Шлемазл - Август Котляр
ПЛАТОН (внимательно всматривается в Дашу, потом в Изю, и расплывается в улыбке, радостно указывая на Изю): Ма, мы с ним хоть и менты, но нормальные мужики!
Даша делает вопросительную гримасу.
ПЛАТОН: Я думаю, он нас не посадит. Мы столько всего прошли с ним вместе!
ИЗЯ: Вина должна быть заглажена. Только так можно избежать наказания.
ПЛАТОН: Мам, ты меня прощаешь? Я тоже игрушка своих страстей! Это как бабушка про тебя говорит, типа, у нас это фамильное.
Даша молча улыбается и кивает. Изя смотрит на неё с пониманием и тоже улыбается.
Платон смотрит на Дашу, и видно, что в нём борются противоречивые чувства. Потом он поднимает с полу свою свинью-копилку и протягивает её Даше.
ПЛАТОН: Ладно, поехали обратно, куплю тебе новые лифчики. И колготки целые. Тут хватит на все! (И кивая на Изю) А бандитов пока повозим на его машине. Я подумал – у меня же прав ещё нет!
ГОЛОС АВГУСТА: Стоп! Снято!
Свет и экраны гаснут.
ГОЛОС МАРКА (из темноты): А что, неплохо!
ГОЛОС ИЗИ (из темноты): Мама будет довольна. Но всё же мне хотелось бы сыграть что-то эпохальное, а не зацикливаться на роли донжуана из электрички. Нужен другой конфликт, эпохальный, настоящая драма!
На сцене зажигается свет. В большой гостинной за столом с ноутбуками сидят Марк и Август, вокруг ходит Изя.
АВГУСТ: Значит, ты настаиваешь на чём-то драматическом?
ИЗЯ: Мне бы хотелось сыграть что-то противоречивое. Сыграть две роли – добра и зла, человека хорошего, сообщающегося с человеком не особо хорошим, и показать всю противоречивость человеческой натуры, и в то же время открыть как божественное начало в человеке, так и нечто призёмлённое, как это мы сделали в Банкире.
МАРК: Ну, тут действительно напрашивается какая-то вечная тема. Только не Христос с сатаной в пустыне. А то получится ещё один Гамлет.
АВГУСТ: Пилат! Давай попробуем сыграть Иисуса и Пилата. Но не в доме префекта Иудеи, а потом.
МАРК: Ты про их встречу в вечности? Что может сказать убиенный убившему? Конфликт палача и невинной жертвы? Один делает свою работу согласно своим представлениям о правильном, а другой делает свою и оба правы, только один принимает безвинно смерть, а другой… Мучаться ему или не мучаться? Вот в чём на самом деле вопрос, а в том, кто прав и кто виноват.
ИЗЯ: Это неожиданно. Мне нравится! Сыграю за обоих!
АВГУСТ: Тогда попробуем. Так и напишем: Пи-лат!
Август печатает на компьютере, на экране возникает надпись
“Новелла “ПИЛАТ”
Гаснет свет, гаснут экраны. Тёмная сцена. Появляются две головы как два световых пятна. Они над сценой как бы висят в воздухе. Одна голова римлянина, это Понтий Пилат, другая голова иудейская, это Иисус Христос. Экраны над сценой показывают лица крупным планом. Экран один – Христос, Экран два – Пилат. Обе головы принадлежат Изе, но в изменённых нейронной сетью обличиях.
ПИЛАТ: Слушай, Иисус, я тебе в тысячный, в миллионный раз повторяю – я тут ни при чём! Ты мне уже две тысячи лет выносишь мозги – а был ли у тебя выбор? Ну какой выбор? Я ж этим твоим поганым соплеменникам сказал – не нашёл я вины в этом человеке, и даже руки помыл, как у вас, евреев, принято в таких случаях. Это ты им претензии предъявляй, не мне.
ИИСУС: Понтий, драгоценный ты мой человек… А что ты чувствовал, когда меня к тебе привели?
ПИЛАТ: Да что я мог чувствовать? Башка лопалась с похмелья, сушняк долбил, тётку накакнуне не смог оприходовать, потому что конь мой не встал, с деньгами проблемы были, легионеры безобразничали, жалобы на меня в Рим строчили твои соплеменники, дескать, я казну разворовал и дороги не построил, хотя деньги выделялись… Тут этот твой кагал галдящий вваливается, тебя волочёт, и хором несёт какую-то околесицу про вашу эту религиозную хрень. И, прошу тебя, со мной оставь эти высокопарные обороты: из чрева твоего потекут реки воды живой и тому подобное. Не вода живая из меня выходит, когда живот прихватывает.
ИИСУС: Что было в сердце твоём?
ПИЛАТ: В сердце? Не было у меня сердца. Вместо него был геморрой. Я сидеть не мог, только лежать или стоять. И кровь хлестала из задницы. И пописать не мог толком – подцепил где-то гонорею. А тут ты, такой красивый, величавый. Очень меня взбодрил.
ИИСУС: Понимаю.
ПИЛАТ: Что ты понимаешь? Да, конечно, ребята перестарались мои. Я им сказал: дайте ему пару плетей, чтоб поменьше болтал и не дразнил этих пейсатых мудил, и отпустите с миром. А они в раж вошли. Садюги хреновы. Профессиональная деформация личности.
ИИСУС: Ты где был?
ПИЛАТ: Да пошёл похмелиться. Винца прохладненького попил в подвале. Разморило на жарюке. Закемарил. Проснулся – а тебя уже мои черти отрихтовали. Даже мне не по себе стало. Зачем же так с живым человеком, пусть он даже и еврей.
ИИСУС: Ты не любил евреев?
ПИЛАТ: Что значит – не любил? Публика вы достаточно склочная, скандальная, в головах у вас какие-то непонятные мысли, смесь дельного с бредятиной, религия какая-то странная – один бог на все случаи жизни, и которого ещё никто никогда не видел. Хоть бы статую ему какую-нибудь поставили, как у нас, у нормальных людей. А то ж вообще ничего не понятно.
ИИСУС: Ты пробовал разобраться?
ПИЛАТ: Поначалу. Позвал ваших ученых мужей, говорю: рассказывайте. Один начал, другие тут же стали его перебивать и поправлять. Возник у них спор промеж себя, на каждый вопрос у них по семь мнений, и все кричат своё одновременно. Дошло у них дело до драки, пришлось охране выкинуть их вон.
ИИСУС: Ты бы кого-то одного позвал. Самого толкового.
