Потому что (не) люблю - Стася Андриевская
— Мне сказали, что… — поднял на неё взгляд, и осёкся: побелевшая Маринка смотрела на меня полными ужаса глазами и судорожно хватала воздух ртом.
— Ты… — наконец с трудом выдавила она, и затрепыхалась, пытаясь отползти от меня по кровати подальше. — Ты… Ты… Пом… Пом… — И завизжала вдруг в голос: — Помоги-и-ите!
Я ошалело вскочил, и только сейчас заметил, что дурацкий докторский чепчик зажат у меня в кулаке — видно не задумываясь стянул, когда поплыл в мечтах о поцелуйчиках. Машинально прикрыл ладонью шрам от удара поленом, но Маринка уже задыхалась от ужаса перед неведомым мужем-садюгой, у которого отныне появилось конкретное лицо — моё.
Чё-ё-ёрт…
Кинулся к ней:
— Марин, всё нормально! Послушай меня, Марин… — хватал её за руки, пытаясь удержать чтобы не вскакивала и не навредила себе. — Марина, всё не так, ну послушай, ты! Марин!
В комнату ворвались Айболит, медбратья и медбратки. И пока первые оперативно и ловко обездвиживали Маринку, чтобы всадить какой-то укол, вторые сходу заломили мне руки и поволокли из палаты.
Я-то, наивный, думал, что отправят меня в мою комнату, но они просто впихнули меня в одну из близлежащих дверей — оказалось, процедурный кабинет. И, едва увидев шприц, я всё понял… Рванулся с удвоенной силой, вырвался из захвата. Завязалась отчаянная драка с разбитыми носами, переворачиванием стоек и битым стеклом.
— Позовите главного! — отбиваясь, требовал я, но меня не слушали. Опять навалились скопом, зажимая понадёжнее. Опять этот чёртов шприц в руке одного из них… — Верните ей память! — в отчаянье заорал я. — Передайте ему, пусть она всё вспомнит! Слышите?! Верните ей…
Глава 21
— Кто это? — испуганно заозиралась я, когда на самой вершине холма Густав едва не наехал на выскочившего навстречу нам мужчину. — Он что, не один? — имея в виду оставшегося в доме преследователя, ужаснулась я. — Он что… — и в этот момент, случайно обернувшись, заметила, что наша избушка горит. — Там же… — ужаснулась я, — там же люди! Там Наташа, и этот…
— Прекрати! — судорожно вцепившись в руль, отрезал Густав. — Я сам в шоке. А Наташа наверняка уже ушла лесом. И дом наверняка тоже она подпалила. Нам с тобой теперь и вернуться некуда, и отступать поздно — всё на нас повесят.
— Что значит на нас… — опешила я, и до меня вдруг дошёл весь ужас ситуации. — Что значит, подпалила и ушла?! Там же человек, Густав! Он же связан! Он погибнет!
— Если бы ты помнила сколько раз он пытался убить тебя, ты бы сейчас радовалась.
— Ты с ума сошёл?! Я бы никогда не пошла на убийство! Ты говорил, мы вызовем полицию! Мы не можем уехать, там человек погибает! — машинально хватаясь за руль, закричала я.
— Мы не можем туда вернуться! — заорал он в ответ, грубо отпихивая меня. — Неужели ты не понимаешь, что это настоящая охота! На тебя! А я всего лишь пытаюсь тебя спасти! Не мешайся!
За этой ссорой мы преодолели часть пути по пролеску и уже почти спустились с очередного холма к дамбе.
— Нет, Густав, я не поеду! Мы должны вернуться! Останови!
— Заткнись! — гневно рыкнул он, сосредоточенно всматриваясь в дорогу. — Потом ещё спасибо мне скажешь!
— Никогда я за это спасибо не скажу! Ты сумасшедший! Я не поеду с тобой! Останови! Останови!
Схватила его за руку, отдирая от руля, а Густав вдруг дёрнулся из моего захвата и не глядя, наотмашь, ударил по лицу.
Из глаз брызнули искры, я охнула, ещё даже не до конца понимая, что произошло — не веря в это, ужасаясь и возмущаясь, и в этот момент машину резко дёрнуло, всё завертелось…
***
Разбитая губа и синяки — это пустяки. Они сходили быстро, буквально по дням. Гораздо страшнее эта непреодолимая стена перед носом.
Я не знала, куда попала. Больше того — я даже не помнила, как именно сюда попала. Ну то есть предыдущую больницу, куда меня привезли после аварии, я запомнила, а вот эту… Я просто проснулась однажды и поняла, что всё изменилось.
Здесь были другие, комфортные условия, заботливый, улыбчивый персонал. Здесь меня окружили пристальным вниманием и круглосуточной заботой о здоровье — моём и моих деток. Именно здесь мне сказали, что я жду сразу двух, и объяснили откуда у меня этот шрам внизу живота…
Но на этом всё. На расспросы кто я, где я, кто они, чем всё закончилось в избушке и где сейчас Густав я получила лишь один ответ — у них нет этой информации, я поступила к ним как неопознанный пациент, которого не удалось идентифицировать. И вообще, мне, видите ли, нельзя волноваться, поэтому лучше бы мне пока обо всём этом не думать.
Но как можно не думать?
Я сходила с ума, не могла ни спать, ни есть. Мне не разрешали вставать с постели, по многу раз в день цепляли датчики на живот, и тогда я могла слышать сердцебиения моих малышей. Это не удаляло тревогу, но заставляло брать себя в руки. Ради них. Ещё мне цепляли какие-то датчики на голову, укладывали в какой-то агрегат. Приходили целыми докторскими группами и, стоя в палате и разглядывая меня как невиданную зверушку, о чём-то непонятно переговаривались.
«Амнезия, регрессия, психогенный, функционал, органическое поражение, привычное не вынашивание, глубокие блоки, системный подход, шоковая терапия, научная интеграция» — и многие другие непонятные слова пугали и вызывали смутное чувство тревоги.
Немного успокаивали лишь разговоры с одним из докторов — мужчиной с практически белыми бородкой клинышком и усами. Он, почему-то вызывал у меня смутное чувство доверия, как будто я знаю его давным-давно, а когда он, бывало, виделся мне во снах — на нём неизменно был смешной белый колпак с красным крестом на лбу и круглые очки.
Он частенько заходил ко мне в палату и подолгу с интересом выслушивал всё что я говорила, расспрашивал детали моих расплывчатых дежавю и страхов.
— Иван Иванович, скажите честно, моя память вернётся?
— Обещать не могу, но мы постараемся сделать всё возможное.
— А вдруг не получится?
— Тогда вы начнёте всё с чистого листа. И поверьте, многие хотели бы оказаться на вашем месте!
Не знаю, как многие, но я не хотела. Это мучительно — лежать бессонными ночами и слушать, как звенит в голове пустота. Раньше, когда мы с Густавом скрывались в доме, это состояние не было таким мучительным. Наверное, потому что тогда Густав уверял, что ещё совсем немного — и всё наладится, а я верила. А ещё, тогда у
