Сергей Могилевцев - Блистательный недоносок

Входит п р и с л у г а с подносом и раздает всем присутствующим, сидящим и лежащим на полу, бокалы с шампанским.

КАРТИНА ШЕСТАЯ

Берег Москва-реки, ночь, редкие фонари. М а р и н а и А р к а д и й.

М а р и н а(бросаясь к А р к а д и ю). Это ты? Но от­куда, и почему так долго? Знаешь, когда ты позвонил мне по телефону, я не поверила, и решила, что меня кто-то разыгрывает. Мне показалось, что это звонок с того света!

А р к а д и й. Это было недалеко от истины, потому что там, куда я спустился, нет солнца и нет жизни, там царят совершенно другие законы, и это вполне можно назвать другим светом. Но там тоже, Марина, есть жизнь, там тоже есть правда, пусть и другая, пусть и отличная от той, к которой привыкли мы, и там тоже живут люди. Живут и умирают, и им так же больно и так же страшно, как нам!

М а р и н а. О чем ты говоришь? Куда ты спускался? Ты бредишь!

А р к а д и й(нетерпеливо, отстраняя ее). Нет, Марина, это не бред, это правда, только другая, и, возмож­но, более чистая и более истинная, чем та правда, к которой привыкли мы. Наберись терпения, и я тебе обо всем расскажу.

М а р и н а. Рассказывай, а то заинтриговал, и столько наговорил, что я и не знаю, о чем думать теперь.

А р к а д и й. Хорошо, хорошо. Все дело в том, что я, Марина, был бомжем. Я решил провести собственное журналистское расследование и выяснить, кто же он, этот таинственный Блистательный Недоносок, о кото­ром написал я в своей дурацкой статье.

М а р и н а(резонно). Не забывай, что это я помогла тебе ее напечатать!

А р к а д и й(так же нетерпеливо). Да, да, я это знаю! Мою первую, совершенно невообразимую и дурацкую статью, которая так меня напугала, что я решил бе­жать куда угодно от вполне справедливого гнева редактора и читателей, и ухватился за это журналист­ское расследование, как за соломинку, которую бро­сила мне судьба.

М а р и н а. Ты ухватился за расследование, как за со­ломинку?

А р к а д и й. Да! и эта соломинка заставила меня на время изменить мою внешность и мой образ жизни, отправив в такие места, о которых я раньше и не подозревал!

М а р и н а. И что же это за места?

А р к а д и й. Это места, в которых живут отверженные: бродяги, бомжи, воры, проститутки, сонмы беспризо­рных детей, которых, кажется, не меньше, чем детей, живущих с родителями, уроды, убийцы и наркоманы, проходимцы разных мастей, – одним словом, Марина, отверженные, которым нет места в нормальном мире.

М а р и н а. Отверженные?

А р к а д и й. Да, отверженные, ютящиеся на вокзалах, в заброшенных домах, на чердаках, в подвалах, в под­земных катакомбах, и вообще на задворках общества, которое отвергло их и высокомерно не замечает. Но это люди, Марина, которые живут и дышат, так же, как мы, и которые страстно желают вновь стать нор­мальными и свободными.

М а р и н а. Нормальными и свободными?

А р к а д и й. Да, хотя я и не уверен теперь, где боль­ше нормальности и свободы: здесь, у нас, или там, под землей, где я жил последнее время.

М а р и н а. Ты жил под землей?

А р к а д и й. Да, я жил под землей, в катакомбах, в за­брошенных шахтах метро, в душных сырых тупиках, и видел, как погибают люди, которые лучше и чище, чем многие, живущие наверху!

М а р и н а. Неужели такое возможно?

А р к а д и й. Возможно, Марина, возможно! О, ты не по­веришь, но там, глубоко под землей, я познакомился с замечательным человеком, поэтом, который издал свою первую поэтическую книгу, и испугался этого точно так же, как я, напечатав свою первую в жизни статью!

М а р и н а. Он испугался своей первой поэтической кни­ги?

А р к а д и й. Да, Марина, да, но он не чета мне, он настоящий поэт, я по сравнению с ним пустое ничто­жество! Вот, слушай, слушай, это его стихи, кото­рые теперь стали моими! (Читает навзрыд.)

Урод и Слепая составили чудную пару,Урод и Слепая на маленьких скрипках играли,А после, забывшись, терзали большую гитару,И пели про гурий, живущих в восточном серале.

Урод и Слепая, обнявшись, встречали рассветы,Урод и Слепая не знали, что были безумны,И виделись им нисходящие в бездну кометы,И слышались им голоса и сладчайшие струны.

