Леонид Андреев - Анфиса
Александра Павловна (улыбаясь сквозь слезы). Да я ничего, что ты? И какие у меня истерики, что ты говоришь? — Это я-то истеричка! Иван Петрович, послушайте… а вы танцевать будете? Куму необходимо танцевать.
Быстро входит Розенталь.
Розенталь. Александра Павловна, зовут!
Александра Павловна. Ах, Боже мой, сейчас, сейчас! Не скучай тут, Федя, пусть Розенталь побудет тобой.
Уходит, в дверях встречается с Анфисой. Очень осторожно обходит её, подбирая платье так, чтобы не коснуться.
Анфиса. Дайте мне воды, Катя.
Катя. Сами возьмите. Вон стоит.
Розенталь (очень вежливо). Вас также ждут, господин Татаринов.
Татаринов (строго смотрит на него и проходит). Помни же, Федя.
Федор Иванович. Анфиса, ты куда — посиди нами.
Розенталь. Верно, Анфиса Павловна, посидите-ка лучше с нами. Кстати, мне нужно устроить некоторый консилиум.
Анфиса (улыбаясь). Вы больны?
Розенталь. Опасно. Денег нет.
Все трое садятся на большой турецкий диван. Анфиса отодвигается несколько к краю.
Розенталь. Ты, Федор Иванович, как психолог, вы же, Анфиса Павловна, просто как умнейшая женщина — помогите мне вашим компетентным советом. (Смотрит на лакея, внезапно.) Постой, что это за рожа? (Вскакивает и подходит к лакею.) Алексей?
Федор Иванович (тихо). Анфиса!
Анфиса не отвечает.
Лакей. Так точно, Алексей.
Розенталь. Из Шато-Флери? Давно ушёл?
Лакей. Так точно-с, два года.
Розенталь. С тех пор не брился? Но какая память, черт возьми. (Радостно.) Федя, ты узнал эту рожу? Ведь это Алексей, из Шато-Флери. Помнишь?
Федор Иванович. Нет.
Розенталь. Должно быть, проперли за пьянство, и фрак у него напрокат. Погоди, о чем я начал говорить, забыл?
Федор Иванович. Послушай, Андрей Иванович, будь друг, принеси мне папиросы из кабинета. Кажется, на столе оставил портсигар, а если нет, то посмотри в шкапу.
Розенталь. Знаю. Эх, и до чего же тебе нужно побриться, Алексей.
Уходит. Катя возится у стола и искоса поглядывает на тихо разговаривающих Федора Ивановича и Анфису.
Федор Иванович. Отчего ты так смотришь ни меня, Анфиса? Мне больно от твоего взгляда.
Анфиса. А как же мне иначе смотреть? Научи.
Федор Иванович. У меня тоска, Анфиса.
Анфиса (равнодушно). Да?
Федор Иванович. Ты не хочешь говорить со мной? Это нехорошо — почему ты так изменилась, Анфиса? Мне больно, у меня тоска, а ты оставляешь меня.
Анфиса. Я почти не вижу тебя. Ты совсем не бываешь дома.
Федор Иванович. У меня много работы сейчас, ну, и… Ты больше не любишь меня, Анфиса?
Анфиса (улыбаясь). А ты?
Федор Иванович. Со мной делается что-то странное. У меня уши точно заложены ватой… говорят, а я ничего не слышу. Что-то кривое забралось в мою жизнь. Третьего дня за пощёчину Ставровскому меня исключили из членов клуба. А скоро исключат, должно быть, из сословия. В карты играю, пью.
Анфиса. Напрасно.
Федор Иванович (морщась). А тут этот Татаринов… Ах, нет ничего хуже порядочных людей! Ходит вокруг меня и со всех сторон конопатит, как дырявый дом, только и слышно, как деревянной колотушкой постукивает… Ты улыбаешься, напрасно. В том, что я говорю, смешного нет.
Анфиса. Мелко это, Федор Иванович… и мучительно.
Федор Иванович. Мелко? Прежде вы иначе думали, Анфиса Павловна. И зачем громкие слова? Скажи просто: злюсь, потому что люблю, а он не любит. (Смеётся, потягивается и громко говорит.) Ах, уехать бы отсюда!
Анфиса (улыбаясь). Со мной?
Федор Иванович (удивлённо). Как с тобой?
Анфиса. Да. Ведь я жду.
Федор Иванович. Ах, да! (Улыбается.) Все ещё ждёшь? Представь себе, я и забыл. Неужели ты это серьёзно — и так-таки и ждёшь?
Анфиса. Жду.
Федор Иванович. И думаешь, что я с тобой поеду? Куда же это, в Америку, на Сандвичевы острова?
Анфиса. Может быть, и поедешь.
