? Они часть земной энергии с Земли захватили, для взлета!
Спорить было скучно. Подумалось: может, и правда был какой-то неопознанный предмет. В газетах пишут, то там видали, то тут видели. Может быть, и правда какие-то человекоподобные. Вышли из своей тарелки, огляделись (если у них есть глаза) – и каково же было их удивление! Земля к весне оголилась, завалы мусора; некрасивые дома с прихлопнутыми ставнями, мелкая илистая речка, торговище, шайка Одноухого… Что они здесь услышали (если у них есть уши)? Скучные, бескровные, тщетные слова… А у них все это было уже давным-давно, в ихнюю первобытную эпоху. Махнули рукой (если у них есть) и улетели обратно без желания вмешиваться.
Ленинград
1989
Записки нетрезвого человека
Все с ума посходивши. Все с ума посходивши. Все с ума посходивши. Все посходивши с ума. Проба пера.
Рыба теперь гниет не только с головы, но и с хвоста.
Все больше вампиров, все меньше доноров, нехватка крови.
Любящие люди сосут нас больше, чем остальные. За это и любят.
Прежде Россия славилась пушниной, лесом и бабами. Теперь бабы стали деловые, волевые. Прежде, когда становилось постыло, все могла заменить одна женщина. Теперь эту одну найти невозможно. Может быть, потому, что глаз пригляделся, чувства притупились, бдительность ослабла. Если мелькнет такая, ты ее и заметить не успеешь.
Да и мужики. Тех, кто не мог жениться (война), сменили те, кто не хочет жениться. Еще чего, взваливать на себя? Хватит и без того.
У интеллигенции вместо идей и страстей – сплетни. Называется информация.
В искусстве размножились дегустаторы. Этак, язычком: ц… ц… – устарело это, сейчас нужно вот что… Прежде сверху указывали, каким и только каким должно быть искусство. Теперь прогрессивные дегустаторы решают, каким и только каким оно должно быть. Одноместный трамвай.
Сейчас, например, надо, чтобы было страшно. В черных машинах, в бежевых дубленках приезжают посмотреть спектакль из жизни коммунальных квартир, из жизни насекомых.
Правда, война была все же страшней, чем даже такой театр.
Время – само время насколько стало умней! Так высветило нашу глупость. И в мыслях и в разговорах стало возможно все. Почти. Только понимаем мы теперь еще больше, чем…
Для нас, учеников тридцать третьей школы роно на Первой Мещанской, предвоенные годы были безоблачны. Было уже ясно, что мировая революция не за горами, хотя немного и удивляло, что это там рабочий класс медлит.
