Вольфганг Борхерт - За дверью
Бог. Никто, никто Меня не слышит. Вы слишком шумные!
Бэкманн. Или Ты слишком тих, Господи? У Тебя в крови чернил многовато, Боже, наверное, слишком много жидких богословских чернил? Ступай, дедушка. Тебя замуровали в церквях, мы больше друг друга не слышим. Ступай, да смотри, когда будет совсем худо, залезь в какую-нибудь дыру, или смени костюм, или хоть найди лес потемнее, а то потом они все свалят на Тебя, если вовремя не исчезнешь.
И не упади в темноте, дедушка, улица очень крута, да и трупов тут полно. Зажми нос, Господи. И можешь спокойно спать, старичок, можешь спокойно спать дальше. Доброй ночи!
Бог. Сменить костюм? Найти лес потемней? Бедные, бедные Мои дети! Возлюбленное дитя Мое…
Бэкманн. Иди, иди, доброй ночи!
Бог. Бедные, бедные Мои… (Уходит.)
Бэкманн. Старикам сейчас хуже всех, они ж не могут приспособиться к новым условиям. Все мы оказались за дверью. И Бог тоже, и никто Ему больше не откроет. Только Смерть. У Смерти есть еще дверь для нас. Туда я и войду.
Другой.Нельзя же просто сидеть и ждать, когда Смерть откроет. У жизни – тысяча дверей. Кто тебе сказал, что за дверью, которую отворит Смерть, что-то вообще есть?
Бэкманн. А что есть за теми дверьми, которые отворяет жизнь?
Другой. Там жизнь! Сама жизнь! Идем, ты должен идти дальше.
Бэкманн. Не могу. Ты что, не слышишь, как хрипят мои легкие: кх-кх-кх. Я не могу.
Другой. Можешь. Легкие у тебя в порядке.
Бэкманн. Нет. Что ж это в таком случае? Слышишь: кх-кх-кх – что это?
Другой. Метла! Точно, там просто дворник. Он работает, и его метла шваркает по мостовой, а кажется, что хрипит астматик. Твои легкие в порядке. Слышишь? Это метла! Вот же: кх-кх-кх.
Бэкманн. Метла шипит, как легкие умирающего. А у дворника алые лампасы. Это дворник-генерал. Немецкий генеральный дворник. И когда он метет, смертельно хрипят легкие: кх-кх-кх. Дворник!
Дворник. Я не дворник.
Бэкманн. Да? А кто?
Дворник. Сотрудник похоронной конторы Тления и Распада.
Бэкманн. Так ты – Смерть! Подалась в дворники?
Дворник. Сегодня дворник. Вчера – генерал. Мне разборчивость не к лицу. Трупов везде полно. Теперь они лежат прямо на улице. Вчера валялись на поле битвы, там Смерть была генералом, и ксилофон играл марш. Сейчас они на улице, и смертная метла шкрябает по асфальту: кх-кх.
Бэкманн. И метла шкрябает по асфальту. От генерала к дворнику. Мертвые что, падают в цене?
Дворник. Падают. Падают. Безо всякого салюта. Без похоронного звона. И надгробного слова. Без памятников. Они падают. Падают. А метла метет.
Бэкманн. Уже уходишь? Погоди. Забери меня. Смерть, а Смерть, ты забыла меня, эй, Смерть!
Дворник. Я никого не забываю. Мой ксилофон играет «Старых товарищей», а метла шкрябает: кх-кх-кх. Я никого не забываю.
Бэкманн. Смерть, Смерть, открой мне дверь. Смерть, не запирай дверь. Смерть…
Дворник. Моя дверь всегда открыта настежь. Вечно. Утром. Днем. И ночью. При свете и во тьме. Моя дверь открыта всегда. Всегда. Везде. И метла шкрябает: кх-кх-кх.(И это «кх-кх» делается все тише, Смерть уходит.)
Бэкманн. Кх-кх. Слышишь, как хрипят мои легкие? Как будто шкрябает метла дворника. И этот дворник откроет мне дверь. И этот дворник – Смерть. Его метла хрипит, как мои легкие, как старые, осипшие часы: кх-кх…
Другой. Бэкманн, вставай, сейчас самое время. Иди, дыши, дыши нормально.
Бэкманн. Но мои легкие…
Другой. В порядке твои легкие. Это была метла, Бэкманн, это дворник убирал улицу.
Бэкманн. Дворник?
Другой. Да, он давно ушел. Давай же вставай, дыши. Тебя ждет жизнь, и тысяча фонарей, и тысяча распахнутых дверей.
Бэкманн. Хватит и одной. Он откроет ее для меня, он сам сказал: для меня, когда угодно, в любое время. Единственную дверь.
Другой. Очнись, тебе привиделся смертный сон. Не спи – помрешь, Бэкманн. Вставай.