Федор Иванович (грубо). Нет. Никуда я с тобой, Анфиса, не поеду. (Смеётся.) Впрочем, подожди ещё год — может быть, тогда и поеду.
Анфиса (также смеясь). Что ж, я бы и подождала. Но ведь — обманешь!
Молчание.
Федор Иванович (раздражённо). Катя, перестаньте греметь посудой. И вообще ступайте отсюда. (Катя уходит.) Опять улыбаешься. Не нравится мне твоя улыбка — какую ещё ложь приготовила ты, Анфиса? Ну-ка, взгляни на меня! Глаза у тебя правдивее, чем рот. (Смотрит и слегка отодвигается назад.) Так, так! Ах, сколько в них ярости! И страдания. Ярости и страдания. Какое странное сочетание… Постой! (Схватываем руку Анфисы и наклоняется близко, почти к самым глазам.)
Анфиса (стараясь вырвать руку). Пусти!
Федор Иванович. Нет!.. Я вспомнил, это было в лесу. Я придавил камнем змею, маленькую ядовитую змейку. Не знаю, зачем, из какого-то странного любопытства, я лёг на землю и приблизил свои глаза к её глазам… Вот так.
Анфиса. Пусти.
Федор Иванович (удерживает). Вот так. И смотрел, и говорил с нею, а она мне отвечала. Я, кажется, переломил ей спинной хребет.
Анфиса. Спинной хребет!
Федор Иванович. Да, да. Спинной хребет. И она умирала… как ты. И она хотела ужалить меня, но не могла… как ты. А я шутил с нею: посмотри, как хорошо в лесу, как голубеет небо, как камни горячи. Посмотри, как я близко к тебе, поцелуй меня ядом уст твоих — не можешь? (Нежно.) Ты умираешь, Анфиса?
Анфиса (с трудом). Нет.
Федор Иванович. У тебя переломлена спина. Ты умираешь? В серый туман уходят твои глаза… ты умираешь?
Анфиса (выгибая шею). Разбей мне голову. Я умираю.
Федор Иванович (следуя своими глазами за её, тихо и нежно). Нет. Ты ненавидишь меня, Анфиса? В твоих глазах загораются огни: зелёный, красный… и ещё жёлтый… это безумие, Анфиса? Ты умираешь, да? Тебе очень больно, скажи! (Крепко сжимает руку Анфисы, и та вскрикивает от боли. Федор Иванович слегка отталкивает её и смеётся. Входящему Розенталю.) Послушай, Розенталь. Я уговорил Анфису Павловну остаться у нас ещё на один год. Ты рад?
Розенталь. Очень рад. Только не перебивай, а то опять забуду. Да, портсигара там нет, и папирос в шкапу нет…
Федор Иванович. Портсигар у меня.
Розенталь. Понимаю, просто продолжал дело при закрытых дверях. Но погоди, не сбивай. (Садится и берет за руки Федора Ивановича и Анфису.) Вот что, друзья мои, — какие у вас холодные руки! — я погибаю! Понимаешь: увечные дела, доверительские деньги…
Федор Иванович. Скверно! Быть тебе, Розенталь, в остроге.
Розенталь (радостно). Ага! Я и говорю, что погибаю. И вот что я придумал в мои бессонные ночи…
Федор Иванович. Возьми у меня. Сколько рублей триста?
Розенталь. Двести. Нет. Никогда. Я беру только у врагов. И вот вы понимаете, друзья мои, понимаете теперь эту блестящую мысль, которая лучезарным светом озарила мои бессонные ночи. Кому я злейший враг, кто ненавидит меня до родовых схваток в желудке? — Татаринов. Ergo — у кого я должен взять взаймы? — у Татаринова. Во-первых, — как враг, он должен быть великодушен, и именно по-человечески, с открытой душою, я обращаюсь к его великодушию; во-вторых, — у этой вегетарианской жилы в банке на текущем счёту… ты знаешь, по ночам он ворует огурцы у соседей… Батюшки, кончили, идут. (Тревожно.) Федя, как ты думаешь, голубчик, даст он?
Входят Александра Павловна, Ниночка, гимназист Петя, какой-то молоденький адвокат, по виду помощник, и Татаринов. Последний широко и смущённо улыбается.
Александра Павловна. Федя, Федя, поди, голубчик, на минуту! Батюшка уезжает — нужно проститься. Как Алечка плакала, она совсем захлебнулась. А-а, ты здесь, Анфиса? О тебе все папаша справлялся.
Федор Иванович (весело уходя). Ну, идём, идём! Татаринов, да не сияй ты так нестерпимо!
Анфиса медленно выходит. Ниночка провожает её холодным и строгим взглядом.
Розенталь (вслед Анфисе). Шарлотта Кор-р-де!
Ниночка (громко). Она была — убийцей?
