Воле Шойинка - Смерть и конюший короля

Воле Шойинка

Смерть и конюший короля

Посвящается моему дорогому отцу Айоделе,

еще недавно танцевавшему, но уже ушедшему к предкам.

Авторское предуведомление

Сюжетной основой для этой пьесы послужило действительное происшествие, случившееся в 1946 году на юго-западе Нигерии, в древнем йорубском городке Ойо, когда скрестившиеся жизненные пути Олори Элесина, его сына и регионального инспектора из колониальной администрации – Нигерия была тогда британской колонией – привели к трагическому исходу, описанному в пьесе. Я изменил некоторые подробности, последовательность событий и, разумеется, характеры персонажей, а действие пьесы – из чисто драматургических соображений – перенес на два или три года в прошлое, чтобы оно разворачивалось во время войны.

Документальный отчет об этом происшествии до сих пор хранится в архиве Британской колониальной администрации, а сами события уже породили превосходную пьесу на языке йоруба, созданную нигерийским писателем Дьюро Ладипо, и прескверный фильм, снятый одной из западногерманских телевизионных компаний.

Порочность многих произведений на африканскую тему заключается, как правило, в том, что их создатели бездумно пользуются пресловутым шаблоном «столкновения культур», который, даже если отвлечься от его заштампованно неверного понимания, всегда опирается на равноправность исконной и привнесенной культур, хотя сталкиваются они па африканской почве. (Ярчайший пример подобного непонимания продемонстрировал недавно автор рекламного сообщения о публикации моего романа «Сезон беззакония» в американском издательстве, широковещательно ляпнувший, что «это произведение повествует о противоборстве старых ценностей и новых тенденций, о столкновении западных воззрений и африканских традиций».) Именно такие нелепицы и побудили меня призвать потенциального постановщика моей пьесы выявить ее глубинную сущность – предсмертное пресуществление или надгробную драму, – а не только внешнюю, упрощенную и бросающуюся в глаза сюжетную схему.

Другая облегченная версия, от которой мне хотелось бы предостеречь постановщика, – это упор на то, что региональный инспектор оказывается жертвой безысходно жестокого выбора. Я намеренно избегал диалогов и сцен, способных подтолкнуть постановщика к подобному прочтению пьесы. Правильно срежиссированная постановка должна поведать зрителю о другом, ибо колониальный режим – лишь внешнее обрамление, сюжетный катализатор разыгравшейся драмы. Внутренний смысл случившегося открывается во взаимоотношениях человека, Элесина, с миром традиционного йорубского мышления, населенным живыми, мертвыми и еще не рожденными, который связуется в единое целое последним шагом живущего: развоплощением или мистериальным переходом. Пьеса «Смерть и конюший короля» может быть всеобъемлеюще осмыслена только с помощью реквиема, изливающегося из бездонной пучины перехода.

В. Ш.

Величатель.

Элесин, конюший короля.

Олунде, его старший сын.

Ийалоджа, «мать-хранительница» рынка.

Саймон Пилкингс, региональный инспектор.

Джейн Пилкингс, его жена.

Амуса, сержант полиции.

Джозеф, слуга Пилкингсов.

Невеста.

Его королевское высочество наследный принц.

Наместник губернатора.

Адъютант.

Барабанщики, женщины, девушки, участники бала.

Пьеса должна идти без антрактов. Что-нибудь вроде сценического поворотного круга – весьма удобное приспособление для быстрой смены декораций.

I

Проход между торговыми рядами на рынке перед закрытием. Циновки свернуты, прилавки почти опустели. Три или четыре женщины расходятся с покупками в плетеных корзинах по домам. На прилавке киоска для продажи тканей все рулоны уже убраны, и только несколько образцов свалены в беспорядке на большой поднос. К проходу приближается Элесин-оба,[1] сопровождаемый свитой барабанщиков и величателей. Он необычайно энергичен, и все его движения, когда он говорит, поет или танцует, словно бы одаряют присутствующих бьющей в нем через край жизненной силой.

Величатель. О Элесин! Элесин-оба! Куда столь стремительно спешит петушок, обгоняя свой собственный хвост?

Элесин (смеясь и слегка замедляя шаг). Туда, где ему не нужны украшения.

Величатель. Слышите? Слышите, люди? Вот как устроен наш мир! Когда человек торопится обвенчаться с новой невестой, он решительно забывает о верной матери его прежних детей.