Они проходили по жизни, как светская пара,Они посещали приемы, банкеты, собранья,И даже Войтыла, святой католический папа,Одобрил их вечный союз, как венец мирозданья.

Им было плевать на безумье, на зло, на картиныПаденья и чванства живущих в подлунных столицах,Они открывали друг в друге такие глубины,Что, кажется, были едины в отверженных лицах

Но все это кончилось вмиг, как кончаются реки,Которые падают вниз, в бесконечное море, —Они вдруг прозрели, и стали, как те человеки,Которых постигло большое и тяжкое горе.

Урод вдруг очнулся, Слепая ж открыла глазницы,И все происшедшее стало им страшно и тяжко,И долго глядели на вечность их бледные лица,И долго сердца трепетали под тонкой рубашкой.

А после Урод застрелился, не выдержав пытки,Слепая же, ставшая зрячей, разрезала вены,И тихо стонали от горя столетние скрипки,И пели про кровь, и про то, что грядут перемены.

Так кончился этот союз двух безумных созданий,Так кончился этот визит на ристалища мира,И долго еще утонченные пальцы латанийПлели им венок, и рыдала скорбящая лира.

А следом иные безумцы пришли им на смену,Но долго еще, повторяясь в бесчисленных масках,Урод и Слепая не раз выходили на сцену,И зрители плакали, веря свершившейся сказке.

Пауза.

Марина(удивленно). Как хорошо! А еще что-нибудь можешь прочесть?

Аркадий. Да, да, вот, пожалуйста, еще в том же духе! (Читает опять.)

Я молился не тем богам,Плыл вперед не по той реке,Ничего не прощал врагам,Погибал в ледяной тоске.

Я глядел на пожаров медь,Я дошел до края земли,Зарекался влюбляться впредь,И друзей забывал в дали.

Я иконы снимал со стенПотемневших старых дворцов,Разгребая руками тленОтошедших к богам отцов.

Я не знал, что такое боль,Я надеялся жить всегда,И моя проходная рольУдавалась мне без труда.

Мне светила удача вслед,Нет страны, где бы я не бывал,И на мой отчаянный следНабегал океанский вал.

Я всегда пел то, что хотел,Я всегда пил много вина,Плел венок из прекрасных тел,И не знал, в чем моя вина.

Но теперь я понял, что былТолько пешкой в чужой игре,Что стремительный бег кобылВдруг закончился в декабре.

Что моя удача былаТолько ширмой чужих утех,И моя золотая стрелаСгоряча полетела не в тех.

И поэтому я стоюНа краю большого пути,И уже ничего не пою,И не знаю, куда идти.

Пауза.

М а р и н а(удивленно). Ты читаешь так, будто это твои собственные стихи.

А р к а д и й. Ты почти что права. Дело в том, Марина, что этого человека, этого поэта, больше нет, его убили, и я поклялся издать вновь все то, что он написал. Ты не поверишь, но я сам начал писать, и делаю это безостановочно, не зная уже, где конча­ются его стихи, и начинаются мои!

М а р и н а(внимательно глядя на него). Да, ты изменил­ся. Скажи, а как звали этого погибшего поэта?

А р к а д и й. Его звали Блистательный Недоносок!

М а р и н а. Как, как? Ты не шутишь?

А р к а д и й. Нисколько. Так прозвали его бродяги, с которыми он жил, и которым читал свои только что написанные стихи. Они были его первыми слушателями, и, поверь мне, очень благодарными слушателями!

М а р и н а. Значит, ты докопался до истины? Впрочем, эта истина теперь никому не нужна!

А р к а д и й. Почему?

М а р и н а. Потому что Блистательный Недоносок, по мне­нию многих, – это спаситель отечества, явление ко­торого ожидается со дня на день. А если точнее, то завтра, и по этому случаю в нашей газете организо­ван грандиозный банкет. Гости, приглашенные на не­го, уже вступили в партию Блистательных Недонос­ков, – да, да, дорогой, уже есть и такая! Им не хватает лишь одного – лидера, чтобы заявить о себе еще более громко.

А р к а д и й. Ты не шутишь?

М а р и н а. Нисколько. Твоя безумная статья вызвала в обществе такой безумный ажиотаж, какого, конечно же, не ожидал ни ты, ни руководство. Наш Турандотов вместе с Антиподовым, владельцем газеты, входят в руководство партии Блистательных Недоносков, и ждут – не дождутся, когда же к ним явится таинственный ли­дер.