Бэкманн. Нет, я буду лежать. Здесь, под этой дверью. А дверь открыта, он сказал. Буду лежать. Зачем вставать? Нет, мне так хорошо спалось, понимаешь? Я видел восхитительный, чудесный сон. Мне снилось, что все кончено. Дворник шел мимо и назвал себя «Смерть». И метла его хрипела, как мои легкие. Смертельно. И он обещал мне дверь, открытую дверь. Дворники бывают иногда так милы. Милы, как смерть. И такой дворник прошел мимо.
Другой. Тебе все приснилось, Бэкманн, тебе приснился кошмар. Проснись, живи!
Бэкманн. Жить? Но я лежу на улице, и все, все, понимаешь, все кончено. Я наверняка умер. Кончено, я умер, все, намертво.
Другой. Да нет же, Бэкманн, ты должен жить. Все живут. Вокруг тебя. Слева, справа, перед тобой – все другие живут. А ты? Где ты? Живи, Бэкманн, живут же другие!
Бэкманн. Другие? Это кто же? Полковник? Господин директор кабаре? Фрау Хламер? Жить как они? О, я так прекрасно умер! Все другие ушли, и я не хочу их больше видеть. Все другие – убийцы.
Другой. Неправда, Бэкманн.
Бэкманн. Неправда? Значит, они не злодеи? Они хорошие?
Другой. Ты не знаешь людей. Они добры.
Бэкманн. О, конечно, добры. И от доброты сердца они убили меня. Засмеяли насмерть. Выставили за дверь. Выгнали. По доброте душевной. Они уперты донельзя в собственные сны. В самые глубокие сны уперты. И они пройдут мимо моего тела – вот также упертые в свой сон. Они будут жевать, и смеяться, и петь, спать и переваривать пищу рядом с моим телом. Моя смерть – ничто.
Другой. Неправда, Бэкманн!
Бэкманн. Нет правда, Утверждатель, они пройдут мимо трупа. Трупы скучны и неприятны.
Другой. Люди не пройдут мимо твоей смерти, Бэкманн. У людей же есть сердце. Они будут скорбеть о твоей кончине, Бэкманн, и твой труп еще привидится им ночью, когда они захотят уснуть. Люди не пройдут мимо.
Бэкманн. Пройдут, пройдут. Трупы мерзки и негигиеничны. Люди просто зажмут нос, зажмурят глаза и быстренько пробегут мимо.
Другой. Они так не сделают! Их сердце сжимается от каждой смерти.
Бэкманн. Ну хорошо, смотри: вон идет кто-то. Да ты его знаешь! Это полковник, он еще хотел, чтоб я начал новую жизнь в его старом костюме. Господин полковник! Господин полковник!
Полковник. Вот черт! И откуда опять взялись попрошайки? Совсем как раньше.
Бэкманн. Вот именно, господин полковник, вот именно. Все точно как раньше. И попрошайки берутся все оттуда же. Но я не попрошайка, господин полковник, нет. Я утопленник. Я дезертировал, господин полковник. Я так устал быть солдатом, господин полковник. Вчера меня звали унтер-офицер Бэкманн, помните? Бэкманн. Я был рохля, не так ли, господин полковник, вспомнили? Да, а завтра к вечеру буду глух и нем и распухну, и меня прибьет к берегу Бланкенезе. Паршиво, да, господин полковник? А ведь я на Вашем счету, господин полковник. Паршиво, да? Две тысячи одиннадцать плюс Бэкманн будет две тысячи двенадцать. Две тысячи двенадцать ночных призраков – ух!
Полковник. Да я Вас не знаю. И никогда не слышал о Бэкманне. В каком Вы звании?
Бэкманн. Но господин полковник! Господин полковник, Ваша новая жертва, вспомните! Такой, с противогазными очками и стрижкой как у бандита, и с больной ногой! Унтер-офицер Бэкманн, господин полковник.
Полковник. Точно! Он! Все эти унтеры – подозрительные типы. Придурки, резонеры, пацифисты, кандидаты в утопленники. А Вы, значит, бросились в воду? Ну да, Вы и были из тех, кто слегка одичал на войне, слегка расчеловечился и без всякого солдатского достоинства. Немыслимое что-то, вот что.
Бэкманн. Конечно, господин полковник, и куча этих раздутых, белых, рыхлых утопленников теперь – тоже что-то немыслимое, правда? А убийца-то Вы, господин полковник, Вы! Как Вам это – быть убийцей, а, господин полковник? Как Вы себя чувствуете в этом качестве, господин полковник?
Полковник. Как это? Почему? Я?
Бэкманн. Вы, господин полковник, Вы засмеяли меня до смерти. Ваш смех был ужасен, как все смерти мира, господин полковник. Вы меня засмеяли насмерть, господин полковник!
Полковник (совершенно не понимая). Что? Ну да. Вы были из тех, кто хоть как отправится ко всем чертям. Ну, доброй ночи!
Бэкманн. Спокойного сна, господин полковник! И спасибо Вам за некролог! Слыхал, ты, Утверждатель, Человеколюб! Некролог утонувшему солдату. Надгробное слово человека человеку.