Элесин. Конь, почуявший запах конюшни, – разве не натягивает он поводья? Рынок – щедрая обитель моего духа, но женщины уже расходятся по домам. День, омраченный кознями Эсу,[2] сменяют сумерки, начиная наш праздник. Дневное пиршество кануло в прошлое, и я уже отказался от всех моих женщин.

Величатель. Мы знаем. И все же суетливая спешка, которую можно простить петушку, не к лицу мужчине, и сегодня – особенно. Женщины накроют тебя алари,[3] но помни: поспешливый петушок постигает, кто его истинный друг, лишь в беде: под порывами холодного зимнего ветра.

Элесин. Олохун-ийо!

Величатель. А ты уверен, что встретишь друга, подобного мне, когда уйдешь из этого мира?

Элесин. Олохун-ийо!

Величатель. Я далек от мысли уничижать жителей иного мира, но судьба дана человеку с рождения, и ему не под силу ее изменить. Я не могу с уверенностью сказать, что мой отец уже ждет тебя там, и не ведаю, кто способен воспеть нынешние события с такою силой, которая превозможет глухоту предков. Но сам я готов к уходу, о Элесин, и если ты скажешь: «Олохун-ийо, мне понадобится в пути твоя помощь», я не замедлю последовать за тобой.

Элесин. Хватит, не подражай ревнивой жене. Оставайся со мной – но лишь в этом мире. А я оставлю в наследство живым свою незапятнанную честь и славу, поэтому проводи меня, пожалуйста, до порога, и да усладят оставшихся на земле твои медоточивые уста очевидца.

Величатель. Твое имя, о Элесин, уподобится ягоде, которую кладет под язык ребенок, чтобы вся его пища сделалась сладкой. И мир не откажется от этой сладости.

Элесин. Смотри же! Рынок – мой уютный насест, и я чувствую себя любимым птенцом, о котором заботится множество матерей. Или монархом во дворце любви.

Величатель. Женщины готовы баловать свое чадо, однако не забывай, что женская нежность исподволь ослабляет беспечного человека.

Элесин. Сегодня ночью я крепко усну, положив голову им на колени. А вечером они поддержат мой танец, провожая меня из этого мира. Мне хочется ощутить при последнем вдохе – до встречи с нашими великими предками – запах индиго, пота и плоти, которым пропитаны женские одеяния.

Величатель. При наших предках течение жизни не выбивалось из привычного русла.

Элесин. Ибо так было угодно богам.

Величатель. При них бушевали кровопролитные войны, малые и большие, но наш путь не менялся; при них злодействовали работорговцы – белые люди – и увозили в рабство самых добрых, могучих, мудрых наших сородичей, но наш путь не менялся; при них воздвигались и рушились города, люди переправлялись через горы и реки в надежде найти безопасное место… но, Элесин-оба, слышишь ли ты меня?

Элесин. Я слышу твой голос, Олохун-ийо.

Величатель. Наш путь всегда оставался прежним.

Элесин. Ибо так было угодно богам.

Величатель. У речной улитки – единственный дом; и у черепахи – единственный дом; у души человеческой – единственная обитель, а у духа нации единственная защита – ее неизменный от века путь. Так, если наш мир свернет с пути и будет ввержен в каменистую бездну, где мы сможем найти пристанище?

Элесин. Наш путь не менялся при наших предках, наш мир не свернет с пути и при мне.

Величатель. Петух без перьев – птенец, а не птица.

Элесин. Как и птица НЕ-Я без собственного гнезда.

Величатель (утрачивая свой лирико-эпический тон). Мне тяжело сомневаться в твоих словах, но есть ли на свете такая птица?

Элесин. Как? Ты хочешь меня убедить, что она никогда не являлась к тебе?

Величатель (с улыбкой). Загадки Элесина не просто орехи, об которые отгадчики ломают зубы: Элесин высыпает орехи в костер, предоставляя людям вытаскивать их оттуда.

Элесин. А я уверен, Олохунийо, что птица НЕ-Я наведывалась к тебе. Может, ты прятался от нее на чердак, передав через слуг, что тебя нет дома?

Элесин начинает короткий, слегка шутовской танец. Появляется барабанщик и подбирает к его танцу ритм барабанной дроби. Танцуя, Элесин приближается к рынку и одновременно рассказывает в стихах о птице НЕ-Я; чтобы ярче изобразить своих героев, он, прирожденный сказитель, то и дело искусно меняет голос, а его жизнерадостная насмешливость окончательно покоряет слушателей. Пока он говорит, появляются еще несколько женщин, и среди них – Ийалоджа.