Александр Островский - Том 8. Пьесы 1877-1881

Поликсена подвигается.

Вот уж вы и совсем близко.

Поликсена. Ах, оставь ты меня! Я так желаю, это мое дело.

Платон. Да ведь я живой человек, не истукан каменный.

Поликсена (подвигаясь очень близко). И очень хорошо, что живой. Я ведь ничего тебе не говорю, ничего не запрещаю.

Платон. Да, вот так-то лучше, гораздо благороднее. (Обнимает Поликсену одной рукой.) Вот как я люблю-то тебя, слышала ты? А от тебя что вижу?

Поликсена. Так как же мне любить-то тебя? Научи!

Платон. А вот ты почувствуй любовь-то хорошенько, так уж сама догадаешься, что тебе делать следует.

Поликсена ложится к нему на плечо.

Что ж это ты со мной делаешь, скажи на милость!

Поликсена. Постой, погоди, не трогай, не мешай мне! Я думаю.

Входит Глеб.

Глеб (издали). Вот они дела-то! Чужой человек в саду. Ну, теперь я виноват не останусь. (Уходит.)

Поликсена. Я теперь знаю, что мне делать, я выдумала: я скажу завтра бабушке, что люблю тебя и, кроме тебя, ни за кого замуж не пойду.

Платон. Вот это с твоей стороны благородно, только от бабушки никакого благородства ждать нельзя, — она беспременно подлость какую-нибудь выдумает.

Поликсена. Скажу, коли не хотите обидеть меня, так дайте приданое, а то и не надо… я и без приданого пойду за него.

Платон. Вот это по душе…

Поликсена (печально). Да, по душе. Только ты не очень-то, видно, рад? А говорил, что живой человек.

Платон. Что ж? Да как? Я, право, не знаю.

Поликсена. Ты хоть бы мне спасибо сказал за мою любовь… ну… поцеловал бы, что ли?

Платон. Вот уж это я дурак! (Целует ее.) Извини! Не суди строго! Все чувства убиты.

Поликсена (обнимая Платона). Как я тебя люблю! Вот когда ты сидел далеко, я так тебя не любила, а теперь, когда ты близко, я, кажется, все для тебя на свете, ну, все, что ты хочешь.

Платон. Вот теперь мне и в яму не так горько идти.

Поликсена. Да забудь ты про все, забудь! Знай ты во всем мире только меня одну, твою Поликсену! Милый ты мой, хороший!

Входит Глеб.

Платон, Поликсена, Глеб.

Глеб (Поликсене). Ах, Поликсена Амосовна! Дурно, очень дурно, ничего нет хорошего! Вон тятенька с бабушкой идут.

Поликсена. Ах! Ну, спасибо, Глеб. (Платону.) Беги скорей, прощай. (Уходит в беседку.)

Платон идет в кусты.

Глеб. Ты куда? Нет, ты погоди!

Платон. Да что ты, в уме ли? Зачем ты меня держишь?

Глеб. Пустить нельзя, шалишь, брат.

Платон. Ну, сделай милость! Ну, не губи ты меня и Поликсену Амосовну!

Глеб. Ее дело сторона — она хозяйская дочь, может в саду во всякое время; а ты как сюда попал, какой дорогой?

Платон. Да тебе что за дело?

Глеб. Как что за дело? Да кому ж дело-то, как не мне? Мне за вас напраслину терпеть.

Платон. Да об чем ты?

Глеб. Об чем? Об яблоках. (Громко.) Караул!

Входят Мавра Тарасовна, Барабошев, Мухояров.

Платон, Глеб, Мавра Тарасовна, Барабошев, Мухояров. В беседке Поликсена, Филицата.

Барабошев (Глебу). Что, братец, за дебош? Коль скоро ты поймал вора, сейчас крути ему назад лопатки и представь на распоряжение полицейской администрации.

Мухояров (Глебу). Как ты хозяев до беспокойства доводишь, караул кричишь. Нынче уж эта песня из моды выходит, приглашают полицию, составляют акт без этого невежества.

Глеб. Я вам докладывал, что вора предоставлю, вот извольте, и с поличным. (Берет у Платона из рук яблоко.)

Барабошев. Да это Платон Зыбкин. На словах ты, братец, патриот, а на деле фрукты воруешь.

Платон. Я не вор.

Барабошев. В таком случае зачем твои проминажи в чужом саду?

Платон. Я не вор.

Мавра Тарасовна. Так ты, миленький, не воровать приходил?

Платон. Да нет же, говорю я вам; на что мне ваши яблоки!

Мавра Тарасовна. Что ж вы на парня напали? За что его обижаете? Он не вор, он гулять в наш сад приходил, время провести. С кем же ты, миленький, здесь в саду время проводил?

Барабошев. От таких твоих проминажей может быть урон нашей чести. У нас каменные заборы и железные вороты затем и поставлены, что в нашей фамилии существует влюбчивость.

Мавра Тарасовна. Уж ты не утаивай от меня, я хозяйка; коли есть в доме такие гулены, так их унять можно.

Платон (решительно). Вяжите меня скорей! Я вор, я за яблоками, я хотел весь сад обворовать.

Поликсена (выходя из беседки). Не верьте ему: он ко мне приходил.

Барабошев. Маменька, удар! Я даже разговору лишился и не имею слов. Обязан я убить его сейчас на месте, или эту казнь правосудию предоставить, я в недоумении.

Мавра Тарасовна. Погоди, миленький! Ничего я тут особенного не вижу, это часто бывает. Сейчас я все дело рассужу. Кто виноват, с того мы взыщем, а для чего мы девушку здесь держим? И не пристало ей пустые разговоры слушать, и почивать ей пора. (Филицате.) Ну-ка, ты, стража неусыпная!

Филицата. Кому что, а уж мне будет.

Мавра Тарасовна. Веди ты ее, укладывай почивать! Коли бессонница одолеет, сказочку скажи.

Поликсена (обнимая Платона). Бабушка, поздно вы хватились: нас разлучить невозможно.

Мавра Тарасовна. Да зачем вас разлучать, кому нужно? Только не сейчас же вас венчать; вот уж завтра, что бог даст. Утро вечера мудренее. А спать-то тебе надо, да и ему пора домой идти. Ишь он как долго загостился. Иди-ка, иди с богом!

Поликсена (целуя Платона). Прощай, мой милый! Я слово сдержу. Мое слово крепко, — вот так крепко, как я тебя целую теперь.

Мавра Тарасовна. Ну, вот так-то, честь честью, чего лучше! Ужо еще поцелуйтесь. При людях-то оно не так зазорно.

Поликсена целует Платона и уходит.

Небось хорошо, сладко?

Платон. Чудесно-с! Но ежели вы меня убивать — так сделайте ваше одолжение, поскорей!

Мавра Тарасовна. Погоди, твоя речь впереди! Чтоб не было пустых разговоров, я вам расскажу, что и как тут случилось. Вышла Поликсеночка погулять вечером да простудилась, и должна теперь, бедная, месяца два-три в комнате сидеть безвыходно, — а там увидим, что с ней делать. Парень этот ни в чем не виноват; на него напрасно сказали; яблочков он не воровал, взял, бедный, одно яблочко, да и то отняли, попробовать не дали. И отпустили его с миром домой. Вот только и всего, больше ничего не было, так вы и знайте!

Платон. Очень, очень премного вами благодарен.

Мавра Тарасовна. Не за что, миленький.

Платон. Есть за что: рук не вязали, оглоблей не били. Только душу вынули, а членовредительства никакого.

Барабошев. Красноречие оставь! Тебе оно нейдет.

Мавра Тарасовна. Не тронь его, пусть поговорит. Проводить успеем.

Платон. Вы разговору моему не препятствуете? И за это я вас благодарить должен. Все вы у меня отняли и убили меня совсем, но только из-под политики, учтиво… и за то спасибо, что хоть не дубиной. Уж на что еще учтивее и политичнее: дочь-девушку, богатую невесту, при себе целовать позволяете! И кому же? Ничтожному человеку, прогнанному приказчику! Ах благодетели, благодетели мои! Замучить-то вы и ее и меня замучите, высушите, в гроб вгоните, да все-таки учтиво, а не по-прежнему. Значит, наше взяло! Ура!! Вот оно — правду-то вам говорить почаще, вот! Как вы много против прежнего образованнее стали! А коли учить вас хорошенько, так вы, пожалуй, скоро и совсем на людей похожи будете.

Действие четвертое

ЛИЦА:

Мавра Тарасовна.

Барабошев.

Поликсена.

Мухояров.

Платон.

Грознов.

Филицата.

Большая столовая: прямо стеклянная дверь в буфетную, через которую ход в сени и на заднее крыльцо; направо две двери — одна ближе к авансцене, в комнату Мавры Тарасовны, другая в комнату Поликсены, налево две двери, — одна в гостиную, другая в коридор, — между дверями ореховый буфет; посередине обеденный стол, покрытый цветной скатертью. Мебель дорогая, тяжелая.

Из средней двери выходят: Филицата и Грознов.

Филицата. Вот это у нас столовая, Сила Ерофеич! Вот буфет; тут посуда, столовое белье, серебро.